– Будешь конфетку?
Мальчишка разжимает ладонь, в ней лежит полурастаявшая, мятая шоколадная конфета.
Он очень хочет, чтобы я ее взяла. Слышу это по надежде, затаенной в его голосе, вижу по тому, как нетерпеливо бьет он ножкой в смешном кожаном башмачке по асфальту.
– Давай, – касаюсь его ладони.
Конфета теперь у меня.
Довольно улыбаюсь и по-девичьи кокетливо отвожу взгляд.
Он ждет. Чего? Догадываюсь быстро – думает, когда я с ним поделюсь. Но мне не жалко, даже наоборот. Ка-кое-то особенное удовольствие распирает мою грудь, когда я разворачиваю сладость, отламываю большой кусок и вижу, как он его хватает и сразу сует в рот. Мальчик очень хотел конфету, но все равно сначала дал ее мне.
А я поделилась с ним.
Мы счастливы. Я слышу наш звонкий смех.
Мы бежим.
Сворачиваем с дороги и продираемся сквозь кустарник, пока не выбегаем к тропинке, которая ведет вниз по склону. Мальчик держит меня за руку, чтобы я не упала. Спускаться трудно, и мне не хочется оступиться, чтобы случайно не зацепиться за что-нибудь и не испортить платье – ведь тогда мама непременно станет ругаться. Поднимаю взгляд к небу и вижу, как солнце вспышками пробивается сквозь ветви деревьев, бросая на нас свой свет, словно раскаленные капли. В подлеске шумит ветер: будто десятки дверей со скрипом открываются и закрываются одновременно.
– Давай! – Мальчишка останавливается и протягивает ко мне ручонки. – Прыгай…
Понимаю, что он зовет меня по имени. Силюсь услышать, но никак не получается. Все заглушает музыка, как в фильме ужасов, та самая, что постоянно слышится мне везде – кто-то играет на рояле знакомую мелодию.
Мальчик кричит, зовет меня, уговаривает… Я стою, замешкавшись, и хочу послушаться, но духу все равно не хватает. Мой сон разваливается на части, затягиваемый странной мелодией в черную воронку сознания.
Тогда я протягиваю к нему руки. И он делает то же самое. Но не шагает. Между нами – неглубокий ручей. Я снова поднимаю глаза на мальчишку и пытаюсь рассмотреть, но его лицо расплывается. Перед моим взором остается только щупленькая фигурка сорванца, тонкие ножки в широких шортиках на лямках, выцветшая футболка и протянутые ко мне руки.
Я знаю, что очень-очень его люблю. Я так сильно хочу к нему. Нам хорошо вместе. Ему можно рассказать все, о чем мечтаешь. И только он знает про коллекцию цветных пуговиц, которую я стащила у мамы и зарыла в секретном месте.
Это теперь наш общий секрет.
Силюсь вспомнить, как его зовут. Открываю рот, но вместо звуков выходит что-то нечленораздельное.
Вслушиваюсь в его голос. Он зовет меня по имени. Снова и снова. Но слоги распадаются на отдельные гласные и разлетаются эхом: «Ах-а-а-а, ах-а-а-а-а».
И снова чертова музыка. Она везде. Пропиливает ходы в моей голове, звенит колоколом, бьет набатом в виски, оглушает.
Я падаю на колени и пытаюсь в последний раз оглядеться. И вижу водопад. Тот самый. Потоки воды, сбегающие по горной породе и окруженные зеленой порослью. На секунду всплеск заглушает адскую мелодию, но это лишь короткий миг перед тем, как она поглотит меня, мальчишку и весь мир.
Я задыхаюсь, вздрагиваю и вдруг резко просыпаюсь.
Хватаю ртом воздух и оглядываюсь по сторонам. Та же комната, кресло, на коленях лежит телефон. Я просто заснула.
Откидываю одеяло и встаю. Обнаруживаю, что тело покрыто липким потом. Ожесточенно тру виски, пытаясь восстановить в памяти детали сна, и с досады толкаю кресло, которое заваливается на бок.
Это не видения и не мои фантазии, а что-то еще.
Только что?
– Доброе утро, – сказала, войдя в кухню.
Подняла голову и несмело посмотрела на маму.
– Доброе утро, Эмили, – по ее голосу понятно, что она до сих пор осуждает меня.
Мать бросила на меня короткий взгляд и вернулась к нарезанию томатов.
– Ты… – я подошла к ней и уткнулась носом в плечо. – Ты прости меня, ладно? Не знаю, что вчера нашло на меня. Разговаривала с тобой грубо, еще и дверью хлопнула.
– Прощаю, – вздохнула она.
И я почувствовала, как ее губы прикоснулись к моему лбу.
– Не злись, хорошо?
– Я не злюсь.
– Ты без настроения.
– Твой отец вчера ушел.
Я отстранилась и посмотрела ей в глаза. Они были красными и припухшими от слез.
– Что? – переспросила я.
– Да. Это окончательно.
– Ох… – я тяжело опустилась на стул.
Нож в ее руках продолжал отбивать стройный ритм, ударяясь о разделочную доску.
– Он не попрощался.
Мать сглотнула и пожала плечами:
– Отец ждал тебя вчера, чтобы объясниться… Но потом мы с ним снова поругались, – она отвела глаза и шмыгнула носом. – Прости, не нужно мне было этого делать. Как-то завелась, и остановиться уже не получилось. Тогда он собрал чемоданы и ушел. Прости, дочь.
Я встала, подошла к ней и обняла одной рукой. Нож завис над доской и медленно опустился, разрезав томат пополам.
– Тебе больно, я понимаю, – сказала я, сжав зубы.
– Не дала вам попрощаться нормально.
– Ну… мы ведь в одном городе живем. Куда он съехал?
– К своей… – слова застряли у нее в горле, послышался тяжелый вздох.
– Ясно, – произнесла я и ощутила неприятный укол ревности. Погладила мать по плечу и спросила: – Тебе помочь?
Она отложила нож, опустилась на стул и запястьем утерла подступающие к глазам слезы.
– Как ты себя чувствуешь?
Я продолжила за нее шинковать овощи.
– С каждым днем все лучше и лучше, – бросила томаты в миску и принялась за зелень. – Во вторник назначен прием у доктора, посмотрим, что скажут. Кстати…
– Что? – мама вся обратилась в слух.
– Насчет моего сердца.
– Ты вроде сказала, что хорошо себя чувствуешь?
– Да. Но…
– Есть какие-то проблемы?
Я заметила, как она в ужасе уставилась на меня, поэтому поспешила ее успокоить:
– Нет. Мне вдруг стало интересно, кому могло принадлежать мое сердце раньше? Какой-то человек умер, подарив мне шанс на новую жизнь. Кто он? Парень? Девушка? Молодой мужчина? Я худощавая и невысокая, и вряд ли… Наверное, все-таки девчонка – ближе по параметрам.
– Мне казалось, ты не хотела ничего знать.
– Да. А сейчас раздумываю.
Мама снова с трудом подбирала слова:
– Я… Когда я молилась, чтобы тебе досталось сердце, мне было неловко, что я желаю чьей-то смерти. А после операции меня охватило острое желание связаться с родственниками донора, чтобы выразить свое глубочайшее признание за то, что благодаря их исключительной щедрости моя единственная дочь осталась жива. Но теперь… Мне как-то не по себе, Эмили. Столько всяких историй…
– Ты о чем?
– Когда семья донора вдруг начинала вымогать средства, видя, что реципиент пошел на поправку, встал на ноги, работает, получает хорошие деньги. Про такое совсем недавно рассказывали на ток-шоу. Мужчина, получивший почку, стал жертвой вымогательства со стороны отца реципиента – отъявленного негодяя и наркомана. Сначала ему давили на чувство вины, а затем и вовсе стали открыто угрожать.
– Ого… – произнесла я и ненадолго замолчала. Собралась с мыслями и, видя, что мама погрустнела, постаралась улыбнуться. – Думаю, такая напасть должна обойти меня стороной. Не знаю, готова ли я встречаться с семьей донора, хочу ли вообще, но ощущаю растущее любопытство. Мне интересно, чем жило сердце до меня, каким оно было.
– А это важно? – в глазах мамы проскользнуло беспокойство.
– Не знаю, – ответила честно. – Я слышала много ерунды о том, как человек меняется после пересадки, как принимает характер, определенные черты донора и вкусовые привычки. Ничего такого я не ощущаю… Но оно… новое сердце будто говорит со мной.
Мать снисходительно улыбнулась и склонила голову набок.
– Ты ведь говоришь образно, да?
На долю секунды мне вдруг захотелось признаться ей в том, что меня мучают странные сны, но я быстро передумала:
– Сначала мне казалось правильным отвергать мысли о том, что чужой орган может нести в себе информацию о прежнем владельце, а теперь, если так и есть на самом деле, то я готова все принять. Это помогло бы мне подружиться с сердцем, которое мне пересадили. Мне очень не хотелось бы его потерять.
Мать встала, приложила ладони к моим щекам и внимательно на меня взглянула:
– Я уж решила, что у тебя жар, – она поцеловала меня в лоб и отстранилась. – Конечно, говори со своим сердечком. Наверняка так ваш союз станет крепче.
– Но я в прямом смысле…
– Ты всегда была маленькой выдумщицей, Эмили, – в ее взгляде – столько ласки и сопереживания, но ни капли желания услышать меня и понять то, о чем пытаюсь сказать.
– Что нужно сделать, чтобы узнать про донора?
Она отошла к раковине и включила воду.
– Надо обратиться в донорскую программу.
– Угу. Если решусь, так и сделаю.
-17-
Я вышла из дома раньше оговоренного с Дэниелом времени, чтобы немного прогуляться и привести мысли в порядок.
«Просто встреча. Обычная совместная пробежка», – уговаривала себя, шагая по улице.
Но я волновалась. Паника зародилась еще в момент поиска подходящего гардероба и с каждой минутой, приближающей час икс, только нарастала. Я остановила свой выбор на светлых спортивных брюках, топе на бретельках и тонкой кофте и теперь шла, закатав от беспокойства рукава, нервно щелкая пальцами и ловя в витринах свое отражение.
«Свидание ли это? Определенно. Кого хотят обмануть два взрослых человека, назначая новую встречу в парке? У нас возник интерес друг к другу. Но какого рода? А если он пожалел меня, и эта встреча – его очередной благотворительный проект? Ну, типа “помоги чудесно исцелившемуся ребенку стать полноценным членом общества и пройти реабилитацию”».
Сомнения продолжали меня терзать даже тогда, когда я свернула на улочку, ведущую к парку. Остановилась у очередной витрины и покачала головой. «Разве кто-то может воспринимать тебя как женщину, если ты выглядишь серым, худым, угловатым подростком? Так и есть – Дэниел пожалел тебя. Ну и ладно. Это скорее нормально.