– Я не скажу, что ты заходил, – сказал Эрик. – Но если ты собираешься снова завязать с ней дружбу, а потом опять бросить, когда ей понадобится помощь – лучше не стоит.
– Это я и сам понимаю, – пробормотал Унельм.
К кофе он едва притронулся, и, закрыв за ним дверь, Стром вылил остатки в потухший камин.
Странный парень. Не влюблён ли он в Хальсон? Впрочем, для влюблённого он не слишком стремится быть к ней ближе. Стром бы заметил, если бы они виделись чаще.
«Друзей много не бывает».
В словах Унельма Гарта была доля истины. Хальсон слишком замкнулась на нём, на службе, его деле, этом доме.
Может, ему следовало бы… отпускать её? Больше заботиться о том, чтобы она общалась с кем-то ещё, заводила друзей. Стром вдруг вспомнил себя ребёнком – шёпотом считающим до тысячи в тёмной детской, как будто плывущей над ночным Химмельборгом и обнявшей его Стужей… Одиноким мальчиком, который, затаив дыхание, прислушивался к бормотанию отца, мерившему комнату шагами этажом ниже.
Он разозлился на себя. Он Хальсон не отец, не брат. Он её ястреб. Её преданность ему – необходимость, а не прихоть.
Он снова подумал о Рамрике Ассели, о всех тех богатых и могущественных мужчинах, собравшихся у него в гостях, о том, что у Сорты, быть может, появятся теперь новые друзья… И ещё о том, что он понимал: так может случиться, и всё же велел ей ехать, так как это было нужно для дела…
Вдруг у него возникла парадоксальная, параноидальная мысль: что, если Хальсон пошлёт куда подальше и поиски Сердца, и его самого, эгоистичного, недоброго? Что, если не вернётся к нему, решит всё забыть, пришлёт письмо из резиденции Ассели, и дальше они будут видеться только на охоте, здороваясь холодно, как чужие?
Но Хальсон, конечно, вернулась – с виду не спала и пары часов, обычно аккуратно уложенные волосы растрёпаны, под глазами круги. Дурное предчувствие Строма усилилось. Он забрал сумку у неё из рук.
– Сварить тебе кофе?
Она кивнула.
Покопалась в сумке, выложила на стол пухлый блокнот.
– Вот. Всё здесь… Я перерисовала все карты. И, когда ехала, начала выписывать нужные нам точки. Думаю, теперь мы справимся быстро.
– Отлично. Как… – он мучительно подбирал слова, – всё прошло?
– О, прекрасно, – отстранённо сказала она. – Как ты и говорил. Один олень погиб от удара копьём. Несколько человек рисковали погибнуть от скуки и бессмысленных разговоров. Кстати… там была госпожа Анна. Ты знал, что она будет? Она мне помогла. Она и жена Рамрика, Адела.
«Рамрика».
– Вот как. Какое везение. У него удивительно любезная супруга, что сказать. Хотя, с учётом её бесконечных попыток благотворительности в наш адрес…
– Это не было благотворительностью. Я оказала услугу ей, а она – мне.
– Вот как? И что же это за услуга?
Хальсон моргнула, нахмурилась:
– Я не понимаю, почему ты со мной так говоришь.
– Как – так?
– Как будто я в чём-то виновата перед тобой. Как будто не веришь мне. Как будто ты можешь меня в чём-то упрекать. – Новая холодность лилась с её языка, превращаясь в лёд. Этот лёд обжигал. – Это ты хотел, чтобы я поехала к Ассели и добыла карты. Я это сделала. Почему теперь ты говоришь со мной так, как будто… предъявляешь претензии за что-то? Я этого не заслужила.
Он отвернулся, внимательно глядя в чёрные глубины закипающего кофе.
– Ты могла отказаться, если не хотела ехать к Ассели. Ты – взрослая девушка, и я был уверен…
– Значит, я должна была быть взрослой девушкой и отказаться тогда – но во всё остальное время я должна быть твоей охотницей и слушать тебя беспрекословно. Как же мне понять, когда и кем быть? Ты ничего не говорил об этом.
Он стиснул зубы.
– Я не заставлял тебя ехать к Ассели. Ты ни разу не намекнула, что не хочешь ехать. Что сейчас происходит?
Её плечи вдруг поникли, а холодность из взгляда ушла.
– Что случилось, Иде? – Он снял кофе с огня, налил ей полную чашку. Помедлив, сел рядом с ней, почти касаясь плечом. – Он что… обидел тебя?
Она медленно покачала головой.
– Нет. Я… в смысле, я ни разу не сказала ему, что ничего не хочу. Тогда у меня вряд ли бы вышло попасть в библиотеку.
Видимо, она поймала его взгляд, потому что торопливо добавила:
– Ничего… такого, о чём ты думаешь, не было.
– Но он целовал тебя? – Этот разговор не мог стать более абсурдным, но Эрик уже не мог остановиться. И в самом деле – какого дьявола. Если он узнает, что Ассели сделал хоть что-то против её воли – что тогда?
– Нет. Не целовал. – Её саму, кажется, не смутили и не удивили его расспросы. Для этого она слишком устала. – Он пришёл ко мне посреди ночи и пытался… обнимать. Что-то вроде того.
Он вполне представлял себе, что могло крыться под этим её «обнимать», и почувствовал, как кровь приливает к голове – почти так же, как когда Рагна рассказывала ему об очередном идиоте, любителе диковинок, паразите, желавшем погреться в лучах славы препаратора… Тогда он так же ничего не мог сделать.
Кого он обманывал. В этот раз он мог – мог подумать о том, как она юна, мог пощадить её чувства, мог придумать другой способ добыть карты.
Вот только это было бы дольше.
– Я подвёл тебя, – сказал он тихо. – Прости. Мне стоило подумать о том, что что-то такое могло случиться…
– Нет-нет. Я ведь и сама понимала, что…
Кажется, им обоим стало неловко.
– Надеюсь, Ассели не слишком пострадал, – он попытался пошутить – и задохнулся от новой волны отвращения к себе. Хальсон слабо улыбнулась.
– Это не понадобилось. Мне помогла Анна. Дала мне снадобье, от которого он вырубился быстрее, чем… В общем, вовремя. Анна сказала, что серебро Стужи может превратиться в золото. – Она внимательно наблюдала за ним, но Стром остался непроницаем – несмотря на вину, несмотря на отвращение. – Что это значит?
– Что-то вроде пароля.
– Пароля? Что за пароль?
– Чтобы люди, вроде Анны или меня, могли узнавать друг друга, – осторожно ответил он. – Люди с одинаковыми… взглядами.
Она ничего не сказала – но он хорошо видел, что снова задел её.
– Послушай, Иде… Это и в самом деле сейчас неважно. Анна – мой друг. А значит, и твой. Я отблагодарю её за помощь…
– Нет! – впервые она повысила голос, сверкнули разномастные глаза. – То есть… Я не хотела бы, чтобы ты обсуждал всё это с Анной. Пожалуйста.
– Хорошо. Как скажешь.
Эрик вдруг почувствовал, что смертельно устал от всего – от ответственности за неё, от ошибок, от мыслей о чужих руках на её теле… и от желания ощутить на нём собственные.
Наверное, Барт был прав. Он не учился на своих ошибках. Новая охотница – и новая, неодолимая жажда.
Он отмахнулся от тихого голоса, говорившего ему, что здесь, с ней, – что-то совсем другое, что-то…
– Иде, я был бы рад помочь, но не знаю, чем. Мне жаль, что так вышло. Я не хотел, чтобы он тебя трогал. Я бы никогда об этом не попросил.
– Я знаю, – сказала она тихо. – Ты прав. Я могла отказаться, но решила поехать. Чтобы у нас всё получилось… а ты даже после этого не рассказываешь мне всего. Доброй ночи, Эрик.
Она ушла – а он так и остался сидеть над её остывшим кофе, с бессильно сжатыми кулаками. Что ему стоило хотя бы сейчас поймать её за руку, остановить, рассказать о мальчике, впервые узнавшем, что серебро Стужи может однажды превратиться в золото, от своего отца и будущего наставника? Что стоило рассказать о смелых, решительных людях, которые годами искали способ вернуть кьертанцам отнятое у них право самим определять свою судьбу? Он мог бы показать ей горючее и удобрения, самолёты и зерно, лекарства и бесконечные провода… Мог бы рассказать о препаратах, которые без устали заготавливали Солли и его команда.
Но он этого не сделал, потому что чем меньше она знала, тем безопаснее было для всех – и для неё самой. Потому что он хотел защитить её хоть в чём-то, хоть где-то – даже если для этого придётся и дальше обижать её недоверием.
А ещё он мог бы не говорить ничего – просто молча последовать за ней на второй этаж, лечь рядом и сказать: «Иди сюда». Она бы послушалась – это он знал наверняка.
Мог бы притянуть её к себе, коснуться губами трепещущей шеи, а потом – губ. Он мог бы стереть с её тела прикосновения грязных рук Ассели – о, с каким наслаждением он убил бы Ассели – и нашептать ей на ухо то, после чего она навсегда забыла бы о той холодной пропасти, что пролегала порой между ними.
Он мог бы сделать её своей – в том последнем, единственном смысле, в котором это пока ещё не было правдой.
Но вместо этого он придвинул к себе её блокнот и кофе и постарался сосредоточиться на изменчивых изгибах дравта.
Больше всего на свете ему хотелось бы подняться наверх. Но только теперь, прислушиваясь к шуму воды в душе у себя над головой, он вдруг понял, что, если поднимется – не только она станет принадлежать ему. Он тоже будет принадлежать ей.
Наверху хлопнула дверь. Он залпом допил кофе и перевернул страницу.
Унельм. Подозреваемый
Унельм добрался до отдела только два дня спустя. Лудела залатала его мастерски – неспроста она оказалась в первой сотне рейтинга молодых препараторов. Ребро действительно было сломано – к счастью, оно не проткнуло органы, иначе он бы вряд ли сумел дойти до дома. Ушибы, кровоподтёки… Справиться со всем этим оказалось куда проще. Лудела накачивала его эликсирами, натирала мазями, даже поместила под кожу запястья – совсем ненадолго – крохотную частицу кожи эвенья, которая должна была помочь скорейшему восстановлению.
Раны затянулись, и даже ребро – правда Лудела велела по меньшей мере пару недель вести себя тише весеннего снежка – больше почти не болело.
И всё же, когда он вошёл в отдел, скованно улыбаясь, Мем присвистнула:
– Кого я вижу? Болел, значит, м? Лучше бы тебе сразу признаться Олке, как было дело. – Она выпустила ему в лицо облако дыма. Унельм закашлялся и охнул – в такие моменты ребро давало таки знать о себе.