– Садись. Я принесу нам выпить.
Я не могла с ним спорить – ноги дрожали, рука снова начала болеть под повязкой, и я без сил опустилась в глубокое кресло, обитое линялым бархатом.
Прямо передо мной на столе лежала газета – свежий «Голос Химмельборга», и я перевернула страницу.
Конечно, лицо Строма на первой же полосе. Газетчики уже взялись за него, хотя не было ни суда, ни следствия, после которых можно было бы признать его виновным.
– Не стоит читать это, – сказал Барт, вернувшийся с подносом, на котором стояли чайник, чашки и тёмная бутылочка – видимо, снисс.
– Хорошо. Вы что-нибудь знаете о нём? Вы его видели?
Барт покачал головой:
– Нет. Я получил записку от Эрика… но его сразу отправили в крепость Каделы – там он будет ждать суда. Говорят, отдел Олке привёл неоспоримые доказательства его вины, – Барт горько хмыкнул. – Сильно сомневаюсь. У Олке давно зуб за Эрика… Уверен, он просто счастлив, что всё так сложилось… – Барт разлил чай. – Но мы ещё посмотрим. Найдутся препараторы, которые нам помогут.
– Значит, вы знаете, что делать? – впервые с момента, как я увидела Унельма на пороге дома, мне стало легче.
– Конечно. Мы не станем сидеть сложа руки. Ты с нами, девочка?
Я снова услышала предостерегающий голос Эрика. Коснулась связи между нами, но она оставалась холодной, далёкой, как воспоминание.
– Что именно мы будем делать?
– То единственное, что может сработать. Забастовку. Химмельны позволили бросить одного из Десяти в крепость, не дожидаясь суда. Мы должны показать им, что препараторы стоят друг за друга, как никогда.
– Забастовку, – повторила я, и мне стало жарко, хотя окна в гостиной Барта были широко распахнуты. Немыслимо. Вряд ли эта мысль впервые приходила кому-то из препараторов в голову – но история, написанная Химмельнами, должно быть, надёжно вымарывала такие эпизоды со своих страниц. Я вспомнила слова Строма о том, что у него в запасе немало способов, которыми можно перевернуть поля. – Постойте… вы планировали её и раньше, так? Вы… и Эрик?
Барт кивнул.
– Эрик будет недоволен, что я выставлю эту фигуру на поле раньше времени… Недостаточно препараторов на нашей стороне. Кто-то, я уверен, присоединится по ходу дела. У многих есть свои причины встать Химмельнам поперёк горла. И всё равно… нас может оказаться слишком мало, чтобы по-настоящему переломить ситуацию в свою пользу. И всё же Химмельны увидят, что мы на это способны. Велика вероятность, что они захотят замять всё это. Что они испугаются нас. Неожиданность – то, что делает непобедимым даже слабое оружие.
– Но другого шанса не будет, так? Если они будут знать, что препараторы способны на такое, – в следующий раз никакой неожиданности не будет.
– Говоришь, как Эрик. – Барт вздохнул. – Да, он хотел сыграть в эту игру сам – и иначе. Но он больше не сыграет в игры, если мы его не вытащим. Химмельны хотят как можно скорее успокоить горожан. Что до Эрика… Его при дворце любили, особенно когда он был совсем мальчиком… Но с тех пор многое изменилось. Он не всегда был осторожен в делах и словах, – Барт запнулся, как будто поняв, что говорит мне слишком много. – Мало того… Он стал легендой, а ни один правитель не потерпит легенду у себя под носом. Герои опасны. Рано или поздно они убивают чудовищ.
– А если произойдёт ещё одно убийство? Все поймут, что Эрик не виновен. Его отпустят.
– Да простят меня и Мир, и Душа – это было бы отличным раскладом для нас. Но никто не гарантирует, что это случится скоро. Что это случится вовсе. Преступник может порадоваться тому, что всё сошло ему с рук, и уйти в тень надолго… Может, навсегда. Если же нет… Ты знаешь, что в Каделе очень холодно? Там можно заболеть и умереть. Можно ненароком напороться на безбашенного сокамерника. Многое может случиться… если мы не поспешим.
Он был прав – и всё-таки я колебалась, и дело было не в том, что мне предстояло снова нарушить приказ ястреба. В конце концов, я уже сделала это, придя сюда.
Но нарушить долг препаратора было больше, чем это. Это значило стать изменницей, предать всё то, чему меня учили с детства, то, на чём стояла Кьертания. Служба препаратора священна – это твердили повсюду и всегда, в газетах, храмах Мира и Души, городишках вроде моего Ильмора и богатейших домах столицы. Это не оспаривалось никем и никогда. Отказаться выполнять свой долг перед Химмельнами, Кьертанией, её людьми значило противопоставить себя – всем.
Какими могут быть последствия? Храм Мира и Души проклянёт нас, если велит главный служитель Харстед.
«Вы кажетесь разумной девушкой».
Что, если мы все окажемся в крепости Каделы? Если Химмельны окажутся готовы к забастовке и решат раз и навсегда показать препараторам цену ослушания?
Теперь я думала не о Строме. Я думала об Аде и Ласси. Что они делают сейчас в своём пансионе? Учатся танцевать? Рисуют? Читают по ролям диалоги из «Полёта над Химмельборгом» или «Владетельницы Аделы»?
Что бы они ни делали, они ждут выходных, ждут, когда мы пойдём в Зверосад или Шагающие сады, театр или музей. Но больше, чем театров, они ждут меня, свою сестру, которая заботится о них, которая никогда не подведёт их и не оставит.
Кто позаботится о них, если я окажусь в тюрьме вместе со Стромом? Как могла я рисковать их жизнями ради Эрика, который к тому же велел мне не вмешиваться?
Я поймала на себе взгляд Барта – внимательный, испытующий.
– Я знаю это молчание, – сказал он спокойно. – Ты сомневаешься.
– Да, – просто ответила я, и он кивнул.
– Ты не глупа. Было бы странно, если бы ты не сомневалась. Я знаю, о чём ты думаешь… У меня, старика – конечно, для тебя я старик, девочка… Так вот, у меня нет никого, кем я дорожил бы, кроме Эрика. Я не рискую никем, кроме себя, – а этот риск меня не сильно заботит. Ты в иной ситуации. Я знаю, что Эрику нелегко далось вывезти твоих сестёр из Химмельборга…
– Я перед ним в неоплатном долгу.
– Я не пытался напоминать тебе об этом. Я хорошо понимаю твой страх. Ты отвечаешь за сестёр. И боишься, что подведёшь их.
– У них нет никого, кроме меня, – сказала я тихо, и Барт улыбнулся.
– У любого есть кто-то, при мысли о ком трепещет душа. И это хорошо – только это даёт надежду на более справедливый мир в будущем. Посмотри на меня. Я готов поставить на карту всё ради Эрика, о котором давно привык думать как о родном сыне. И кто знает, может быть, то, что я готов ради этого сделать, изменит жизнь всей Кьертании…
– Вы говорите так, потому что хотите помочь Эрику. Я тоже, но…
– Это больше, чем Эрик, девочка. Он собирался сделать это, чтобы показать Химмельнам, когда придётся: препараторы – не их слуги. Препараторы – сила, с которой нельзя не считаться. Химмельны слишком привыкли к тому, что власть сосредоточена в их руках, давно и неоспоримо. Но всё это время их власть держится лишь на том, что делаем мы. Без нас они бы ничего не стоили. Что реально они давали людям, кроме красивых слов в газетах? Тепло в домах, еду и дравт – всё это даём им мы. Если мир услышит нас, это может даровать свободу не только Эрику. Иде Хальсон… Мир никогда не изменится, если каждый из нас будет думать о многих – но не обо всех. Я понимаю, рискнуть благополучием сестёр – непросто. И я рад был бы обещать тебе, что мы победим и у нас не будет проблем… увы, я не могу. Но если мы преуспеем – спасём Эрика. И, быть может, твои сёстры будут расти в мире более правильном, чем наш.
Я упорно молчала, сжимая чашку с чаем. Она обжигала мою ладонь, и на глазах выступили слёзы.
Я представила Строма в тюрьме, одного, без помощи. Представила дворцовый парк, праздных, лёгких людей, взбудораженно обсуждающих его арест.
«Вы слышали? А вы? Кто бы мог подумать!»
Даже если ничего не выйдет – разве не этого он хотел? Попыток изменить мир? Я не смогу найти Сердце Стужи без него. Но я могу попытаться сделать хоть что-то.
– Я с вами, – сказала я Барту. – Но мне нужно время – хотя бы до конца дня. – Приняв решение, я как-то сразу успокоилась, и теперь с холодной головой, которой мне так не хватало, думала о том, как именно подстраховать сестёр наилучшим образом. Накопленных денег хватит, чтобы оплатить пару лет пансиона, – но как убедиться, что деньги пойдут именно им в руки? Следовало позаботиться об этом.
– Хорошо, – сказал он так, будто и не ждал от меня другого ответа. – У тебя оно есть. Мы начинаем завтра. Тебе предложат присоединиться к групповой охоте, пока непонятно, что со Стромом. Сегодня вечером тебе наверняка придёт назначение. Игнорируй его. Не иди в центр. Ничего больше от тебя не требуется.
– Если ко мне придут?..
– Отвечай честно. Скажи, что не вернёшься на службу, пока твоего ястреба не выпустят из Каделы. Завтра по меньшей мере сотня препараторов поступят также…
– Сотня? – выдохнула я, но Барт горько улыбнулся:
– Увы, девочка, это лишь снежинка в Стуже. Но день не окончен. Я нанесу ещё несколько визитов, напишу ещё несколько писем… Я отправлюсь к Десяти. Если они поддержат нас – быть может, на площадь выйдут тысячи.
– Тысячи, – снова повторила я, пытаясь это осмыслить. – Может быть, мне тоже стоит…
– Нет, – прервал меня Барт, хмурясь. – Участие – одно, а организация – совсем другое. Когда мы вытащим Эрика, он не поблагодарит меня, если узнает, что я позволил тебе так рисковать. Теперь ступай. Двух дорог и горячего сердца.
– И пусть серебро Стужи станет золотом, – отозвалась я. Барт улыбнулся, но промолчал.
Газета «Голос Химмельборга»
«Знаменитый ястреб Эрик Стром, аномально рано начавший свою службу препаратора и с тех пор стабильно занимавший высокую позицию в рейтинге, арестован и отправлен в крепость Каделы. Официальных обвинений пока не предъявили, но «Голосу» удалось выяснить, что Стром подозревается в совершении бесчеловечных убийств, долгое время волновавших сердца и умы горожан…»
Газета «Светоч Кьертании»
«…Вина скандально известного ястреба доказана! Какая участь ждёт Эрика Строма – казнь или пожизненное заключение в крепости? Ясно одно: случившееся – результат колоссальной лояльности общества к препараторам, которые…»