Дрожа, я смотрела ей прямо в лицо, глубоко вдыхая разреженный воздух. Я говорила себе, что это не она. Повторяла, что не должна её слушать, что должна сделать ещё один шаг…
Но не могла отказаться от искушения. Увидеть её, свою мать. Услышать её голос.
Я остановилась.
Стены казались раскалёнными добела, и воздух будто горел. Я закашлялась, прижала к лицу рукав. В мембране было жарче, но она защитила бы меня от тяжёлого запаха гари, заполнявшего коридор. Я уронила её – и ни за что не сделала бы и шагу назад, чтобы попытаться отыскать. Запасная лежала в сумке, но коридор был слишком узок, чтобы стаскивать её с плеча.
– Пожалуйста, вернись, – мягко сказала мне мама. – Смотри, там, в коридоре, всё уже горит… Я видела это уже не раз… Ещё немного, и ты не сможешь вернуться. Кто тогда позаботиться о Ласси и Аде? Ты готова пожертвовать собой… забыть о них. Я не думала, что ты можешь быть такой безрассудной, Иде. Такой эгоистичной.
Мой рассудок мерк, угасал в дробящемся жаре. Где-то совсем рядом со мной плыло, вёртко ускользая из рук, понимание, что всё это – неправда, призрак, порождённый пещерой – и мною самой…
Но теперь оно стало только мыслью, плоской, как печатная страница.
Я в него больше не верила. Пещера побеждала.
Я всхлипнула:
– Я ведь делаю это ради них, мама. Ради всех…
– Ради всех? – она горько вздохнула. – Тот, кто говорит о всеобщем благе, никого не любит по-настоящему. Моя дочь… ты говоришь чужими словами. Это он, твой наставник. Он изменил тебя. Моя Иде никогда бы так не поступила. Она не бросила бы своих сестёр. Моих девочек… Она бы пожертвовала всем, чтобы дать им лучшую жизнь…
– Я жертвовала, мама. – Слёзы срывались с подбородка и падали на струд. – Я делала всё… но ведь мир так плох как раз потому, что каждый жертвует, жертвует и жертвует только ради своих! Кто-то должен…
– Кто-то – но почему ты? Ох, Иде… Мне так жаль, моя черноглазая. Я должна была предостеречь тебя. Когда-то я тоже была влюблена, тоже слушала другого больше, чем саму себя, – и к чему это привело? Я пошла за мужчиной, которой годами заставлял страдать всех нас. И ты готова повторить мою ошибку…
– Эрик не такой, как отец, мама! Он хочет помочь…
– Ценой неизбежных жертв, не так ли? Как думаешь, Иде… Могут ли и твои сёстры оказаться в их числе? – Мать покачала головой, вздохнула. – И… что насчёт тебя самой?
И я подумала об Эрике. Но это придало мне сил.
– Пропусти меня, мама, – выдавила я. – Прости… Пусти…
Она меня не останавливала – но, как и остальные, осталась за плечом… я чувствовала её призрачное присутствие.
Я боялась обернуться. Мне казалось, если сделаю это – увижу уже не знакомые до последней чёрточки лица, а оскаленные черепа, горящие огнём глаза, скрюченные костлявые пальцы.
Мои мёртвые говорили, плакали, кричали – и всё же, спотыкаясь, закрывая уши – не слышать, не слышать их… я продолжала идти вперёд, потому что знала: остановлюсь – умру.
– Ты идёшь не в ту сторону, – сказала вдруг новая фигура, закрывшая от меня далёкое рыжее свечение…
Я увидела Эрика Строма.
Мёртвые за моим плечом притихли, как будто почуяв угрозу.
Мой ястреб. Здесь, во плоти, на слое Мира… Он стоял, преграждая мне путь, точно такой, каким был до того, как расстаться со мной перед лётным залом. Тот же камзол. Тёмные волосы растрёпаны. Под глазами – глубокие тени.
Как мог он попасть сюда? Как вернётся назад без струда? Здесь, в коридоре, достаточно тепло, чтобы выживать без него, но мы не сможем оставаться тут вечно. Получится ли у Эрика вернуться на слой Души?
Я задавала себе все эти вопросы, чтобы не думать о другом.
Главном.
– Эрик… – прошептала я. Он на меня не смотрел.
– Я ошибся, Иде.
– Что?..
Я заметила, что его пальцы дрожат.
– Я дошёл до Сердца, Иде. Я думал, что знаю, что делаю, думал, что справлюсь, но… – Он запнулся и поморщился, как от боли. – Прости меня. Я ошибся.
– Ты не мог ошибиться, – прошептала я немеющими губами. – Не мог, нет…
– Я не справился, Иде. – Он наконец поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. По коже – несмотря на то, что жар вокруг лишь немного ослабел – пробежали мурашки. – Ты доверила мне себя… Я не оправдал доверия.
– Нет, – повторила я. – Нет, нет…
– Ведь ты уже поняла, что случилось? – спросил он мягко, будто после окончания партии в тавлы собираясь указать на ошибку, приведшую меня к краху.
Я помотала головой, не в силах произнести ни слова.
Где-то за моим плечом рушился и горел мир – но это больше не имело значения.
– Тебе придётся выбираться самой. Послушай меня. Если пойдёшь дальше – погибнешь.
– Нет. Я знаю, что-то можно сделать. Я помогу тебе. Скажи мне, что нужно…
– Ты уже ничего не сделаешь, Иде. – Он мягко коснулся моей щеки – живое, тёплое прикосновение.
Я почувствовала, что схожу с ума.
Эрик убрал руку.
– Ты ведь понимаешь, почему я здесь? Понимаешь, как это возможно?
– Нет. Это всё неправда, пещера просто пугает меня, она…
Но эти слова – жалкие, слабые – были ненадёжной защитой от чёрного, зияющего ужаса, готового поглотить меня. Идя сюда, я не могла не думать о том, что, возможно, погибну. Но ни на миг, ни на долю мига…
Кто угодно мог умереть в Стуже – но не Эрик Стром. Не Эрик…
Из лёгких, казалось, разом выбило весь воздух, и я хватала его ртом, как выброшенная из воды рыба – и не могла ухватить.
Из мира ушли все звуки и краски. Я отстранённо отметила, что сияние впереди как будто разгоралось сильнее. Должно быть, Сердце Стужи было совсем близко. Я думала об этом – и ничего не чувствовала.
Никогда – даже узнав о смерти матери и сестёр – я не ощущала себя такой одинокой.
– Хальсон! – резко сказал он. – Возьми себя в руки. Я не смогу вернуться… Но ты сможешь. Ты должна вернуться в центр. Иначе всё это было зря. Только мёртвый ничего не исправит. Давай же… Соберись и слушай меня. Я – твой ястреб.
Я зажмурилась, обхватила себя руками. Я должна была сопротивляться, должна была стряхнуть с себя морок сумасшествия – или погибнуть.
«Я – твой ястреб», – сказал он.
Да, он был моим ястребом, и я должна была повиноваться, даже если он погиб. Но последнее, о чём он просил меня, – продолжать идти вперёд, пока могу.
Если мой ястреб, человек, в чьих объятиях я провела прошлую ночь, и в самом деле не выжил, отступить сейчас значило бы для меня предать его память.
– Нет, – прошептала я, и его губы дрогнули.
– Что?
– Раз ты мёртв, ты больше не мой ястреб, – сказала я громче. – И я не обязана слушаться…
«Того, кто не имел никакого права умирать».
– …Теперь я буду решать сама. Отойди, Эрик.
Он молча смотрел на меня – а потом послушался, сделал шаг в сторону, и я прошла вперёд.
Мне хотелось бы сказать, что мною двигала неукротимая смелость – но на самом деле я едва сознавала, что делаю, куда и зачем иду.
– Не смотри, не смотри, – шептала я.
Мне казалось: я слышу за спиной тихие шаги Эрика Строма. Если обернусь, придётся принять окончательно…
Он действительно здесь. Среди мёртвых.
Я вскрикнула от внезапно короткой, острой боли.
– Эрик… Эрик, ну, пожалуйста…
Я пыталась почувствовать левую глазницу и не могла уловить ничего – ни тепла, ни холода.
Мне нужно, нужно было подумать о чём-то другом.
Сад вокруг Гнезда. Утренний холодок. Дрожащая роса на листьях. Я – в полусне после очередной тренировки допоздна, зажатая между Дигной и Рорри, всё ещё живыми, взволнованными.
Размеренный голос госпожи Сэл.
– Один… И глубокий вдох. Задержите дыхание. Два, три, четыре… Ничего нет. Вас тоже нет. Есть только дыхание – и ваша задача. Выдох…
– Есть только дыхание, – повторила я. – И задача.
Вдох.
В моих воспоминаниях дрогнул свет валовых ламп. Я лежала на груди Эрика – и он нашёптывал мне что-то неразличимое в полусне, и я так хотела стряхнуть с себя дрёму, чтобы расслышать, запомнить навсегда…
Навсегда.
Дыхание сбилось, и я споткнулась. Шаги за спиной приблизились – и я не выдержала, побежала.
Новый коридор, поворот… рыжее сияние ослепило меня, и я вылетела на узкий карниз над бездной. Сердце кувыркнулось в груди, и я вцепилась в каменный уступ так, что стало больно пальцам.
Если бы кто-то из идущих за мной мёртвых налетел на меня…
Но за спиной было тихо.
Я медленно повернула голову – и посмотрела вниз.
Глаза постепенно привыкали к яркому свету, и я увидела его.
Гигантское, пульсирующее, оно напоминало массивный храмовый купол, вырвавшийся из-под земли, подобно чудовищному цветку.
В его глубинах, как в самой Стуже, метались смутные тени. Вот только плыли они не в молочной белизне, а в огненном сиянии цвета кипящего мёда.
Пещера, в которой я оказалась, была огромна – должно быть, здесь мог бы разместиться дворец владетеля…
Сердце Стужи заполняло её целиком.
Оно билось ровно, размеренно, как настоящее. Не сразу я различила прозрачные сосуды, пронизывающие его и расходящиеся во все стороны, словно корни вековых деревьев. Эти сосуды ветвились в толще пещеры и терялись в её глубинах.
По ним струился дравт – тёмный в сосудах, тянущихся к чудовищному куполу со всех сторон, попадая в Сердце, он становился мерцающим, будто звёзды над Стужей.
Сердце словно качало дравт упругими, резкими толчками… И, проходя через жилы, пронизывающие его, дравт менялся. Это от него, странно сияющего, толща Сердца казалась огненно-рыжей? Или всё было наоборот?
Карниз, на котором я оказалась, был всего в пару ладоней шириной, и стена под ним была отвесной. Если использовать крючья и верёвки, я бы, наверное, могла спуститься… и, если очень повезёт, не сорвавшись, оказаться на поверхности Сердца.
Она подрагивала, как сырой яичный желток, и вдруг напомнила мне что-то… Лаву. Жидкий подземный огонь, о котором я читала в одной из книжек госпожи Торре.