Связь молчала.
Я продолжила идти по кругу.
Десять. Двенадцать. Двенадцать…
Время от времени я меняла направление, чтобы меньше кружилась голова. Я снова ослабляла шнур, и теперь рука болела сильнее. Но я не плакала – слёз, кажется, не осталось, и это было к лучшему. Следовало экономить жидкость.
Через полчаса – во всяком случае, я предполагала, что прошло около получаса – я сделала ещё один привал под плащом, выпила половину отвара из бутылки, сохранившей его тёплым. Когда я разминала руку, крови из пореза вытекло совсем немного.
Оставалось меньше половины отвара – чуть тёплого после того, как я открыла бутылку. И это было всё, что отделяло меня от Стужи.
В обычных обстоятельствах всего этого хватило бы на много часов. Я двигалась бы быстрее, разгоняя эликсиры по крови. А если бы нет – кто-то уже давно пришёл бы мне на выручку, потому что ястреб вернулся бы в центр, чтобы вызвать помощь. Они бы отправили охотников прямиком ко мне.
Даже если бы мой ястреб погиб, а я сама оказалась в ловушке, вот как сейчас, что с того? В центре его гибель не осталась бы незамеченной. За мной бы пришли.
Но где-то за целый мир отсюда центр был пуст и безлюден.
– Заткнись! – рявкнула я, и элемер спорхнул с крупной сосульки, торчавшей из снега, и взвился вверх – к чёрному небу. – Он жив, ты!..
Некоторое время я тупо смотрела ему вслед.
– Ну и хорошо, – прошептала я. – Без тебя лучше. Ты меня отвлекал. А мне надо ждать Эрика.
Губы шевелились с трудом. Я опустилась на плащ-крыло, потому что больше не могла сделать ни шагу. Вдруг отчаянно захотелось стянуть с лица маску, всей грудью вдохнуть ледяной смертоносный воздух. Плевать на Стужу, холод, смерть. Я задыхалась. Я не хотела умирать здесь.
«Сорта».
Темнота подступила ближе.
Я закрыла глаза. Мне хотелось увидеть Гасси, маму, сестёр – но я видела только слепой взгляд мертвеца, лежавшего во льдах совсем рядом.
Мне хотелось увидеть Строма.
«Эрик. Эрик! Эрик!»
Я звала и звала, кричала, пока хватало сил – вслух, срывая горло, и в голове, надеясь, что оживёт левая глазница, что он ответит.
Меня трясло, но холод как будто перестал беспокоить. Наоборот, стало словно бы почти и тепло – но я ещё недостаточно смирилась со смертью, чтобы понять, что это дурной знак.
Бутыль с остатками отвара удалось открыть с третьего раза. Я допила его медленно, смакуя каждый глоток, но не почувствовала никакого эффекта.
Пещера смотрела на меня со всех сторон. Ждала.
Пещера была довольна.
– Стром с тобой покончит, – прошептала я, уже не понимая, что и кому говорю. – Ты умрёшь. Не я.
Лёд над моей головой зазвенел. Я с трудом подняла голову и увидела, что элемер вернулся. Не один – теперь птичек было несколько.
Стараясь не смотреть на них, я аккуратно убрала бутыль обратно в сумку. Перед тем я справилась с секундным побуждением зашвырнуть её прямо в тьму пещер. Но это бы значило, что я больше ни на что не надеюсь. Поэтому я позаботилась о снаряжении так, как если бы надеялась уже скоро отчитываться за него перед служащими центра.
Я поднялась, опираясь на копьё, как на посох, и продолжила ходить. Я пыталась сгибать и разгибать пальцы на ногах – но понятия не имела, преуспела ли.
Холодно. Холодно. Никогда в жизни мне не было так холодно, а я думала, что знаю о морозе всё.
Прежние зимы, прежние выходы в Стужу были, оказывается, только подготовкой к этим минутам.
Маска у губ стала совсем влажной. Плохо – но об этом я подумала как-то отстранённо.
Мной вдруг овладело равнодушие – потому что, в конце концов, даже бояться бесконечно невозможно. Я устала.
Продолжая своё обречённое движение – десять, двенадцать, десять – я думала теперь о Строме. Добрался ли он до Сердца? Жив ли?
Он обязан быть жив. Я снова опустилась на плащ-крыло.
– Ну что ж, – прошептала я элемерам, сидевшим на ледяном уступе в рядок. – Может, уже скоро. Довольны?
Мне хотелось лечь. Нестерпимо… я больше не видела смысла бороться с этим желанием.
И в тот самый миг, когда я решила, что могу полежать – совсем недолго, несколько минут, чтобы набраться сил, не больше – моя левая глазница начала теплеть.
Сперва я подумала, что грежу или что обладатель голоса из глубины тоннелей жестоко шутит надо мной… но она становилась теплей и теплей. Стром приближался. Он возвращался ко мне.
«Иде».
«Эрик».
А потом шапка снега и льда на краю ямы дрогнула и сорвалась вниз. Элемеры с криком вспорхнули и полетели прочь. Надо мной, на фоне чёрного звёздного неба, появилось лицо Строма.
Он вернулся в центр и пришёл на слой Мира.
За мной.
– Как ты там? – закричал он. – Держишься?
Голос его звучал ровно, как будто он не устал.
– Да, – прохрипела я. – Да. Сердце…
– Времени не было. Не трать силы, используй связь. Я спущу верёвку. Обвяжись хорошенько.
«Да».
Верёвка упала рядом со мной, и мне показалось, я чувствую: пещера разочарована.
«Ты вернёшься».
– Да, – пробормотала я, обвязываясь верёвкой – пальцы не слушались, и узлы, которые я вязала сотни раз на тренировках и в Стуже, выходили не сразу. – Вот это точно.
– Помогай мне, если можешь! – крикнул Стром. – Но если нет – я тебя втащу. Вперёд!
Я пыталась – но ноги и руки соскальзывали. Склон был гладким и сверкающим, как стекло, зацепиться не за что. Кроме того, лёд здесь был необыкновенно крепок, раз крючья отскакивали от него.
Медленно поднимаясь, я видела: у меня и вправду не было шансов выбраться самой.
«Ещё немного».
Рывок. Ещё один – а потом я увидела край склона прямо над головой, рванулась, пытаясь ухватиться за что-то – и почувствовала руку Строма, надёжно ухватившую мою.
«Давай, Иде».
Последним, чудовищным усилием я подтянулась – и со стоном упала в снег, тяжело дыша, чувствуя, как бешено колотится сердце, как отступают мрак, холод, неясные голоса, отчаяние… Просто от того, что он здесь, рядом.
Он вернулся за мной.
Стром обнял меня, прижал к себе.
– Вот так. Порядок. Мы будем в порядке. – И сразу отстранился. – Быстро, Иде. Идти обратно часа четыре. Может, дольше. Мне нужно, чтобы ты вколола это, – он достал из кармана шприц с эликсиром. – Руку.
Он сделал всё быстро, и всё же кожу под клапаном обожгло холодом. А сразу вслед за тем – тепло, тепло, тепло.
Я заплакала.
– Давай, девочка. Скоро станет легче. Идём.
И мы пошли.
Омилия. Нити
Местечко за шкафом было лучшим в библиотеке – достаточно далеко от чужих глаз, достаточно близко к высокому окну, чтобы здесь было достаточно светло днём и свежо – вечером. Обычно его занимал Биркер. Обкладывался стопками книг, ворохом бумаг – и Омилия всегда знала, что он там, заранее, потому что этот угол становился как-то особенно, одушевлённо тих… Как будто Биркер не просто сидел тихо – а добавлял к уже имеющейся в библиотеке собственную, ни на что не похожую тишину.
Но в последнее время он бывал здесь редко, видимо, предпочитая проводить время в любимой беседке.
Полновластное обладание укромным уголком не радовало Омилию. Она вспоминала встречу с Биркером у дверей отцовских покоев, и от этих воспоминаний веяло смутной тревогой. Что-то назревало – ей пока не хотелось всерьёз думать об этом, но…
Она попыталась сосредоточиться на выписках из архива, сделанных Ульмом – и на том, что ещё стало ей известно. Он передал их по почте через Веделу – вместе с открыткой, купленной для неё, судя по виду, в одной из туристических лавок Парящего порта. На ней был изображён летящий над городом паритель.
Рисунок был наивен, плох – скорее всего, потому Ульм его и выбрал. На обратной стороне он написал всего несколько строк, но она перечитывала их снова и снова, как будто с каждым разом открывая в них что-то новое.
«М., коплю для тебя диковинки Химмельборга – это будет гастрономическое путешествие, какого ты не знала.
Преданный тебе
Фокусник».
Она знала, что открытку следует сжечь, но пока не могла себя заставить. Слишком давно они с Унельмом не виделись… Ей хотелось иметь что-то, протягивающее тонкую, но прочную нить от него – к ней. Высиживая бесконечные обеды, подчинённые, как и всё во дворце, строгому протоколу, выслушивая нравоучения служителя Харстеда или матери, Омилия касалась открытки в кармане и вспоминала, что снаружи всё ещё существует другой мир… Мир фокусов и сут-стука, нестройных песен в кабаке и пустых бутылок, весело катавшихся по мостовой наперегонки с листьями, которые никто не спешил немедленно замести, убрать, устранить, как устраняли всё, способное нарушить чинную строгость дворцового парка.
Открытка была для неё даже ценнее выписки из архива – хотя выписка только усилила её подозрения, взращённые книгами Биркера.
«Тень за троном»… Магнус действительно происходил из низов… Слухи не лгали.
Однако вся эта история про пожар в приюте показалась Омилии как минимум подозрительной… Особенно когда она прочитала, что приют носил имя Ассели – как и Адела. То, как таинственно она исчезла в дворцовом парке, давно, ещё до знакомства с Унельмом, так и не перестало терзать Омилию… И вот опять: Адела Ассели.
Конечно, это могло быть совпадением, и всё же Омилия приказала Веделе узнать всё, что только можно, о благотворительности дома Ассели в последние годы – а сама погрузилась в подшивки газет в дворцовой библиотеке.
Она опасалась, что не найдёт нужного ответа – в конце концов, род Ассели был знатен, его корни уходили в глубь веков. Кто угодно из прадедов Рамрика мог облагодетельстовать гьюрский приют… но крохотная заметка о нём обнаружилась очень быстро.
Прошло меньше двух лет с тех пор, как приюту присвоили это имя – потому что именно тогда с визитом туда явилась благородная динна Адела Ассели. Она пожертвовала приюту тысячу химмов – колоссальная, невозможная сумма.