еи, как чёрные реки, как реки эликсиров под кожей, как дравтовые жилы под Стужей, как его судьба, разлившаяся теперь почему-то, по чьей-то недоброй воле, тёмными струями на снегу…
Тёмная звезда вокруг её глаза. Чёрная река…
Его чёрная, чёрная судьба.
Он рывком приподнялся на руках, когда дверь его камеры открылась. Ему не хотелось встречать их лёжа. Он думал, ещё не теперь, – но, может, потерял счёт времени.
– А, снова вы? – Руки дрожали, и оставалось надеяться, что Магнус этого не заметит.
– Не трудитесь, Эрик. Я вижу, вам плохо. Ложитесь – и поговорим.
Что-то новое было в этом человеке… Он, всегда спокойный, насмешливый, на этот раз не был уверен в себе. Почему?
Казнь Строма не входила в его планы – вот почему. Он был взволнован, почти напуган. Сквозь морок дурноты Эрик почувствовал, что рад этому – хотя, конечно, он бы обрадовался сильнее, выведи Магнуса из равновесия что-то другое.
Голова горела, и Стром почувствовал, что его вот-вот стошнит.
– Времени мало, Эрик. Вы ведь не хотите, чтобы вас казнили, так? Этого не будет – но вы должны делать в точности то, что я говорю. Итак…
– Не трудитесь. – Стром всё же сумел сесть на своей койке – на миг каменные пол и потолок поменялись местами, а желудок стал лёгким, пустым, хотя всё это время он ел всё, что ему приносили, чтобы сохранить остатки сил. Думать было тяжело. – Вы убили Гуддре и остальных. Из-за вас я здесь. Не знаю, как, чьими руками, но… «Я – это Кьертания», так вы сказали? Вы готовы на всё, чтобы сохранить Стужу, и для этого вам нужен я… Прекрасно. Я не знаю, кто вы такой, что… вы такое. Но если это последнее, что я смогу сделать для того, чтобы помешать Стуже, помешать вам… – Он улыбнулся, и губы его не дрогнули. – Что ж, я, пожалуй, лучше умру.
Некоторое время Магнус молчал, а потом кивнул.
– Жаль. Кем бы вы меня ни считали, Эрик, я никого и ни к чему не принуждаю. Никогда. Ваша воля ценнее, чем вы думаете. В основе любого изменения мира – воля.
– Избавьте меня от вашего бреда. Кем бы вы ни были… Я убил бы вас прямо сейчас, если б мог.
Магнус грустно улыбнулся:
– Жаль, что так вышло, Эрик… Человек, чья гордость на пороге гибели оказалась сильнее здравого смысла. Я хотел бы видеть вас на своей стороне. Но как вам будет угодно.
Когда дверь за Магнусом закрылась, Эрик без сил опустился на койку. Она качалась под ним, как лодка – в детстве он часто плавал на лодке, когда они с родителями жили под Тюром, и в его жизни не было химического запаха лаборатории, зато было озеро с тёмной водой, и мох, и холодное, но прекрасное лето…
«Тот, кто властен над снами и грёзами».
Может быть, следовало согласиться. Следовало притвориться…
Мысли путались. Он чувствовал каждую жилу в теле – пустую, гудящую, изнывающую. Мышцы вокруг каждого изпрепаратов сводило, резало, кололо. Он знал, что ещё владеет своим телом достаточно, чтобы закончить всё это, – но хотел дождаться встречи со Стужей.
Эрик подумал о матери – она бы, наверное, хотела, чтобы он боролся до последнего, – и задышал размеренно и ровно.
Унельм. Маскарад
В усадьбе Рамрика Ассели шумел маскарад. Деревья в саду были украшены зелёными и синими лентами – в честь хозяев и пресветлой гостьи.
Унельм позаботился о костюме заранее, в день, когда Омилия прислала ему письмо.
Стром и Рорри занимали все его мысли, поэтому он купил первую же попавшуюся маску – клыкастый орм скалит зубы над крыльями из золотистых чешуйчатых лент. Наряд довершил пёстрый плащ, зелёно-жёлтый, тоже чешуйчатый.
Всё это в одном из магазинов Сердца города обошлось Ульму в небольшое состояние, на которое, наверное, можно было бы месяцами кутить в Нижнем городе… Но сейчас и это его не особенно трогало.
Он решил окончательно. Раз Олке ему не поможет, придётся идти к Совету Десяти, сделать всё, что от него зависит, чтобы помочь Строму. Завтра же – время ещё есть, – но сперва он расскажет Омилии обо всём… Стоило сделать это давным-давно.
Вместе с письмом Ведела передала ему приглашение на маскарад. Всё честь по чести, и тонкая душистая бумага, и герб владетелей, оттиснутый на воске… И всё равно, вручая его стражу на въезде в усадьбу, Унельм не мог отделаться от ощущения, что этот человек в бархатной ливрее вот-вот брезгливо сморщится, фыркнет, и не помогут ни костюм, ни взятая внаём повозка, запряжённая оленями.
Интересно, когда его лишат наградных, потребуют ли от него возместить всё, что он уже потратил?
Если да – плохо дело.
«Это ещё кто? Гоните прочь этого самозванца!»
Ничего такого не случилось. Страж с поклоном попросил позволения убедиться в том, что у господина нет оружия… И Ульм ступил под сень деревьев усадьбы Ассели. Этот диковатый парк понравился ему даже больше дворцового. Он напоминал о лесе, о доме – и хотя Унельм почти никогда не скучал по Ильмору, это напоминание было приятно.
Фонарики мерцали в лесном полумраке, как слуги Снежной девы с потемневших от времени картинок на стенах ильморской школы. Лёгкие колокольчики звенели в ветвях. Тут и там смеялись, пели, целовались, хихикали. Где-то вдалеке играла музыка, лились рекой пунш и снисс, шумела вода в фонтанах, чьи высокие струны были подсвечены синим и зелёным.
Унельм шёл в глубь сада наугад – к видневшейся вдалеке крыше усадьбы. Омилия назначила ему встречу у фонтана за ней, и он старался идти уверенно, как свой человек в усадьбе.
То и дело он натыкался на гуляющих.
Группа молодых диннов в масках шумно спорила, пока слуги расторопно подливали им пунш.
– Всех препараторов давно пора было взять под более жёсткий контроль! Мы все увидели наконец, к чему ведёт их особое положение, их безнаказанность…
– Хотите, чтобы потом таких, как Стром, стало больше?! Казнить? Да казнить его мало…
– Господа, вы стоите здесь благодаря Строму и таким, как он. Вся наша государственность построена на эксплуатации препараторов. Суда всё ещё не было, и…
– Рэлли, послушать тебя, так препараторы непогрешимы. «Эксплуатация, эксплуатация»… Модное чужеземное словечко. У Кьертании – свой, особый путь…
Унельм двинулся дальше.
Хмельная полная женщина в костюме эвеньевой феи дёрнула его за крыло и предложила прогуляться; толпа подростков в масках снитиров обступила, требуя, чтобы он немедленно выпил с ними пунша, невысокий старик без маски, но в шляпе с полосатой тульей, заявил, что Унельм, судя по сапогам, – его старый знакомый, Энри, и он не успокоится, пока не рассчитается с ним за ту самую партию в тавлы…
Унельм уворачивался, раскланивался, улыбался, прятался в толпе – и наконец достиг фонтана, надёжно укрытого деревьями от посторонних глаз.
Сердце колотилось как бешеное – в тот миг ему плевать было на Магнуса, Олке, даже Строма. Он давно не видел Мил, а теперь увидит. Он не задавался вопросом о том, как и почему это вышло, – просто плавал в блаженстве, как в бадье с горячей водой – чудо из чудес – посреди холода злейшей зимы.
Фонтан из белого мрамора – какие-то обнажённые женщины, олени, хаары, парящие над сплетением колючего кустарника…
Он сразу различил тонкую фигурку у дальней стены, и у него сжалось сердце. Она была одета Снежной девой – смелый наряд, которого остереглась бы, наверное, любая обыкновенная девушка, из опасений разозлить храмовых служителей… Но Омилия не была обыкновенной девушкой.
Белый подол струился по полу, как вода, и уже немного запачкался землёй. К нему прилипли сухие листья и розовый лепесток – Унельм почувствовал непреодолимое желание упасть к её ногам, прижать к губам этот испачканный подол и умереть от счастья. Он встряхнулся, часто заморгал. То, что случилось с ним, было сродни болезни – и сейчас, глядя на тонкую белую фигурку, слабый узел светлых волос, глаза цвета озёрной воды, поблёскивающие из-под маски, он вдруг ощутил необъяснимый страх.
– Мил! – Её глаза вспыхнули, завидев его, она как будто пробудилась от сна.
– Унельм! – она быстро огляделась, прежде чем броситься к нему навстречу, быстро, торопливо обнять за шею, счастливо хихикнуть на ухо. – Здравствуй!
Он ощутил её тепло, мягкость небольшой девичьей груди, свежесть дыхания, и сдавленно рассмеялся, отстранился.
– Что, если бы это был кто-то другой?
Омилия только рукой махнула:
– Кто ещё нарядился бы ормом после случая на прошлом Золотом балу? Нет-нет, нет времени! Пойдём со мной, скорее. Мне нужно, чтобы ты мне помог, – а потом мы поговорим.
– Помог? Конечно… Но куда мы идём? Как ты? – Её глаза блестели теперь как-то лихорадочно, пальцы в белых танцевальных перчатках подрагивали.
– Я в порядке… Ну, может, не совсем, но об этом после. Сперва нам нужно попасть в покои Аделы Ассели.
– Аделы… что? Но зачем? – Омилия почти бежала куда-то в глубь сада, и Унельм едва поспевал за ней.
– Я знаю, что не с этого нам следовало бы начать… Но, Унельм, другой такой возможности может и не представиться. Я объясню по дороге. Ладно?
– Конечно, – пробормотал Ульм. Он думал про Магнуса. Ему следовало бы остановить её, усадить на скамью. Рассказать обо всём… но он не мог бороться с искушением ещёнемного отсрочить неизбежное. Просто побыть рядом с ней – пускай на бегу, плутая по тёмным дорожкам вокруг диннской усадьбы.
– В общем, я назначила встречу тут именно поэтому. Из-за Аделы… Приют – ну, ты понимаешь, тот приют носит фамилию Ассели всего-ничего. Адела пожертвовала кучу денег… я уверена, она хотела разузнать что-то о Магнусе, как и мы. Она отказалась рассказывать…
– А ты её спросила? Вот так просто?
– А почему нет?
И вправду, почему нет. Омилия была пресветлой наследницей Кьертании. Она, должно быть, не привыкла к отказам.
– Я уверена, тут что-то нечисто. Она защищает препараторов, а он, само собой, играет на стороне моей матушки. С чего ей защищать Магнуса?
– Может, она защищала не Магнуса, а тебя?