Пришлось повторить операцию. Потом еще раз повторить. Пока звон в ушах не притих хоть немного.
Он заставил себя вновь вернуться мыслями к основной задаче: что делать дальше? Что выгодно в этой ситуации? Сначала, что выгодно с точки зрения сбора информации для Горного Убежища…
Вариантов на самом деле два. Или героически умереть, поминая в прощальной молитве Спасителя. Или попытаться выжить… и что? Выбраться? Идти к Убежищу, как собирался раньше?
Что выгодно тебе лично? Это понятно. Выжить. А дальше? Если Ильры нет… и нет никого, кто смог бы быть заложником, чтобы повлиять на тебя… Что толку бежать?
Ладно. Выжить… это простая цель. Как ее добиться? Наверное, будут допрашивать? Что сказать на допросе? Отовраться, попытаться уверить врага, что попал к ним в руки по ошибке? Ну да. И плащ со знаками Спасителя надел с утра случайно… нет, это не пройдет, это даже не вариант, о котором можно думать. Гордо молчать? Нет. Можно придумать лучше…
Ох и сложный это вариант. Вариант за гранью морали. Но он не только оставит тебе шанс. Он даст возможность работать в городе и дальше.
Впрочем, в таком состоянии о своей игре и думать нечего. Нужен отдых. Нужно собраться с мыслями. Даль набрал еще немного воды и плеснул себе в лицо.
Ворота были вынесены и лежали у стен бесформенными фрагментами досок и решеток. В свободное пространство ровным строем вошло несколько схарматов, одетых одинаково – в длинные серые плащи очень простого кроя, с капюшонами на лицах.
Следом появилась группа весело болтающих офицеров. Один отделился от этой группы, все еще посмеиваясь, подошел к лавке, на которой сидел Дальгерт.
– Почему уселся? – спросил он резко. – Ну-ка, встать!
Даль очень осторожно поднялся. Сообщил:
– По голове досталось. Решил присесть, чтобы все здесь не заблевать.
– Когда я говорю – молчать! – нахмурился офицер.
Дальгерт решил его не злить. Не ответил.
– Имя, род, звание?
– Дальгерт Эстан. Легат Церкви Спасителя. Инквизитор.
Остиарии покосились на него с интересом. Они не знали. Офицер тоже на секунду потерял дар речи от неслыханной удачи.
– Инквизитор?
– Да.
Дальгерт вытянул на свет знак Святой Инквизиции Эниарра.
Камушки, изображающие цветы шиповника, заинтересовали офицера куда больше, чем их сакральное значение. Он протянул руку, дернул знак веры к себе. Кожаный шнурок натянулся, но не лопнул. Офицер вынул нож и аккуратно разрезал его. Подвеска перекочевала к новому владельцу.
Он злорадно ухмыльнулся, глядя Дальгерту в лицо. Но тот лишь чуть приподнял бровь – дескать, что дальше.
– Посмотрим, что запоешь в подвалах, – с досадой бросил офицер и оглянулся, кому бы отдать приказ.
Но, кроме серых плащей, здесь уже никого не было.
Офицер, так же презрительно морщась, спросил:
– А это кто?
– Это семинаристы. Сироты, взятые на опеку монастырем.
– Я не сирота! – вскинулся один из парней, и Дальгерт ему мысленно зааплодировал. – Меня забрали силой, чтоб батя монахам не вредил!
– И ты веруешь во Спасителя?
Парень потупился. Потом изрек:
– Спаситель добр, люди злы.
– А если я тебе сейчас скажу: «Сними сутану, иди домой», пойдешь?
Глаза у пацана вспыхнули надеждой:
– А можно?
– Ну, снимай. А если я скажу, что на нее надо помочиться? Станешь?
– Спаситель добр… – нерешительно сказал парень. – Ежели ему угодно меня спасти… проведя через унижение…
Даль прикрыл глаза. Ну что стоило ему соврать? Ведь не отпустит же. Поглумится, поиздевается, а потом, хорошо, если просто посадит под замок…
– Ну, значит, ему угодно. Давай. Снимай свою одежку…
Тот суетливо распустил завязки альбы, скинул ее, принялся скидывать облачение. Наконец остался в одних коротких льняных подштанниках.
– Ну? И чего остановился? Продолжай. Я сказал, надо это обоссать…
У паренька задрожали губы. Но он потянулся руками к шнуровке на поясе. Руки тоже тряслись.
– Не издевался бы над ребенком, – нехотя встрял Дальгерт.
Офицер обернулся, зло сощурился.
– Твое счастье, белый, что у меня настроение хорошее…
– Ты же все равно не собираешься его отпускать.
– Я сказал, отпущу, если сделает.
Дальгерт не стал возражать. Все, больше он ничем помочь не сможет…
Остается надеяться, что этот молодой офицер так же легко ведется на «слабо», как иные простые смертные.
Струя мочи уперлась в одежду. Паренек стоял, отвернувшись от всех. Но было видно, как часто вздрагивают его плечи.
– Вера во Спасителя учит терпению, – чуть слышно сказал Даль.
Когда дело было сделано, офицер распорядился:
– Пошли вон, оба! Увижу еще раз – убью!
Мальчишки убежали.
– Я их отпустил, – зачем-то напомнил офицер Дальгерту. – А ты, руки за спину, и пошел.
– Куда?
– Я покажу. Подвалы у вашего монастыря знатные. Хорошие подвалы, своих инструментов не нужно, все есть…
Дальгерт боялся, что его сразу передадут палачам. Что называется, зря боялся. Его заперли в отдельной крохотной клетушке, в которой, кроме лавки и ведра, ничего не было. Он опустился на лавку и вновь попытался понять, что делать дальше. Как себя вести, что говорить, как говорить…
Отдохнуть ему дали несколько часов. В камеру никто не заходил. Часть этого времени Дальгерт честно проспал, часть – сидел, вслушиваясь в звуки в коридоре за дверью. Там было людно – кто-то ходил, скрипели петли, хлопали створки.
Темнота его не пугала и не давила – он прекрасно помнил, где что в этом каменном мешке.
Когда за ним пришли, Дальгерт, по примеру многих заключенных, мерил шагами камеру. Двое дюжих молодцов с факелами в руках встали у входа, третий распорядился:
– Руки за голову! Выходи!
Дальгерт не заставил себя приглашать два раза. Вышел, огляделся.
Он здесь бывал. В этих подвалах, правда, в последнее время мало кто содержался – горожане прониклись серьезностью намерений монахов и стали намного осторожней применять магию. Хулить Спасителя они и вовсе зареклись.
На памяти Дальгерта костер на Лобной площади пылал лишь четыре раза, но этих четырех ему хватило, чтобы запомнить навсегда каждый шаг и процедуры дознания, и ритуальной передачи преступника светской власти, и самой казни. В подвалах содержались и те, чьи преступления против веры были не так страшны. Некоторым из них позже удавалось выйти на свободу. Безумцами, калеками, нищими, но выходили. Чтобы потом сгинуть в неизвестности.
Дальше по коридору – пыточные камеры. Эти комнаты, вырубленные в цельной скале, куда древней не только самого монастыря, но и города. Во всех трех – неровные бугристые стены, удерживаемые черными от времени и копоти балками и подпорками. Все разделены на две части – палаческую и чистую. В чистую во время дознания приходили служители Церкви Спасителя: сам инквизитор, секретарь, наблюдатели, свидетели.
В палаческой проходил процесс дознания.
Дальгерта втолкнули в ближайшую камеру, провели мимо оградки, за которой уже собралось несколько любопытных.
В палаческой части дожидались своей участи двое монахов. Едва на них глянув, Даль чуть не задохнулся – и резко принял решение. Одним из них был отец Евстатиан. Вороватый ублюдок, один из преподавателей семинарии. Истеричный, самоуверенный садист, сторонник телесных наказаний, которые часто исполнял собственноручно. И при этом один из богатейших членов общины.
Второй… Дальгерт его тоже узнал. Тот священник, что распоряжался госпиталем.
Высокий, прямой, худощавый, с плохо выбритым лицом. Как получилось, что он остался в монастыре? Не успел уйти со всеми? Не захотел уходить? Или… или священники, уходя, бросили раненых?
Монастырского палача не было, вместо него распоряжался собственный палач схарматов.
Против воли ноги стали ватными при виде разложенных на столе инструментов. Даль сжал зубы и подошел к пленным, не дожидаясь напутственного тычка.
– Ну, опробуем здешний арсенал, – громко сказал кто-то из чистой части. – Длинного – на дыбу! Эти пусть смотрят и думают над ответами…
Дальгерта все-таки подтолкнули к железной скамье, устроенной у той стены, что напротив входа. Отсюда подсвеченная факелами дыба просматривалась во всей красе.
Отца Евстатиана к скамье пришлось тащить – ноги ему отказали…
По левую руку генерала Акима сидел старец Демиан. По правую – верный командир передового отряда, получивший ранение, но выживший. Именно его трудами была обеспечена такая быстрая победа.
И небывалая удача! Удалось поймать живыми аж трех важных монастырских чинов. Аким улыбнулся: Даже одного инквизитора, а уж это вовсе из области несбыточных мечтаний!
Генерал окинул взглядом троих святош и сделал выбор. Толстый старик и без пыток во всем признается, чего и не совершал. А молодой, по уверению одного из офицеров, – инквизитор. Его надо поберечь… наверняка много знает и наверняка имеет представление, куда припрятано храмовое убранство и утварь…
Но попугать его тоже нужно. А то стоит, глазами стреляет, словно и не боится ничего…
И Аким приказал поднять на дыбу худого священника, которого отловили в здешнем госпитале. Раненых в госпитале было мало. В дальней части на маленьком столике горела свечка подле нательного Знака Спасителя, а рядом, молитвенно сложив ладони, на коленях стоял этот святоша.
Священнику тем временем связали руки. Протянули в петлю длинную цепь. Он молчал. Только губы беззвучно шевелились – молился, видать.
Аким дал знак поднимать.
Когда руки начали выворачиваться, священник хрипло закричал. Но Аким смотрел не на него, а на тех двоих, что дожидались своей очереди.
Инквизитор сидел очень прямо, не отрывал взгляда от пытаемого, губы его тоже быстро что-то шептали. Толстяк зажмурился и заткнул ладонями уши. Отлично.
Аким встал со скамьи и дал знак ослабить цепь.
– Имя? Чин? – потребовал он ответа.
Священник промолчал.
Пошла потеха, подумал генерал и велел готовить угли.