Многие присоединились к протесту под влиянием порыва, яркой вспышки возмущения – но на площади у них были часы, наполненные криками возмущённых горожан, ледяными взглядами охранителей, чтобы подумать.
И выводы, к которым они приходили, были не в нашу пользу.
Нужно было что-то делать – но что? Препараторы не доверяли мне так, как Строму, не знали меня лучше, чем Барта. Даже если бы у меня и вышло придумать, как изменить стратегию наших действий, моей репутации охотницы Эрика Строма – и только – явно не хватило бы, чтобы претворить новый план в жизнь.
Я чувствовала: наше время на исходе. Терпение владетельницы не безгранично. Возможно, прямо сейчас, в эту самую минуту, она прогоняет прочь советника, который убеждал её продолжать выжидать, замалчивать происходящее, позволяя препараторам и дальше закапывать себя самим… и отдаёт охранителям приказ действовать.
Мне страшно было подумать, во что может вылиться такой приказ. Да, охранители были вооружены куда лучше нашего, но абсолютно все препараторы, я знала, не погнушаются пустить в ход все преимущества, дарованные им Стужей, если их жизням будут угрожать.
Тут-то у Химмельнов и появится повод вспомнить о законе, запрещающем препараторам использовать препараты вне Стужи. Все мы окажемся преступниками вдвойне, а люди, кричащие сейчас «Позор!»… Что закричат они после того, как на их глазах мостовые обагрятся кровью?
Казалось, воздух плавился от общего напряжения. В глубине души мне очень хотелось, чтобы на следующий день никто не пришёл на площадь, чтобы всё разрешилось как-то само собой…
Но что-то должно было случиться; что-то назревало, как тепличный плод на ветке, готовое упасть и взорваться у нас под ногами.
Поползли слухи о том, что Стром уже приговорён к смерти личным приказом владетельницы. Говорили, что это уже решено, но скрывается, чтобы наша забастовка не переросла в настоящий бунт.
Каждый раз, когда я слышала что-то об этом, моё сердце леденело.
Однажды я услышала, как кто-то в толпе горожан бормочет: «Белый мотылёк не допустил бы такого».
А кто-то другой отвечает: «Я тоже про него слыхал, что онне промах».
«Что с ним, кстати, не так-то?»
«Я слышала, что одна нога у него короче другой, а глаза, как у хаара. Сама не видала, но вот моя сестра – она во дворце работает, так та говорит, что…»
Белый мотылёк.
Биркер Химмельн.
В последнее время в городе о нём заговаривали чаще – а ведь ещё недавно большинство даже не помнили о его существовании. Но чем больше промахов допускали Химмельны в последнее время – неурожай на окраинах, погодные сбои в Дравтсбоде, зловещий маньяк на улицах столицы – тем чаще заговаривали о Биркере, первом наследнике от первого же брака владетеля, по неведомым причинам давным-давно не показывавшемся людям.
И, само собой, в байках, передававшихся из уст в уста, этот другой наследник оказывался совсем не похож на ту, которую им предлагали.
Смешно – с учётом того, что пресветлая Омилия Химмельн вряд ли имела хоть малейшее отношение к любой из их бед. Людей это не смущало. Им нужно было в кого-то верить – Белый мотылёк годился не хуже кого-то другого.
Как бы отнёсся к этому он сам? По нашему единственному разговору мне показалось, что сын владетеля только выглядел смирившимся со своей судьбой.
Быть может, все эти разговоры – не совпадение?
Тогда, в нашу единственную встречу, он приглашал меня прийти к нему, когда пожелаю… И, кажется, больше всего его интересовали секреты Строма. Мне по-прежнему нечего было ему предложить – но, если у него оставалась хоть крупица интереса ко мне, следовало использовать этот шанс.
В конце концов, он был Химмельном.
Я не стала рассказывать о своих мыслях Барту – но уже к вечеру, после того, как горожане впервые прорвали ограждение, решилась действовать.
Газета «Голос Химмельборга»
«Читайте на стр. 1. Забастовка препараторов продолжает будоражить общество!
Действия отступников имеют всё более серьёзные последствия.
Сегодняшнее утро ознаменовалось стычкой на Химмельгартдской площади. Горожане, движимые патриотическим чувством и справедливым возмущением, прорвали цепь охранителей, поставленную для защиты препараторов от взбудораженной толпы великодушным распоряжением Химмельнов.
Порядок удалось быстро восстановить в результате слаженных действий доблестной Охраны, однако среди участников событий есть пострадавшие. Чего ожидать дальше?
«Голос Химмельборга» продолжит следить за развитием ситуации. Нет сомнений, что если бунтовщики не образумятся, мы имеем все шансы увидеть, что даже у терпения владетелей Химмельнов есть предел.
Читайте дальше на стр. 2. Беседа с Нолтом Галем.
Глава охранителей Сердца города в отставке делится прогнозами по поводу забастовки препараторов.
Читайте дальше на стр. 3. Беседа с очевидцем, пожелавшим остаться анонимным.
Захватывающие подробности событий на Химмельгардтской площади.
Читайте дальше на стр. 11. Новый комментарий господина Орта, главы Совета Десяти».
Газета «Светоч Кьертании»
«Последствия, о которых молчат!
Новые результаты печально известной забастовки, о которых не напишут в других газетах!
Часть Рурмора сметена Стужей, пришедшей в движение! Причина – бездействие механикёра! Десятки семей лишились крова! Механикёр в условиях строгой секретности взят под стражу, но нам удалось побеседовать с очевидцами. Такого вы не прочитаете больше нигде. Шокирующие подробности – на стр. 2.».
Унельм. Южный предел
Прежде чем снова – на этот раз по делу, не связанному с расследованием – отправиться на границу с Нижним городом, Унельм несколько раз перечитал последнее письмо от Омилии.
Она назначила встречу в крайне неожиданном месте. Омилия писала, что возникли проблемы – какие именно, не говорила, но по тону её письма Ульм почувствовал её встревоженность, понял, что она в беде, и теперь не находил себе места.
И она писала о Строме – много, два абзаца мелким, валящимся набок, переполненным чувствами почерком, и Ульм вдруг почувствовал укол ревности. Он слышал, что одно время Эрик Стром был частым гостем в дворцовом парке, Мил и сама упоминала, что они беседовали иногда…
Унельму стало стыдно. Не об этом сейчас ему стоило думать.
Омилия не могла поверить в вину Строма – как и Сорта. И если охотница не могла не быть пристрастной, то Омилия, которая просила его проверить всё и перепроверить…
С момента ареста Строма ему и без того было грустно и тоскливо, а теперь стало ещё тяжелее.
Всё дело в той встрече с Сортой, в строках Омилии, в том, как посмотрел на него Стром, стоявший над изуродованным трупом? Он не пытался убежать или сопротивляться, когда Олке и охранители прибыли на место. В конце концов, он мог просто убить Унельма и покинуть особняк, не дожидаясь их.
Но он этого не сделал.
Передавая Ульму письма для Сорты и Барта, Эрик Стром держался с прохладным дружелюбием, как будто это не он только что поймал его на месте преступления, как будто не он оказался беспощадным убийцей – и как будто был заведомо уверен, что в услуге ему не откажут.
Унельм действительно не смог ему отказать – и принял письма смущённо, как будто был в чём-то виноват перед ястребом Сорты.
– Молодец, парень, – сказал ему Олке, хлопая его по плечу. – Готовься: получишь по первое число за то, что нарушил приказ… И расскажешь мне всё, что делал. В подробностях, без обычного вранья. Но пока… молодец.
Но похвала, которую Ульм так мечтал иногда услышать, его не порадовала. Лицо Строма продолжало стоять у него перед глазами, когда его увели, – а после к нему прибавилось лицо Сорты, поражённое разом и печалью, и гневом.
Олке, несмотря на ворчание, явно гордился его успехом, и не собирался приписывать себе Ульмову победу. Церемония награждения откладывалась до возвращения владетеля в Кьертанию, но Гарту уже выделили немалые наградные – а будет ещё больше. Но и деньги не слишком его радовали – и как раз чтобы обрадоваться, встряхнуться перед встречей с Омилией, Ульм шёл теперь к границе Нижнего города, надеясь разыскать мальчика по прозвищу Сверчок.
Кому-то, кто плохо знал Ульма, могло бы показаться странным, что он как ни в чём не бывало возвращался в место, где едва не погиб… Но он не планировал заходить далеко, да и при свете дня всё казалось уже не таким страшным.
Первый же попавшийся ему на пути беспризорник знал, где обретается Сверчок, и за четверть химма согласился привести его к Ульму в кабак на самой границе между Южным пределом и Нижним городом – в «Хлад» идти в этот раз он всё же не решился.
Сверчок появился через полчаса, сияя от радости, со своим растрёпанным блокнотом под мышкой.
– Фокусник! Ты пришёл! И ты здоров. Хорошо тебя у вас там подлечили.
– У меня есть подруга, которая знает в этом толк.
– Шутишь? А я ведь серьёзно. Это только препараторов лечат так хорошо, а? – Сверчок вскарабкался на крутящийся табурет рядом со стойкой, уселся поудобнее, болтая ногами. – Купишь мне пива?
– Мал ты ещё его пить.
– А ничего другого тут пить невозможно. Я бывал тут раз или два.
И всё же Унельм заказал чайник чая и еды себе и мальчику. Сделав первый же глоток, он пожалел, что не послушал Сверчка, но отступать было поздно. Пришлось сделать вид, что чай далеко не так ужасен, как на самом деле.
– Покажешь мне новых фокусов? Те я уже хорошо разучил. Хочешь поглядеть?
– Для этого я и пришёл. Валяй.
Сверчок показал ему их все поочерёдно – у него и вправду получалось неплохо.
– Покажу тебе ещё один, новый – если дашь почитать свой блокнот. Идёт?
Сверчок насупился, но протянул Ульму записи, и тот принялся листать их, пока мальчик подъедал содержимое сперва своей, а потом и его тарелки.