– Мне жаль, – наконец сказал он тихо. – Послушай, Мил, мне правда, правда жаль. Всё это вышло как-то само собой. Я не хочу, чтобы мы ссорились. Я хочу помогать тебе, защищать…
– Защищать? – она рассмеялась, ещё сильнее уходя от негокуда-то далеко – под защиту маски язвительной, злой незнакомки. – О, я поняла, каким хорошим защитником ты можешь мне быть. Ты знал, что я думаю о Магнусе, и общался с ним за моей спиной! А может, ты с самого начала делал это? Может, он тебя и подослал? Может… всё, всё здесь у него под контролем?
– Мил! Ты сама знаешь, что это бред…
– Может быть. – Ярость её как будто погасла так же внезапно, как разгорелась, – в один миг. – Всё это уже неважно, Унельм. Я больше не могу на тебя положиться. И ты… делаешь мне больно, а от этого у меня становится меньше сил. А силы мне понадобятся. Мать собирается выдать меня замуж.
Унельм поперхнулся:
– Чего?
– Почему тебя это удивляет? – спросила она, приподняв бровь. – Я – наследница Кьертании. Мой долг…
– Бежим со мной, – вдруг сказал он неожиданно даже для себя самого, как с ним не раз бывало, и Омилия осеклась, захлопала ресницами, разом став опять самой собой.
– Бежим со мной, – повторил он, на этот раз уверенно. – Сейчас мне нечего тебе предложить… Но это неважно. У нас вся жизнь впереди. Фокусник везде заработает. Хоть в Рамаше, хоть в Авденалии, всё равно. К тому же я столькому научился в отделе. Я крепкий, могу пойти в охрану или ещё куда, а может, снова сыщиком стану… Чужой язык выучить – пара пустяков. Я не пробовал, но знаю, что справлюсь. Ты со мной не пропадёшь, правда, я что угодно сделаю, чтобы ты жила, как тебе хочется. У меня есть друзья, – Унельм понизил голос и заговорил быстрее, ободрённый её молчанием, – друзья среди паритеров. Они нам помогут. Мы улетим вместе, куда захочешь, будем жить, как захочешь, где захочешь. Да мы весь мир сможем повидать! И никто не заставит тебя выходить замуж, или вообще делать что-то, чего ты не хочешь. Никто и никогда. Мил… – он наконец встал со скамьи, взял её за руку. Омилия её не отняла. – Правда. Я не шучу. Я никогда не был так серьёзен, у меня вообще с этим проблемы… Вечно маюсь ерундой, плыву по течению, сегодня одно, завтра другое… Но с тех пор как мы познакомились, кое-что не меняется. Я хочу видеть тебя… всё время.
Теперь он смотрел прямо ей в лицо, и видел веснушки у озёрных глаз, алеющие щёки, светлую прядь, взволнованно упавшую на лоб, так близко…
А потом Омилия вдруг поднялась на цыпочки и нежно коснулась губами его губ.
Он едва почувствовал поцелуй – и не поцелуй, лёгкое прикосновение.
– Спасибо, – шепнула она. – За то… что ты сказал. Но яне меняю решений, Унельм. Я не даю вторых шансов тем, кто обманул моё доверие. Не могу себе этого позволить. Если бы ты жил моей жизнью, ты бы понял… Кроме того… Кто-то должен помочь Строму. Не ходи в Совет Десяти. Это не поможет. Раз за дело взялась моя мать, ничего они не поделают. Но Строма не казнят – я знаю, что делать, чтобы выиграть тебе время. Теперь – иди.
– Мил…
– Иди! – сказала она твёрже, и он вдруг с ужасом понял, что она плачет. – Это приказ наследницы, Унельм Гарт. Больше мы не увидимся.
Её слова сковали льдом беседку, сад, его самого – настоящей Снежной деве и не снились такой холод, такая пустота… И Ульм ничего не мог поделать, оставаясь с этим холодом один на один, пока Омилию поглощал карнавал.
Он подобрал прозрачный кристалл, упавший с её платья, – и долго смотрел на него, прежде чем положить в карман.
Омилия. Ход
Всю дорогу до дома она смотрела в окно сухими, покрасневшими глазами, и Ведела, сидевшая напротив в карете, не решалась с ней заговорить.
Как быстро её мать ухватилась за возможность раз и навсегда избавиться от Строма – и это при том, что дочь её послушалась и не виделась с ним один на один, как владетельница и велела.
К лучшему, что она порвала с Унельмом – даже не обмани он её доверия, это следовало сделать.
Потому что рано или поздно Корадела добралась бы и до него.
Конечно, теперь ей плевать – должно быть плевать – на Унельма Гарта… И всё же она не допустит, чтобы ему причинили вред.
Проклятый Магнус! Теперь Омилия ещё больше утвердилась в том, что они с матерью действуют заодно. И так изощрённо – вместо того чтобы найти кого-то, кто убил бы его из-за угла… Они решили осквернить его репутацию, имя, память – и всё из-за неё?
Должно быть, у них были и другие причины. Как бы то ни было, она не позволит их планам воплотиться в жизнь.
Омилия вспоминала, как снова и снова соглашалась с матерью, притворялась покорной, и её лицо пылало. Вот к чему привели её покорность, её соглашательство. Она делала всё, чтобы увернуться от прямого противостояния… что ж, это не могло длиться бесконечно.
– Я знаю, что делать, – пробормотала она, и Ведела встрепенулась.
– Госпожа?..
– Когда мы приедем, я сразу отправлюсь к брату. Позаботься о том, чтобы нас не беспокоили… и о том, чтобы вокруг не было лишних ушей.
Ей казалось, карета будет ехать бесконечно.
Какой-то её части – прежней, детской, испуганной – хотелось, чтобы так оно и было.
Но этой части больше не было места. Она должна, наконец, вырасти – или её мать раз за разом продолжит отбирать всё, что ей дорого.
Она снова и снова думала о том, что ей предстоит сделать, о матери, брате…
Только не об Унельме Гарте.
Карета миновала главные ворота. Глубокий вечер – но Биркер любит полуночничать. И даже если сегодня он решил лечь пораньше, придётся явиться к нему в покои посреди ночи… потому что для Эрика Строма счёт идёт на часы.
Впервые Омилия позволила себе мимолётные воспоминания о нём – о его лице и руках, о том, как долго они волновали её, снились в таких снах, которые после бывает неловко вспомнить при свете дня.
Он был её первым серьёзным увлечением – и, в отличие от Унельма Гарта, её не обманывал. Она должна защитить его – и раз и навсегда показать Кораделе, что дочь – больше не мелкая фигура на её полях.
Всю дорогу до дома Омилия думала об этом – и теперь, торопливо идя в сторону беседки Биркера, окончательно махнув рукой на подол, волочившийся за ней по земле, чувствовала, как что-то внутри слабеет и дрожит от усталости.
И, как будто почувствовав слабину, мысли об Унельме наконец настигли её – и стало трудно дышать от боли. В чём-то мать оказалась права – искривлённое стекло затуманило её взгляд, и вот к чему это привело. Впредь она будет осторожнее – больше не будет ни смеха, ни трепета, ни радости – но зато не будет и боли.
В беседке горел огонь. Биркер не спал.
Он даже не поднял головы от стола, когда она, пригнувшись, вошла в беседку, как делала сотню раз до этого, чтобы поболтать с ним, посмеяться или поплакать.
– Мил. Ты поздно. Что-то случилось?
– Пожалуй. – Не дожидаясь приглашения, она устроилась на скамье, и Биркер наконец поднял на неё взгляд, улыбнулся.
– Приказать принести чего-нибудь? Вид у тебя усталый.
– Моя мать считает, что ты надеешься взойти на трон. Это правда?
Его лицо дрогнуло – он овладел собой почти мгновенно, но Омилия знала брата слишком хорошо, чтобы не заметить.
– И ты ей поверила? – мягко спросил он. Серые глаза смотрят прямо на неё, голос ровен, дыхание спокойно. Если прямо сейчас он лжёт – значит, на самом деле она совершенно не знает своего брата.
Может быть, так оно и есть.
Возможно, пришло время признать, что доверие бывает опасным.
Она всегда полагалась на Биркера, она поверила в Унельма, в то, что у неё, пресветлой наследницы Кьертании, могут быть друзья и возлюбленные… Будь она умнее, ей не было бы сейчас так больно.
– Прямо сейчас у меня нет времени думать об этом, – Омилия вздрогнула, услышав в собственном голосе ледяные Кораделины нотки. – Моя мать хочет выдать меня замуж за Дерека Раллеми, пока отца нет в стране.
Глаза Биркера сверкнули, пальцы правой руки судорожно впились в подлокотник кресла.
– Вот как, – тихо сказал он без тени обычной насмешливости. – Умно.
– Значит, это правда. Ты в самом деле думал, о том, чтобы… – Омилия осеклась, и некоторое время оба они настороженно молчали, будто вдруг наткнувшиеся друг на друга в лесу звери, не знающие, чего ожидать.
– Не пойму, с чего ты взяла это, сестричка, – сказал он наконец своим мягким, обычным голосом. Блеск в его глазах потух, и он снова был Биркером, её братом, смотрящим на неё со смесью сочувствия и насмешки. – Да, твоя мать сумела меня удивить. И мне жаль, что сумела… Поправь, если ошибаюсь, но ты, кажется, не горела желанием выходить замуж? И уж тем более за мальчишку Раллеми?
– Не горела. Но если это единственный способ обезопасить мои притязания…
Биркер улыбнулся:
– Ты говоришь с чужого голоса, Мил. С каких это пор тебя так уж сильно волнуют твои «притязания»?
– А ты, видно, решил, что раз они, как тебе кажется, меня не волнуют, можно начать играть против меня, обманывать меня, интриговать у меня за спиной? – Сердце колотилось, и кровь гулко стучала в висках – Омилия не планировала выходить из себя, но слишком многое навалилось на неё за последний день.
– Интриговать у кого-то не за спиной – довольно нелепое занятие, – протянул Биркер, сощурившись. – Но я всё ещё не понимаю, с чего ты всё это взяла.
– Мы стали реже видеться, и…
– Разве это не твоё решение? – Биркер пожал плечами; как всегда, это вышло у него немного криво, на один бок. – Я, пресветлая сестрица, никуда отсюда не убегу. Сижу здесь каждый день, целыми днями… это ты стала редкой гостью в парке. Я не спрашиваю – с чего.
– …и то, что я встретила тебя тогда у отца, это…
– Ах, вот оно что. – Впервые с начала разговора серые глаза Биркера потемнели. – Давай-ка кое-что проясним, Мил. Ты и твоя мать и вправду лишили меня трона, причитающегося мне по праву рождения. Это не секрет ни для кого из нас – но разве когда-то я позволял этому маленькому незаметному факту вставать между нами?