У Унельма было время подумать в мерно покачивающемся, мягком и тёплом нутре, заваленном подушками, но думать не выходило… Почему-то его трясло, колотило от бьющегося внутри, как случайно запертая в комнате птица, дурного предчувствия. Ему казалось, что он опаздывает, безнадёжно опаздывает. Он пошёл простым путём, был недостаточно внимателен, возможно, отправил за решётку невиновного – и теперь расплата грядёт.
У дома Рорри он почти выпал из автомеханики и, поскальзываясь на неровной брусчатке, поспешил к подъезду высокого трёхэтажного дома, как будто слегка осевшего на один бок.
В подъезде пахло кошками и мочой, и Ульм невольно задержал дыхание. Валовые светильники на стенах блёкло мерцали, но он всё равно увидел застарелые потёки на стенах, плесень по углам. У него сжалось сердце – видимо, гибель бедняжки Миссе и в самом деле сильно ударила по Рорри, раз он стал настолько безразличен ко всему вокруг, что решил тут поселиться.
Рорри жил на третьем этаже, и Ульм быстро взлетел по винтовым лестницам, по дороге едва не споткнувшись о тощую, ободранную кошку, белую, как Стужа.
Обычно не суеверный, Унельм вздрогнул.
Вот и нужная дверь. Он постучал раз, другой, третий – а потом, не выдержав, заколотил изо всех сил, хотя Рорри просто могло не быть дома. Ему послышалось, что из-за двери донёсся какой-то шум, и он удвоил усилия.
Он не собирался ломать дверь – это вышло само собой, потому что доски прогнили.
Ульм ввалился внутрь, рассадив кулак до крови, и вскрикнул.
Всё в комнате оказалось под стать дому – крысиное попискивание из тяжёлого буфета, колченогие стулья у стен, серые пятна на стенах… И запах, повсюду этот запах, сладкий, гнилостный. Унельм почувствовал, что наступил на что-то мягкое, и инстинктивно дёрнулся – но это было только яблоко, покрытое нежным пушком светлой плесени. Неподалёку лежали куриные кости – частично на грязной тарелке с застывшим жиром на ободке, частично прямо на полу. Унельма передёрнуло от отвращения. Недоеденное было повсюду – мумифицированная безголовая рыбёшка на краю стола, окаменевшее печенье, порыжевшие яблочные огрызки.
В углу виднелась дверь, ведущая в ещё одно помещение – и откуда Унельму снова послышался неясный звук. А сразу вслед за ним его коснулось, будто ветром, явившимся из темноты, дуновением первобытного, животного ужаса.
– Рорри! – крикнул он. – Рорри Курт! Это я, Унельм. Унельм Гарт из отдела Олке. Я пришёл поговорить!
Никто не отвечал. Унельм пошёл вперёд, почему-то стараясь двигаться как можно тише – довольно глупо с учётом того, что ещё недавно он кричал.
Свет в следующей комнате горел ярче – и в кольце этого яркого, беспощадного света Ульм увидел Рорри Курта, висевшего посреди комнаты в верёвочной петле, прилаженной к крюку в потолке.
Рорри был ещё жив – его глаза двигались в глазницах, но как-то странно, плавно, невозмутимо, как будто задумчиво. Он медленно покачивался, тихонько шевеля пальцами на руках, как будто нимало не заботясь о том, что лицо его стало уже почти бордовым от прилива крови.
Не так в представлении Унельма должны были вести себя повешенные. Но главное – Рорри был жив, всё ещё жив.
Унельм бросился к нему, на ходу доставая нож. Бережно придерживая голову Рорри за волосы – иначе было никак, – перепилил верёвку подальше от узла.
Не трогать узел его учил Олке на одном из их многочисленных уроков. Узел многое мог сказать сыщику после – например, было ли самоубийство и в самом деле самоубийством, или только должно было казаться таковым?
Рорри был тяжёлым, куда более тяжёлым, чем Унельм ожидал – с трудом он медленно положил его на пол; голову – последней, мягко, осторожно.
– Давай. Давай…
Рорри смотрел мимо него – пустым, далёким взглядом человека, видевшего уже что-то такое, что недоступно было живым.
– Курт! Курт! Эй, посмотри на меня!
Кровь медленно отливала с лица Рорри, но он оставался тихим, безучастным – не хрипел, не дышал.
А потом он умер – тихо, спокойно закрыл глаза, будто уснул.
Унельм некоторое время сидел над ним, неосознанно вздрагивая всем телом. Вдруг он почувствовал, что слёзы текут у него по щекам – впервые кто-то вот так умер у него на руках, с тех пор как…
Он вспомнил другой день, и красные капли во мхе, похожие на кровь, и перемазанные соком пальцы, и белое, белое лицо с глазами, запрокинутыми в небо.
«Улли! Мы должны что-то сделать! Мы должны! Улли!..»
Он сморгнул слёзы, вытер лицо рукавом. Попробовал сделать Рорри массаж сердца, повдувал в его лёгкие воздух – он знал, чувствовал, что это не поможет, и всё равно честно пытался, уже зная, что пытается воскресить мертвеца.
Знал он и другое – Рорри Курт был мертвецом ещё до того, как сердце его остановилось, а последнее дыхание навсегда растворилось в воздухе у самым губ.
Его смерть была такой же неправильной, как смерть препаратора, напавшего на Унельма в тёмном переулке Нижнего города.
Следовало вызвать подмогу, сразу же, сейчас, но Унельм медлил. Он поднялся, машинально отряхнул колени от каких-то ошмётков с пола.
Унельм знал, что не найдёт предсмертной записки, и не нашёл. Он обшарил каждый угол – пусто, а ведь такие вещи всегда оставляют на виду.
Он искал чего угодно – обрывка записей, дневника, зловещей коллекции трофеев… Кругом были только запустение, мусор и мрак.
– Магнус, – прошептал Унельм тихо. – Магнус.
Это Магнус, любезно улыбаясь, протянул ему все нити, которые должны были вывести его на Строма. Магнус якобы в знак жеста доброй воли дал ему в руки «следопыта», уже точно зная, что он решит использовать его, чтобы проследить за ястребом.
Кем был этот человек, возникший из ниоткуда в приюте, преданном вскоре после этого огню, пожравшему все следы? Как он мог привести Строма на место преступления, заставить стоять над телом убитого юноши, словно дожидаясь прибытия Унельма? Как мог использовать Рорри?
Должно быть, об этом Унельм мог бы узнать подробнее – если бы, конечно, застал Курта живым.
Подозрение, нелепое, дикое, перерастало в уверенность и снежным комом катилось, подпрыгивая, под откос с горы – теперь не остановить.
Если Магнус использовал Рорри, каким-то образом убивал всех этих людей его руками, то теперь, посадив в крепость Строма, он мог и даже намеревался его устранить. Рорри не должен был поведать его секреты – никому и никогда, не должен был поведать, как именно с помощью Магнуса совершал все эти убийства так неуловимо и безжалостно.
Уже машинально Ульм продолжал искать – отодвигать столы и стулья, заглядывать под полуистлевшие салфетки, как будто приросшие к столешнице или полу… И под одной из них нашёл листок, исписанный инициалами. Теми самыми инициалами, которые видел пару раз нацарапанными на стволах деревьев в подлеске у самого Ильмора. Туда вместо школы частенько прибегали мальчишки постарше и, хвастаясь друг перед другом своей пьянящей смелостью, вырезали на коре имена бесчисленных Хельн, Малий, Велен…
«М. Л.».
Миссе Луми.
И чуть ниже – «М. Курт».
Под листком обнаружился набросок – неловкий, но старательный портрет. Унельм узнал робкий взгляд Миссе, нежность её лица. К рисунку была приколота ленточка, расшитая перьями и бисером – одна из десятков ленточек, которыми Луми украшала волосы и запястья.
Он был влюблён в неё всерьёз, бедняга. Он примерял свою фамилию к её имени, может, действительно мечтал о том, как однажды, когда служба будет позади, сделает её своей женой.
Ульм вспомнил робкую, нежную улыбку Миссе Луми, и внутри что-то сжалось от боли. На миг ему так отчаянно захотелось, чтобы всё было именно так. Домик где-то на окраине, Рорри и Миссе, оба улыбчивые, спокойные. Реабилитация у обоих прошла успешно. Быть может, у них даже есть дети – самые обычные дети, светловолосые, с робкими и нежными улыбками…
Ульму не хотелось снова смотреть на мёртвого Рорри, распростёртого на полу. Он вдруг подумал: если всё так, как кажется, то он сам, пришедший сюда, определённо не входил в планы Магнуса… человека достаточно могущественного, чтобы каким-то образом помогать Рорри совершать все эти преступления, а потом сунувшего его в петлю.
В глубине души Унельм не сомневался: теперь он знает истину… пусть это нужно было ещё доказать.
Но для начала – убраться отсюда, и поскорей. И вызвать всё же подмогу – потому что, убийца ли, убитый, или и то и другое сразу, Рорри Курт всё равно не должен лежать здесь вот так, будто сломанная кукла посреди темноты и запустения.
Унельм вышел из комнаты, и только тогда заметил, что всё ещё плачет.
Ночь прошла как в тумане. Приехали охранители, вслед за Унельмом обыскали, а после запечатали квартиру Рорри. Самого Курта увезли – за ним с командой кропарей приехала Вирна, заспанная, растрёпанная и всё равно красивая.
Завидев Ульма, она заулыбалась:
– Приятно увидеть знакомое лицо, когда вызывают по такому дерьмовому поводу.
Он слабо улыбнулся в ответ.
– Ты здесь, чтобы увести его на обследование, вскрытие, что-то вроде того?
– Что?.. Нет, ничего такого. Обычный протокол – препаратора должны готовить к погребению кропари, это вопрос безопасности. Мир и Душа знают, как поведут себя препараты в его теле теперь, когда оно их не питает. А что? Почему ты спросил?
Он покачал головой:
– Сейчас нет времени, но, в общем, мне нужно кое-что проверить. Его ведь не сразу похоронят, так? У меня есть время поговорить с Олке?
– Три дня по протоколу, да. Не волнуйся, его будут хранить на холоде. Мои ребята своё дело знают – сейчас допишу протокол, и поедут.
Она говорила просто, буднично – конечно, всё это было её работой, и всё равно ему стало не по себе.
– Судя по всему, перед смертью у бедняги основательно поехала крыша, – заметила она, оглядывая жилище Рорри. – К сожалению, это случается. Олке, наверное, рассказывал тебе немало таких историй…
– О да. Немало. Слушай, Вирна… Если он и вправду сошёл с ума, то, может… В общем, я застал его ещё живым, но… как будто не совсем. Можно спросить у тебя – может, ты знаешь, что это могло быть?