Рагна была так близко к нему – а теперь стала складкой на белом покрове Стужи.
Иде уже стала Эрику ближе, чем он мог страшиться или надеяться.
Почему? Он и сам не знал. Этому не было никакого логического объяснения. Что-то особенное в её запахе, движениях рук, серьёзном взгляде, том, как она задумывалась над полями с тавлами – будто от победы зависела её жизнь – том, как ни один мускул на её лице не дрожал, когда она ему проигрывала.
Сегодня всё это могло навеки остаться в Стуже.
И сегодня – быть может, она была права – он не достал Сердце, хотя мог бы.
Потому что выбрал её.
То, что Эрик чувствовал к ней, сбивало с толку… И если сейчас он не остановится, всё станет ещё сложней.
Не понадобилось ни отстраняться, ни говорить ни слова.
Её глаза расширились, а потом разом стало пусто, холодно. Она отступила.
С минуту они стояли друг напротив друга, настороженно, тяжело дыша. Её щёки раскраснелись, пальцы потерянно комкали складки платья, губы дрожали.
Больше всего на свете ему хотелось вернуть её себе, снова обнять, сцеловать с лица обиду, объяснить всё – в том числе и то, что невозможно было объяснить никакими словами…
Но он остался стоять на месте, и сияние её глаз погасло.
– Ты прав, – тихо сказала Иде, опуская взгляд. – Мне действительно нужно поспать ещё. Доброй ночи.
С минуту после того, как она ушла, он продолжал стоять где стоял, бессильно сжимая кулаки.
Какой смысл во всех его возможностях, усвоении, особости, о которой ему, не уставая, твердили с детства, если он никогда не может делать то, что ему действительно хочется?
Что-то тёмное, дурное в нём приглашающе манило уйти из дома, подальше от Сорты, подальше от всего, что она в нём будила.
Может быть, найти себе женщину. Почему нет?
Но в глубине души Эрик знал: это не поможет, а если бы и могло помочь, он бы всё равно не стал.
Он расстелил диван, упал лицом в подушку – и сразу будто в тёмный колодец ухнул. Сон пришёл мгновенно, и поначалу он снова видел вокруг Стужу – сначала слой Души, мерцающий, полупозрачный… Сквозь эту полупрозрачность просвечивало сияющее вдали рыжее, огненное, совсем не похожее на Стужу… Он летел к нему – а потом свернул не туда и очутился на слое Мира, и опять Сорта опиралась на него, тяжело дыша и безуспешно пытаясь скрыть, как ей тяжело…
Путь им преградил одинокий вурр – молодой, приподнявший верхнюю губу над острыми, как бритва, клыками.
«Ты его убьёшь! Химмельны…»
Не дожидаясь, пока она закончит, он вонзил клинок в горло вурра прежде, чем тот успел прыгнуть, а потом смотрел, как умирающие лапы конвульсивно взрывают снег, как прозрачная слюна, мгновенно превращаясь в лёд, вытекает из пасти.
«Плевать на Химмельнов».
А потом они снова шли, и сквозь сон ему казалось, что он чувствует мертвенный холод, и тяжесть охотницы на плече, и боль – ладони после того, как он тащил её вверх, саднили… Но он знал, что это сон, и одновременно с ним чувствовал мягкость диванных подушек и тепло пледа, слышал треск углей в камине…
Потом ему показалось, что он слышит, как охотница спустилась к нему, как ходила рядом, и тихо позвякивали то ли льдинки в Стуже, то ли подвеска у неё на шее.
Серебряная птица расправила крылья и полетела – не над Стужей, над Химмельборгом, и он, раскинув руки, полетел за ней.
Миновал бурые крыши квартала торговцев, приземистые – Храмового квартала, расчерченный на зелёные квадраты Зверосад, и наконец полетел над Сердцем города… где дальше, впереди, парил лёгкой бирюзовой дымкой Дворцовый парк. Эрик хотел полететь туда, но что-то настойчиво звало его снижаться, и он покорился с ощущением неизбежности, какая бывает только во сне.
Ниже, ниже… Он узнал особняк, к которому приближался.
Веллеси. Старинная благородная семья… Их младший сын, Гуддре, спускал немало родительских денег на девок и балы.
Во всяком случае, так полагали в свете.
Стром был одним из немногих, кто знал истину.
Его ноги мягко коснулись мостовой. Во сне он летал во плоти, и это было прекрасно и тревожаще одновременно. Улица, обычно оживлённая даже поздним вечером, была сейчас пуста. Мягкий свет валовых фонарей плавал, дробясь, в лужах – недавно прошёл дождь.
Стром медленно шёл по улице в сторону особняка Веллеси, когда из ближайшего переулка вышел человек в сером. Не высокий, не низкий – такого не заметишь в толпе, но здесь, посреди безлюдной улицы, он бросался в глаза.
Всей кожей Эрик чувствовал исходящую от него угрозу. Гнев, боль – сильные, болезненные чувства – сплетались в этом человеке воедино. Эрик Стром почувствовал исходящий от него запах безумия – тяжёлый, как от земли после дождя.
Он хотел отступить, но ноги будто сами собой несли его вслед за незнакомцем.
Тот уже взошёл на порог дома Веллеси. Обычно там, у массивных колонн, украшенных у подножия статуями слуг Снежной девы, стояли охранители – днём и ночью… Но сейчас не было никого.
Серый человек легко отомкнул замок, и тяжёлые старинные двери бесшумно открылись перед ним.
Эрик Стром, уже очень давно ничего и никого не боявшийся, вошёл под тёмные своды коридора, дрожа. Он хотел догнать серого человека, сорвать с него капюшон. Ему казалось: если заставить того показать лицо, он мигом лишится своей зловещей силы.
Но что-то заставляло его всё время оставаться на шаг позади. Он мог только следовать – и наблюдать.
Уверенно и быстро серый человек прошёл главный коридор, свернул в боковой, ведущий к покоям Гуддре. Стром был там всего однажды, но хорошо помнил дорогу.
Он понял, почувствовал, что именно происходит – вот-вот произойдёт – но ничего не мог поделать. Сон растекался по полу особняка лёгкой сизой дымкой, цеплялся за его сапоги, карабкался вверх по полам плаща, забивал глаза, рот, ноздри.
Он стряхивал его с себя, ускорял шаг – всё тщетно. Эрик Стром переступил порог кабинета молодого Веллеси в тот самый миг, когда серый человек встал перед юношей.
Гуддре, сидевший за столом, рассеянно поднял взгляд от бумаг. Глаза у него были прекрасные, яркие и чистые, и в них светились искренность и ум, какие Стром нечасто встречал в людях, запросто вхожих в дворцовый парк.
Увидев человека в сером, он недоумённо наморщил лоб, а потом улыбнулся – растерянно, по-детски. Решил, что это розыгрыш? Не знал, чем ещё, кроме улыбки, встретить такую нелепую, напрасную, несправедливую смерть?
Человек в сером ударил.
Стром закричал… и проснулся.
В комнате было тихо. Ни человека в сером, ни Сорты. Камин потух, и от приоткрытого окна тянуло прохладой. Пахло сырой листвой. Недавно прошёл дождь… Эрик вспомнил лужи из сна, покрывшие ямки в брусчатке на улицах Сердца Химмельборга.
Там, во сне, тоже шёл дождь.
Он сел на диване и почувствовал, что всё ещё дрожит. Сердце колотилось, будто он только что и в самом деле летел над городом – а потом, превозмогая неведомое, преследовал зловещего убийцу.
Он вспомнил детский, растерянный взгляд Гуддре Веллеси. Из всех юных отпрысков диннских семей, поставивших на кон и свою репутацию, и судьбу рода ради призрачной мечты о новой, свободной Кьертании – и это при том, что им и в старой жилось лучше прочих – этот нравился Строму больше других.
«Я не романтик, господин Стром, – сказал тот как-то, улыбаясь смущённо и просто. – Я не жду ничего для себя. Более того, я совершенно не уверен, что моя судьба в новом мире, о котором вы говорите, будет хорошей. И всё же я хочу его, этого нового мира. Быть счастливым в старом я всё равно не умею. Слишком высока цена. Я не желаю больше платить её… Лучше буду несчастным – зато положу свой кирпичик в строительство нового, более справедливого мира».
Гуддре Веллеси был романтиком.
Эрик вспомнил его детскую улыбку и серую тень, нависшую над ним, – сбросил плед и стал одеваться.
Это был только сон – всего лишь сон… Но он должен был убедиться. Всё равно теперь ему вряд ли удалось бы уснуть.
Он бросил взгляд наверх, уже стоя на пороге. Почему-то ему захотелось вдруг подняться к Сорте – не будить её, только послушать тихое дыхание в темноте. Внутри шевельнулось дурное предчувствие.
Уже через несколько минут его автомеханика направилась к Сердцу города.
Унельм. Следопыт
Унельм не мог спать.
Устройство Магнуса было не чета привычной хаарьей жёлчи.
Он чувствовал присутствие Строма, на котором закрепил «следопыта», пожав ему руку – не зря, не зря он так долго осваивал ремесло фокусника – в этом Ульм убедился в который раз… чувствовал его постоянно, как будто теперь Стром был от него неотделим. Словно крюк, вонзившийся в кожу… который властно тянул его за собой, не давая ни секунды отдыха.
Это сложно было бы описать словами, спроси его кто, но Ульм чётко чувствовал направление и расстояние, отделявшее его от Строма. И, так как он неплохо успел изучить Химмельборг и отлично чувствовал пространство, он почти всегда мог сказать, где именно – с точностью до района или даже улицы – находится Эрик в ту или иную секунду.
В какой-то момент, посреди ночи, крюк рванул особенно сильно – Ульм почувствовал, что Эрик Стром вышел в Стужу.
Ночью никто, даже ястреб из Десяти, не мог получить разрешение на охоту. Каким-то образом он сделал это вопреки общим запретам… а значит, мог делать это и раньше…
Например, чтобы убить кого-нибудь на слое Души.
Ульм постарался не думать об этом, хотя подозрений в адрес Строма становилось всё больше…
Ему не хотелось, чтобы Эрик оказался убийцей.
Он вспоминал их разговор. Стром не понравился ему. Он показался слишком высокомерным, слишком холодным.
И всё же – на свой манер – этот человек заботился о Сорте. Почему-то Унельм чувствовал: даже если это именно Стром безжалостно кромсает по ночам родовитых юношей, Сорте он не причинит вреда.
А потом наступила следующая ночь. Унельм сидел в кабаке недалеко от своего дома над чашкой паршивого кофе. Он всё равно не мог спать, когда невидимый крюк «следопыта» то и дело вонзался в кожу. Все эти сутки он дремал урывками, то и дело просыпаясь, и теперь едва соображал. Голова кружилась. Клонило в сон. Только дрянной кофе связывал его с миром живых и бодрствующих.