Он мог мстить не только за Томмали, но и за других обиженных девушек. Унельму показалось, что Кьерки был как раз из тех, кто склонен всех опекать.
В конце концов, они с Томмали могли действовать вместе.
Ульму показалось, что он почувствовал ободряющее прикосновение Гасси у себя на плече.
Оставалось ещё одно важное звено в общей цепи – звено, которое может подтвердить или опровергнуть его теории.
Его мысли вернулись к Хольму Галту. Злосчастный препаратор, которому не посчастливилось продать товар не тому человеку, который погиб столь своевременно… Оставалось выяснить, как именно. Любые неясные обстоятельства, хотя бы косвенно увязывающие его гибель с Томмали или Кьерки, станут окончательным поводом к тому, чтобы – на свой страх и риск – бросить пыльные папки и запросить у Мем разрешение на обыск. Интересно, выдаст ли она его в отсутствии Олке? Или тот предупредил её, что Улли Гарт наказан?
Как бы то ни было, сперва он должен убедиться. Кажется, в тот момент он как никогда сочувствовал наставнику, которого вечно обуревал этот нестерпимый зуд. Сейчас ему не было дела ни до Омилии, ни до Веррана, ни до Олке… Ему хотелось одного: установить истину.
И, по счастью, он был в правильном месте.
Дубликаты записей о смертях препараторов хранились здесь же, в архивах их отдела.
Коридор за дверью архива длинный, шаги по деревянному полу разносятся гулко и звучно. Если Мем решит проверить его – хотя Ульму было трудно поверить, что даже приказ Олке может заставить её оторваться от любимого стола – или Вэл соберётся наконец присоединиться, он услышит заранее и успеет вернуться к папкам.
Отставив их в сторону, Ульм подтащил стремянку к стеллажу, на вершине которого, он знал, хранились нужные ему книги.
Как именно его убили Кьерки и Томмали? Ульм всё больше утверждался в мысли, что они действовали сообща. Один человек просто не мог бы провернуть всё это – убивать так быстро и жестоко, уходить от погони так легко. Но вот если убийца никогда не был один, если кто-то всегда помогал ему быть на шаг впереди…
Хольм, в отличие от убитых юношей, не был повинен ни в чём, кроме контрабанды… С точки зрений Кьерки и Томмали – безусловно, не слишком серьёзное преступление. А может, не преступление вовсе. Они, должно быть, убили его без особой охоты – может, поняв, что он слишком плохо умеет держать язык за зубами. Отравили? Подстерегли в тёмном переулке?
Унельм подтащил к столу нужную папку – в ней хранились подшитые одинаково равнодушной рукой смерти всех столичных препараторов за последний год. Он быстро долистал до нужного месяца, нетерпеливой рукой провёл по странице…
Вот он. Хольм Галт. Он и в самом деле погиб вскоре после того, как начались убийства. Но его смерть не удостоилась даже небольшой заметки в газете, потому что он не был знаменит – а в причинах его гибели не было ничего выдающегося.
Ястреб Хольм Галт погиб на охоте. В Стуже.
Ульм тихо ругнулся, отодвинул папку. В этом не было ни малейшего смысла. Неужели он и вправду погиб случайно, неужели это удачное для убийцы – или убийц – совпадение по времени было и вправду только совпадением?
Он не мог в это поверить. «Думай, думай».
Кто мог убить в ястреба в Стуже, на слое Души, недостижимом ни для кого, кроме…
Других ястребов.
Сидя здесь же, в архиве, или попивая кофе в кабаке напротив отдела, они с Олке, бывало, разбирали и такие дела. Непонятные смерти, причиной которых, судя по всему, не были ни снитиры, ни холод. Содружество препараторов крепко – но и ненависть бывает крепка.
Убийство ястребом ястреба там, в запредельном пространстве, недоступном чужим взорам, было практически невозможно доказать.
Ни Томмали, ни Кьерки не были ястребами. Они оба – охотники.
Но был и ещё один препаратор – тот самый, о котором он упорно старался не думать всё это время.
Унельм вдруг понял, что сжимает край стола слишком сильно – костяшки побелели, и больно стало пальцам.
Эрик Стром, знаменитый ястреб, был достаточно умен и силён, чтобы совершить все эти убийства. Кто знает, сколько возможностей таило в себе его тело, изменённое препаратами больше, чем у кого-либо иного?
Он, как и Кьерки, наверняка знал об обидах женщин из Гнезда. По словам Маркуса, Сорта отвергла Лери, когда тот пригласил её потанцевать на Летнем балу. Значит, уже знала о романе Миссе – и могла рассказать наставнику.
Гул в «Хладе» говорил, что Томмали не раз видели в компании знаменитого ястреба.
Олке подозревал Строма в контрабанде – значит, тот наверняка был знаком с Хольмом Галтом и мог купить у него глаза. И после того, как Галт начал слишком много болтать…
Эрик Стром мог убить другого ястреба в Стуже.
Ульм разжал наконец побелевшие пальцы.
Перед глазами стояло лицо Сорты – изменённое золотистым глазом и чёрной звездой, расплывшейся вокруг него, помеченное первыми шрамами. Он вспомнил, как увидел их со Стромом в Парящем порту. Как заботливо – и уверенно – ястреб накрыл охотницу своим плащом, прежде чем завести внутрь «Выше неба».
Они жили вместе, возможно, делили не только кров, но и постель. Именно Стром был рядом с Сортой, когда она в одночасье лишилась и матери, и сестёр. Он был для неё там, где Унельма – Унельма, разделившего с ней удивительное, яркое, горестное, полное приключений детство – не было.
Если он станет человеком, отправившим Строма в крепость, Сорта никогда не простит его.
Ульм потряс головой, отгоняя морок.
Если Стром и вправду совершил все эти чудовищные преступления – он опасен. Унельм должен защитить людей независимо от того, что об этом думает Иде Хальсон по прозвищу Сорта.
Унельм запустил руку в карман и вытащил на свет то маленькое устройство, что незаметно закрепил на его коже Магнус.
Явно произведённое из даров Стужи, скорее всего, созданное кем-то из подпольных экспериментаторов – иначе отдел Олке был бы в курсе настолько полезной технологии.
Крохотная лепёшка, по цвету и текстуре похожая на человеческую кожу. Они с Луделой, пока она ставила его на ноги, поэкспериментировали с тем, как работает эта штука. В отличие от хаарьей жёлчи, которая позволяла лишь подать о себе весть, эта вещь позволяла следить за тем, к кому окажется прикреплена, постоянно. Лудела, на запястье которой он её закрепил, выходила из дома за хлебом и молоком, и он чувствовал траекторию её движения так же явно, как запах лекарств в изголовье кровати или обжигающее движение эликсиров по венам.
– Никогда такой не видела, – подытожила Лудела, отдавая ему «следопыта», как они с Ульмом его нарекли. – Хорошо, что пока никто о них не знает – иначе, наверное, нас бы уже всех такими увешали.
Унельм мог лишь догадываться, насколько далеко простираются щупальца влияния Магнуса, но что-то подсказывало ему, что делиться «следопытами» он не планировал… Но этот один – в качестве «жеста доброй воли» – попал Ульму в руки. Всего один – одна попытка проверить свою догадку и убедиться наверняка.
– Я буду век тебе благодарна, Улли, – сказала Лудела, блестя подведёнными глазами, – правда. Но, судя по этой штуковине, ты связался с опасными людьми, чтобы мне помочь. – Она облизнула губы быстрым розовым язычком, и Унельм подумал, что только то, что он лежит перед ней в мазях и бинтах, а каждое движение причиняет ему боль, удерживает Луделу от того, чтобы начать выражать свою благодарность храбрецу, выручавшему её из беды в компании «опасных людей».
Он подумал об Омилии. Ему так хотелось бы увидеть её разок, поговорить с ней о Нижнем городе, Сорте, Строме. Она придала бы ему решимости…
И он соскучился. Ему хотелось коснутся её руки, может быть, поцеловать – о большем с ней он, Унельм Гарт, с которым не одна ильморская девчонка зашла куда дальше, чем поначалу собиралась, и не помышлял.
Снова вспомнил о Строме и Сорте – и улыбка пропала с лица. Если ястреб и вправду убийца, карьера охотницы будет загублена.
Он должен узнать наверняка – и только потом делать следующий шаг.
Ульм отодвинул папки, вытянул из стопки листок бумаги и принялся за письмо Сорте.
Ему нужно было увидеться с Эриком Стромом.
Барт сказал, что учить меня больше нечему.
Все называют мои способности «феноменальными».
Я продолжаю слушать. Там я слышу их, их обоих… Но и другие голоса тоже.
Её голос… Он как будто ведёт меня.
Это происходит не в каждый выход – но достаточно часто. Я никому не рассказывал об этом.
Люди из центра берут анализы раз в неделю.
Но когда в последний раз они говорили с Бартом, мне показалось: они сами не очень понимают, что со мной теперь делать.
А, плевать. Почему-то теперь я знаю: решать не им.
Решать Стуже.
Погиб Морни. Он обещал научить меня играть музыку и говорил со мной, как с ровесником. Как-то он пристыдил своих из-за того, что они никогда не зовут меня в свою компанию, потому что я младше.
В Гнезде он нравился мне больше всех.
Она всегда отбирает тех, кто нравится мне больше всех. Может быть, ей они тоже нравятся.
Они дали разрешение на службу. Я знал, что так будет.
Сегодня впервые спросил Барта о серебре Стужи, которое может превратиться в золото. Он сделал вид, что впервые слышит, но я понял, что он лжёт. С тех пор как я начал бывать в Стуже, я стал видеть и слышать куда больше, чем раньше.
Значит, пока он не готов мне довериться.
И снова… Я чувствую: это тоже решать не ему.
Я всё время боюсь за Барта. Я стал реже болтать с ним, чтобы Стужа не сочла, что стоит забрать и его тоже.
Кажется, Барт расстроен.
Был на кладбище препараторов. Зашёл к Морни. Могил родителей здесь нет.
Я думаю о том, сколькие лишились матерей и отцов из-за Стужи… И из-за долга, возложенного Кьертанией на препараторов.