Унельм вошёл в «Хлад» без прежнего страха, несмотря на то, что у входа кто-то дрался, и на подмёрзшей земле поблёскивали алые капли крови – дурной знак, подумал бы Ульм, если бы был суеверен.
«Хлад» жил своей жизнью – зал гудел; люди пили, хохотали, спорили, бранились. Уже второй раз Унельм заходил сюда ночью, но что-то подсказывало ему, что такую картинку он застал бы здесь в любое время дня. «Хлад» явно был одним из тех мест, что жили вне времени.
– А, фокусник! – Гул, завидев Унельма, приветственно махнул ему из-за стойки. – Знал, что ты к нам ещё заглянешь. Эй! – гаркнул он прежде, чем Ульм хоть слово успел сказать. – У нас сегодня представление! Кто-нибудь, заткните Орлу. У нас тут сегодня и без неё найдётся, на что посмотреть. – Он повернулся к Ульму, подмигнул. – Ну, давай, шпарь. За дело!
Деваться было некуда, и Унельм показал несколько фокусов с монетами и картами, лентами и платками. В этот раз вышло у него куда хуже, чем в прошлый – он слишком устал после разговора с Верраном – до сих пор и не понимал, насколько – но к концу он немного взбодрился и даже показал кое-что новенькое. И если в начале представления завсегдатаи «Хлада» реагировали довольно вяло, то ближе к концу захлопали, засвистели – и выглядели довольными.
– Славно! – пророкотал Гул и подвинул к Унельму тяжёлую кружку с белой шапкой пены и тарелку, щедро наполненную жареными шкварками и ломтиками картофеля. – Держи, парень. Заработал.
Ульм накинулся на еду – ему не пришлось притворяться голодным.
– Оголодал совсем, а одет с иголочки, – хмыкнул Гул. – И чего тебя сюда тянет? Баба, так, что ли?
Унельм изобразил смущение – вышло хорошо, кажется, у него даже щёки покраснели; на помощь услужливо пришла здешняя духота.
– Ну, вроде того…
– Так и знал. Поработай в кабаке с моё, начнёшь разбираться в людях. – Гул с довольной улыбкой пригладил усы. – И кто же она? Из наших, здешняя? – Он щедро долил Ульму, налил и себе. Они выпили.
– Не… не совсем. Вообще она из препараторов. Томмали её зовут, может, знаете?
Гул присвистнул:
– Ну и ну, братец. Знаю, как не знать. Она же у нас тут и пела. Ты и Томми? Ну и ну. Ты, судя по одёжке, человек простой, а вот зазноба твоя – непростая. Таких красоток я не видал, а я их, уж поверь, повидал немало. Только искать её тут без толку. Помнишь ведь, что я говорил? Она тут давненько не появляется. И раньше реже стала ходить, а с тех пор, как все эти убийства начались, так совсем. С тех пор здесь вообще препаратора редко когда увидишь. Оно и понятно – охота им подставляться. Тем более ей. – Гул делался болтливым, и это было хорошо. Унельм старался пить медленно – обидно было бы упустить что-то важное.
«Тем более ей».
– Я в прошлый раз так и подумал, что речь о ней… И услышал, что у неё тут был кто-то, – пробормотал Ульм, изо всех сил изображая муки ревности – как он представлял их себе по книжкам не самого высокого пошиба. – Ну и подумал, может, тут её застану…
– Не, с этим теперь, понятное дело, покончено. Да и дело это давнее…
– Он ведь тоже препаратор, так? – Не стоило лезть на рожон, но Гул явно не собирался выдать больше, а Унельму нужно было разговорить его. – Хольм Галт, так ведь?
– Галт? – нахмурился Гул. – Кто-то обманул тебя, парень. Она ведь с Рамсоном миловалась. Об этом мало кто знал, но я их пару раз вместе видал… Вели себя, как будто случайно встретились, но я-то такие вещи чую. Да не убивайся так – у тебя аж всё лицо перекосило. Она ведь теперь, верно, горюет – он как сюда перестал ходить, она и то была весёлой, что твоя покойница, а теперь-то наверняка узнала о том, что с ним сталось… Так что, глядишь, и утешишь её. Нет худа без добра, а? А у Галта отродясь никаких шашней с Томми не было. Его, мне сдаётся, бабы вообще не интересовали.
– Не интересовали? То есть… а теперь? – Голова шла кругом. У Томмали был роман с Рамсоном!
– Теперь его вообще ничего не интересует, как я подозреваю, – сказал Гул, подливая Унельму. – Он ведь тоже окочурился. Ну да у препараторов дело это обычное – не то что у благородных диннов, так?
– Окочурился? Галт? – тупо переспросил Ульм. – Как?..
– Чего не знаю, того не знаю. Препараторы мне не докладываются. «Хлад» – место встречи, и всё тут… Лишних вопросов я не задаю.
– А давно он погиб? – растерянно спросил Унельм. Всё встало с ног на голову.
– Да вроде недавно. Да какая разница? Я ж говорю, ничего у них с твоей красоткой не было. И у тебя вряд ли будет – не в обиду, фокусник. Мужиков она выбирает себе под стать…
– У неё что, кроме Рамсона ещё кто-то был? – спросил Ульм. Голос у него вышел достаточно несчастным, и Гул плеснул ему ещё.
– А кто их, баб, знает, – сказал он сочувственно. – Я её как-то и с ещё одним из ваших видел – из ястребов самый знаменитый, разодет, тьфу… В таком камзоле по Нижнему городу ходить – надо быть психом, а он ничего не боялся. Видно, считал, что помирать надо с шиком… Ну, да и его тут давненько не видели… – Кто-то из дальнего конца стойки загрохотал кружкой по дереву. Гул отвлёкся на Ульма слишком надолго, и «Хлад» начал бушевать.
– Ладно, – сказал Гул, оставляя кружку. – Поболтали – и будет. Заходи ещё, фокусник. Штуки твои тут многим полюбились. И плюнь на эту бабу – динну она удачи не принесла, так, может, и тебе ни к чему соваться.
Унельм вышел из жаркого чада «Хлада» прямо под промозглое слякотное небо, но не почувствовал холода.
Неужели он напал на след? Так скоро, так удачно?
Унельм начинал понимать, почему во всех историях о сыщиках у детектива всегда имелся глуповатый напарник. Хорошо было бы поговорить сейчас с кем-то, разложить всё, что он узнал, по полочкам.
Томмали бывала в Нижнем городе не только ради песен – здесь она встречалась с Рамсоном, молодым аристократом. Он, наверное, пытался с помощью такого места встреч избежать скандала, но не вышло… Об этом говорила Омилия, вот только тогда не хватало частицы мозаики – но теперь она встала на место.
Томмали с Рамсоном расстались – наверное, как раз из-за этого скандала. После Томмали ещё ходила в Нижний город какое-то время, но потом – когда начались убийства, так сказал Гул – перестала…
Унельм вспомнил о записях Олке – полторы страницы, посвящённые Томмали, название кабака…
Неужели охотница – хрупкая, красивая, могла совершать все эти зверства?
Унельм вспомнил фототипы, которые Олке показывал ему когда-то – кажется, что данным-давно, – когда экзаменовал его, прежде чем предложить ему пойти к нему в ученики. Чудовищно изуродованные, изломанные тела… Тогда он предположил, что убийца наверняка – мужчина, но им оказалась женщина. Охотница. Многократно усиленная препаратами и эликсирами. Жестокая. Беспощадная.
Если Томмали и вправду была причастна к убийствам… то зачем? Она, наверно, могла бы мстить Рамсону за обиду – Ульм поёжился – но зачем было убивать двоих других? Он вспомнил, как в первый день знакомства Олке рассказывал, что многие препараторы сходят с ума. Томмали не выглядела сумасшедшей – но, с другой стороны, если бы безумные маньяки бросались в глаза, поймать их было бы нетрудно.
И был ещё знаменитый ястреб, которого упомянул Гул. Опять Эрик Стром – Ульм был в этом почти уверен, но как убедиться наверняка?
И оставался ещё Хольм Галт. Верран, пожалуй, не обманывал Ульма – в конце концов, он ведь и не утверждал, что препаратор-контрабандист жив. И это невероятное совпадение – вскоре после продажи глаз Галт погибает – наверняка никаким совпадением не было. Убийца убрал беднягу Хольма, заметая следы… Или убрала?
Нужно было узнать всё о том, как именно погиб Галт – даже странно, что Ульм не видел ничего в газетах о гибели препаратора, не слышал ни словечка от Олке… Видимо, на сей раз убийца проявил хитрость – раз смерть Галта никто не привязал к совершаемым в Химмельборге убийствам…
Унельм поймал себя на том, что идёт, тихо бормоча себе под нос, и встряхнулся, нахмурился. Вокруг – всё ещё Нижний город, в котором он не стал и никогда не станет своим. И пока он не пересёк границу, расслабляться рано.
Темнота вокруг сгустилась сильнее прежнего, и слабое мерцание редких импровизированных валовых фонарей или подожжённых куч мусора скорее напрягали, чем радовали. Унельму спокойнее было в темноте – по крайней мере, так он наверняка знал, что его никто не видит.
Дрожащий свет выхватывал взгляды, от которых ему делалось не по себе. Хотелось ускорить шаг, а этого делать не следовало. Обидно было бы сгинуть здесь из-за собственной неосторожности – и теперь, когда он нащупал путь к разгадке… По крайней мере, если он не напутал с картой, до выхода из Нижнего города оставалось всего-ничего.
Унельм свернул в очередной переулок… А потом почувствовал сильную, мгновенную боль в затылке – и его окутала тьма куда более плотная, чем та, что правила здесь, в царстве неверного света.
Унельм вынырнул из этой тьмы, как из плотной, чёрной воды, сквозь которую не проникал ни единый солнечный луч, – и прямо перед собой увидел ненавидящие глаза, бледное лицо с каплями пота на лбу, дрожащий перекошенный рот. Один глаз у напавшего был неестественно-тёмным, с золотистым зрачком… Препаратор, ястреб или охотник. Его руки сжимали Ульмову шею. Затылку стало больно и мокро – Ульм почувствовал, что по волосам стекает кровь. Нападавший приложил его неслабо – но убивать, выходит, не хотел.
Препаратор встряхнул его раз, ещё.
– Ну! Смотри на меня. Я сказал, смотри!
Унельм часто заморгал – картинка в глазах плыла, двоилась.
– Что за… ты кто?
– Спрашивать буду я! – Препаратор встряхнул его ещё раз, и Унельма затошнило.
– Ты бы поосторожнее, – прохрипел он. – Испачкаю тебе куртку.
– Какая забота. Ты, я смотрю, вообще о многом печёшься. – Но трясти его незнакомец перестал.
Унельм опустил взгляд и увидел свой нож на поясе препаратора. Конечно, тот его уже обыскал. И позаботился о том, чтобы Ульму нечем было защититься.
Его взгляд отчаянно шарил по тьме вокруг, ища хоть что-то, кого-то… Узкий переулок, ледок, одинаково хрустящий под ним и его возможным будущим убийцей, чёрная плесень на каменной кладке рядом с его лицом… Неужели здесь всё и случится? Унельм вспомнил лицо Омилии – и отчаянно рванулся изо всех сил. Руки препаратора только сильнее стиснули горло.