— Её к нам сразу после войны привезли, из Германии, из питомника Карла Гагенбека. Маленькая такая, стоит ушами хлопает, трубит как паровозик «железной дороги» Дурова! Ресницы, как у девчонки — пушистые, длиннющие. Влюбились в неё все! Настоящее её имя по документам было — Брунгильда. Тогда все завозмущались: имя не цирковое, к тому же — «фашистское». В первый же день «перекрестили» её в Буню. Так и осталась… — Захарыч погладил кончик хобота слонихи. — Теперь ей лет сорок-сорок пять. А может и больше. Слоны как люди — живут долго…
Во дворе цирка открыли «слоновозку», к которой прикрепили трап-пандус. Вошли служащие зоопарка со словами: «Всё готово!» Александр Анатольевич строгим голосом инспектора манежа отодвинул всех «посторонних» с прохода и дал команду к погрузке.
Дело оказалось не таким простым. Буня тромбоном в высоком регистре выкрикнула своё несогласие покидать цирк. Она совсем не понимала чего от неё хотят, топталась на месте или, сделав пару шагов, возвращалась обратно. Это было на редкость доброе и сообразительное животное, но сейчас оно находилось в полной растерянности. «Слоновожатый» Славка заходил с одной стороны, с другой, ему помогали опытные служащие зоопарка. Они специальными небольшими крюками, направляли животное к выходу. Эти крюки всегда использовались в работе со слонами. Травм они не наносили и боли не доставляли, но с помощью них можно было дать понять животному чего от него хотят. На этот раз Буня заартачилась не на шутку. Она угрожающе подняла хобот и растопырила уши. Из её недр послышались низкие рокочущие звуки. Инспектор манежа тут же приказал отступить. Уж он-то, как никто, знал нравы и повадки слонов.
— Что будем делать, Захарыч? Чужих она не подпустит. — «А.А.» стоял озабоченный. Слониха явно представляла угрозу окружающим. — Если она пойдёт в разнос…
— Не паникуй. Постоим, покурим, время покажет. Ворота во двор пока открой и людей убери.
В слоновнике остались растерянный Славка, с которого, казалось, осыпались лишние конопушки, Стрельцов и инспектор манежа. Остальные перебрались во двор цирка, где стояла в ожидании «слоновозка» с распахнутыми дверьми. Захарыч подошёл к животному и стал ей спокойным голосом рассказывать об их первой встрече. Буня хлопала ресницами, вслушиваясь в человеческую речь. Стрельцов протянул сухарь. Слониха осторожно взяла и положила его в рот. Захарыч поласкал кончик хобота Буни, подул в него. Слониха встрепенулась ушами и заблестела глазами. Так они «беседовали» несколько минут. Захарыч осторожно потянул Буню за хобот, та сделала первый шаг.
— Браво, Буня, браво! Пошли, милая, пошагали! Там тебе будет хорошо!.. — Захарыч неторопливо и осторожно тянул за хобот мощное животное. Буня, паровозным гудком подала голос, и медленно зашагала к воротам.
— Молодец, Буня! Браво, старушка! — поощрял в свою очередь «А.А.» — Хм, старушка, ну сказал! — сам себя поправил инспектор, вспомнив сколько живут слоны.
Рыжий Славка, невольно отстранённый от дел, шёл сзади, подстраховывая «процессию».
Незаметно дошагали до фургона. Буня осмотрелась, и как-то, по-человечески, глубоко вздохнула — словно ей всё стало ясно…
Инспектор манежа, достав из кармана пиджака носовой платок, вытер лоб и шею. Неожиданно слониха протянула хобот к «А.А.» и забрала у него платок. Тут случилось то, что меньше всего люди ожидали увидеть. Слониха села на задние ноги и стала махать платком, прощаясь, как она это делала в конце своего номера много лет на манеже. Затем встала, развернулась и, то и дело оглядываясь по сторонам, осторожно, задом, сама пошла по трапу в «слоновозку». Это она делала в своей жизни тоже многократно. Буня зашла в свой передвижной дом и продолжила махать на прощание.
Всхлипнула Люба Комиссарова, уткнувшись в булавы, в голос реванула служащая Котовой, мужчины потянулись за сигаретами.
— Трап уберите, закрывайте! — каким-то странным срывающимся голосом скомандовал Александр Анатольевич. Он многое видел в своей цирковой жизни, работал и со слонами, но такое…
Захарыч отвернулся и побрёл на конюшню. Служащие зоопарка быстро подняли борт. Славка прыгнул в кабину тяжёлого грузовика. Взревел мотор. Люди стояли кучкой с печальными лицами, глядя вслед медленно выезжающему со двора цирка «слоновозу».
— Через полчаса будет на новом месте… — сказал кто-то. Люди, не глядя друг на друга, стали медленно расходиться.
— Sic transit gloria mundi… — пробормотал полётчик Женька.
— Чего, чего? — переспросил Володя Комиссаров, который нервно теребил в руках булаву — они с Любой прямо в репетиционном, не переодеваясь, выскочили во двор.
— «Так проходит мирская слава!» — перевёл с латыни Женька и добавил: — Уроки Или Яковлевны Новодворской по истории цирка в ГУЦЭИ…
— Слышь, Жека, «не мунди», и так тошно. «ЧБ», пошли репетировать…
Пашка зашёл в опустевший слоновник. Гулкая пустота ударила тишиной. Лишь толстая муха, как в прошлый раз, снова билась в стекло. В углу лежали остатки сена, недоеденного Буней. Витал её знакомый запах. Мёртвой змеёй на деревянном помосте свернулась цепь с расстёгнутым кожаным ремнём…
Молодой служащий вспомнил своё первое знакомство со слонихой после того злосчастного дня рождения, криво улыбнулся. Было ощущение, что прошло не три месяца, а много лет. Странно в цирке ощущается время… Здесь так часто приходится прощаться…
Вот и сегодня, казалось бы животное, — но, как-то по-человечески, навсегда попрощалось с манежем, со своей цирковой судьбой, своей молодостью, — всем тем, что все эти годы составляло её жизнь…
Перед глазами Пашки вновь вырисовался синий квадрат прицепа, в котором престарелая слониха машет платком…
Глава двадцать четвёртая
Между представлениями Валентина подошла к Павлу, коснулась его предплечья и словно заглянула в душу. Его сердце запрыгало…
— Мне Захарыч сказал, что у тебя проблема с математикой?.. — её глаза смеялись, гипнотизировали, убивали, воскрешали, то и дело меняя цвет с зелёного на серый и обратно.
Пашка почувствовал себя, как на качелях, которые то резко взмывали вверх, то, до холода в животе, тут же летели вниз.
— Заходи, как-нибудь, помогу. Скажем, завтра в полдень, удобно?
Пашке действительно трудновато давались «точные» науки. Он, видимо, был «гуманитарий» до мозга костей.
— Ты же… кгхм… — Пашка кашлем попытался избавиться от предательского спазма, перехватившего горло от волнения — ты же в школе в это время!
— Завтра понедельник — в цирке выходной, отдохну и от школы, — пропущу! Ну, что, придёшь? — Валя спросила это нараспев, с ленцой в голосе. И с загадочной улыбкой Джоконды посмотрела поверх Пашки — словно ей были безразличны и школа, и Пашка, и весь окружающий мир. Но в то же время в её голосовых руладах было что-то такое, что заставило Пашку безвольно кивнуть, как если бы напоследок спросили у прыгающего «в последний путь» кролика про его отношение к удаву…
Валентина стала удаляться, пока не исчезла во мраке неосвещённого дверного проёма. Она шла покачивая бёдрами, плавно, неторопливо, с величайшим чувством собственного достоинства, как будто уходила в туманное предрассветное море непобедимая атомная субмарина с гордым вымпелом на рубке флагмана флота…
…Гостиница цирка неторопливо просыпалась. После воскресных трёх представлений и ночных посиделок молодёжь отсыпалась, мучая бока до «победного». Кто-то «намылился» в парилку и теперь ходил, хлопая дверьми, по номерам, собирая компанию. Кто-то готовил завтрак. У кого-то «орала» музыка, и кто-то кому-то за это выговаривал.
— Привет, Пашка, в баню идёшь? — заспанный, слегка помятый Женька стучал в очередную дверь. Этажом выше с тем же предложением обходил коллег его партнёр по полёту.
Традиционный выходной в понедельник, когда обычные, «нормальные» люди идут на работу, у цирковых неторопливо набирал обороты.
Пашка, с трепетом в сердце, тоже постучал в дверь.
С того «памятного» дня, когда отмечали день рождение Валентины, он не спускался на этот «проклятый» этаж. В конце коридора угадывался дверной проём того самого двухкомнатного «люкса» отца Валентины, где и проходило «незабываемое» событие.
Теперь Пашка Жарких стоял перед закрытой дверью номера, где обитала Валентина, и откровенно трусил. Он испытывал острое желанием сбежать, но всё ещё медлил. Его обуревали противоречивые чувства, и, если бы не слово данное Вале вчера, он бы не пришёл сюда до конца своих дней.
— Входите, не заперто!..
Молодой парень нерешительно толкнул дверь. По глазам ударило солнце, сияющее, как раз напротив окна. Он на мгновение ослеп. Сквозь радужное сияние Павлик увидел силуэт Вали. Сердце в груди предательски сделало «сальто-мортале».
«Так! Пора брать себя в руки! Мужик я или кто?» — подумал Пашка и попытался на себя обозлиться. Получилось не убедительно. В его руках был учебник по алгебре за девятый класс и тетрадка.
— Кофе будешь? — по-домашнему спросила Валентина и как-то просто улыбнулась. Пашка сразу немного успокоился.
На ней была одета длинная, тёмно-красная в чёрную клеточку, мужская рубашка. Она была искусно подобрана не по размеру. Рубашка была на три-четыре размера больше необходимого. Тёплая хлопковая ткань облегала её плечи, свисая швами на предплечья. Снизу на рубашке были сделаны глубокие полукруглые вырезы, которые открывали длинные рельефные ноги гимнастки, затянутые в эластичное чёрное трико. Нет-нет, при повороте, слегка расстёгнутая рубашка на мгновение приоткрывала «тайны» отсутствующего бюстгальтера. Туфли на приличном каблуке подчёркивали всю прелесть и стройность фигуры молодой артистки. Весь наряд манил изысканным сокрытым шармом и какой-то хорошо продуманной женской беззащитностью.
В мочках её ушей потревоженными маятниками трепетали длинные серьги. В чернёном ажурном серебре овальные тёмные камни играли сияющими крестами. Точно такой же камень сиял крестом в перстне на среднем пальце руки Валентины. Какие бы положения камни не принимали, магические сияющие кресты всё равно оставались на местах.