— «Блэк стар» — «Чёрная звезда»! Камень, который добывают только в Индии — там и купили в прошлом году, когда работали. — Валентина пояснила, видя как любуется игрой магических светящихся перекрестий её визитёр. — Жаль, что носить украшения могу только за кулисами. В работу не наденешь — можно в воздухе остаться без ушей и пальцев, если зацепишься за костюм ловитора или за свой. Такое уже бывало, и не раз. Даже ногти, вот, не могу отрастить — травмировать партнёра можно. — Валентина, словно жалуясь, объяснила специфику своей профессии.
Валя неторопливо насыпала несколько больших ложек молотого кофе в джезвей и бросила кусочки рафинада. На мгновение пахнуло «арабикой».
— Сварю кофе на кухне и вернусь, ты пока посиди. — Она пододвинула гостю стул с гостиничным инвентарным номерком на спинке и самодельным меховым ковриком-подстилкой.
Валентина вышла, и Павлик осторожно осмотрелся.
Его номер, безусловно, отличался от комнаты Валентины. Там, пару этажами выше, стояли две раздолбанные кровати, четыре колченогих стула, две обшарпанные тумбочки и прожжённый утюгом стол. Занавески на окнах висели кособоко. Выручал, придвинутый в угол к окну, видавший виды шкаф, который то и дело открывался, если выпадала многократно сложенная газета, стопорившая дверцы. О туалетной комнате вообще лучше было не вспоминать. В такие номера обычно селили командировочных, когда оставались лишние места в гостинице. Пашка, видимо, попал в категорию приезжих, чужих…
В комнате Валентины пахло какими-то нежными ароматами.
Гостиничный номер Вали был уютным. Жила она одна, что было редкостью для цирковой молодёжи. По одному селили только с разрешения директоров цирков. Исключение делали взрослым солистам, руководителям номеров и иногда учащимся. Остальных селили, как правило, по двое. Отец Валентины, Виктор Петрович, имел звание, поэтому жил вообще в «люксе». Естественно, он похлопотал о дочери и «пробил» ей одноместный номер. Фамилия этих артистов принадлежала к «высшей касте» циркового мира…
На одной из тумбочек, в номере Вали, стоял переносной телевизор, рядом миниатюрный японский кассетный магнитофон. У стены, подрагивая, тихо гудел взятый «на прокат» холодильник.
На трельяже, перед зеркалом, расположилась россыпь иностранной косметики. Всевозможные крема в тюбиках возлежали шпалерами. Круглые баночки с золотыми надписями возвышались сторожевыми башнями. Палитры теней для макияжа прятались за прозрачными пластиками. Блестящими красноголовыми пулями смотрели вверх футляры губной помады. Целая галерея женских духов заполнила оставшееся пространство. Вычурные формы флаконов удваивались в отражении зеркала. Всё это женское роскошество благоухало невероятными ароматами.
На стенах висели фотографии Валиного «воздушного полёта» и её самой во время исполнения трюков.
На тумбочке, бок о бок, в рамках красного дерева, стояли два одинаковых по стилю фотографических портрета. На них были запечатлены женщины удивительной красоты в старинных широкополых шляпах с вуалью, невероятно похожие друг на друга. Они наклонили головы к обнажённым плечам и сладко зачаровывающе смотрели в глаза невидимому фотографу. На одном из портретов Пашка не сразу узнал Валю. Здесь она казалась совсем взрослой.
— Это мама и я. Год назад. На кинопробах «Ленфильма»… — кошкой, тихо вошла Валя, держа в руках дымящуюся кофеварку. Запах кофе отрезвил и спас Пашку от аромата, в чарах которого он витал последние несколько минут. Валентина начала расставлять кофейные чашечки перед гостем.
Пашка Жарких однажды видел маму Валентины. Мельком, правда, месяца полтора тому назад. Он бы, наверное, и не обратил внимания, если бы вокруг не было столько суеты и разговоров. Приезд этой знаменитости в цирк стало событием!..
Мать Вали жила отдельно от семьи в Ленинграде. Она работала в театре. Была известной актрисой и невероятно красивой женщиной. Её колдовские зелёные глаза всегда приковывали взгляды мужчин, заставляя тех мгновенно становиться рабами на всю оставшуюся жизнь. Сколько разбилось мужских сердец за эти годы, сколько развалилось семей — ведал один господь! О её многочисленных романах слагались легенды. А что было правдой, что ложью — знали только два человека: она — актриса театра и кино и её избранник — выдающийся воздушный гимнаст Виктор Петрович. Да и знали ли? Хотели знать?..
Она приезжала к нему редко из-за постоянной работы в театре и на киностудиях. Виктор Петрович в Ленинграде тоже был наездами. Их подчас разделяли тысячи километров и разные часовые пояса. Были ли они по-настоящему мужем и женой? Скорее — считались таковыми. Страдали оба невероятно, так как любили друг друга искренне и без оглядки. Они поженились, наперёд зная, что один никогда не бросит цирк, а другая театр. Это было трагедией для обоих… Так продолжалось несколько лет…
…Позже мать Вали несколько раз выходила замуж, но постоянно была в «роли невесты». Время от времени, «по старой памяти», всё равно приезжала к Виктору Петровичу…
Валя выросла у бабушки в Ленинграде, пока её, подросшую, не забрал к себе отец. Виктор Петрович всю свою мужскую заботу и любовь сосредоточил на дочери. С каждым годом она всё больше становилась похожей на мать. Её глаза, повадки, манеры, голос — нет-нет, ковыряли «ржавым гвоздём» чуть зарубцевавшееся сердце одинокого мужчины. Но время — великий доктор…
…Валентина разлила кофе по чашечкам из красивого джезвея, украшенного чеканкой, разломала плитку шоколада на дольки и сделала первый аккуратный глоток.
Пашка тоже отпил. Густой напиток приятно ударил по нёбу незнакомым вкусом. На языке собрался мелкий «песочек» хорошо помолотых ароматных зёрен кофе. Подобного он не пробовал в своей жизни никогда. То, что он вспоминал, ну там, в столовых, в буфетах, тоже называлось кофе. Это были абсолютно два разных напитка. Валя пододвинула шоколад.
— А теперь попробуй вприкуску. Ну как? — Вале нравилась бесхитростность Пашки и его манера по-детски удивляться всему, чего он не знал или не пробовал.
Валентина, поигрывая глазами, так аппетитно облизала влажным языком свои испачканные шоколадом пальчики, что Пашка не удержался и лизнул свои.
Девушка, громко засмеялась, откинувшись на соседнем стуле. Распахнувшаяся на мгновение рубашка Вали подарила Пашке секунду лёгкого обморока…
— Пашка! Какой же ты ещё… — Валентина, продолжая смеяться, не закончила фразу, вместо этого многозначительно помотав головой.
В дверь неожиданно постучали каким-то замысловатым стуком.
— О, нет!.. — со вздохом лёгкого раздражения тихо сказала Валентина, сразу померкнув лицом. — Ну, вламывайся, мушкетёр! Ты чего не на занятиях?
В дверях появилась «гнедая» голова Валерки Рыжова. Он, как полицейский доберман-пинчер, стрельнул рыжими глазами по Пашке, по полупустым чашкам с кофе, по наряду Валентины.
— А-а, сбежал с последней пары. Привет, Пашка! А мне кофейку? — сделал просительное выражение лица одноклассник.
— Ну, проходи, гость незваный…
Валентина разлила остатки кофе на три чашки. Валерка бесцеремонно лопал шоколад, сидя на кровати Валентины, тем самым, как бы всячески показывая Пашке, что он тут во всю — «свой». Без умолку «трещал» о школьных делах, о том, как он «отмазал» Валентину на сегодня, как сбежал с уроков сам.
— У тебя пузо не треснет? Скоро будешь, как Портос! — Валентина ткнула кулаком в брюхо школьного соседа по парте.
— Не-а! Я вместительный! — Валерка громко заржал.
— Ну, ладно, нам пора алгеброй заниматься. — Валентина в свою очередь без церемоний и лишних поклонов вытолкала Валерку за дверь, которая снова приоткрылась и в ней опять показалась рыжая голова:
— Я… — попытался было что-то сказать Валерка, но увидев свирепый взгляд Валентины, осёкся, успев добавить:
— Понял, потом!..
Пока Валентина мыла на кухне кофеварку и чашки, потом неторопливо всё расставляла по местам и готовила стол к занятиям с Пашкой по математике, Валерка ещё трижды забегал к Валентине по разным поводам, пока она не закрыла дверь на ключ. Позже он ещё как-то раз слегка подёргал дверь, нерешительно поскрёбся, постоял, посопел и оставил «ситуацию» на волю судьбы…
…Ну что, начнём, «помолясь», Па-ашка! — Валентина специально «спела» его имя и выстрелила глазами. В «яблочко» она попадала легко…
Вспомнив крестное знамение Захарыча в больнице, и решив, что так у цирковых принято, Пашка честно ответил, что молиться он не умеет. Хохот Валентины не умолкал несколько минут…
— Какой же ты!.. О-ох-х… — она смахнула невольные слёзы. — Ладно, начнём без заутрени и литургии.
Павлик в очередной раз толком ничего не понял, но переспрашивать не стал. У него и так закружилась голова, и стало невыносимо жарко — Валентина придвинула свой стул вплотную к нему и села бок о бок. Её бедро касалось бедра Пашки и казалось жжёт его, как если бы туда плеснули кипятком.
— Ну, давай проверим что ты знаешь, чего нет. Что такое «неизвестные» в математике ты, надеюсь, в курсе? Ну там — «x», «y»… — Валентина стала рисовать на чистом листе Пашкиной тетради латинские математические символы.
Пашка неожиданно для себя нервно хохотнул. Он вдруг вспомнил, как в его вечерней школе взрослые дядьки отреагировали на эти буквы, когда молоденькая учительница математики стала писать их на доске. Последняя буква «z» явно разочаровала — привычное знакомое слово из трёх букв не получилось. Но комментариев и зубоскальства на том уроке было много, что довело учительницу до слёз…
— Ты чего? — Глаза Валентины непонимающе посмотрели на Пашку.
— Ничего, так, извини, пожалуйста!..
— Ладно, покажи чего вам задали, а я соображу в чём твои проблемы.
Пашка полистал алгебру, показал нерешённые примеры, рассказал, заикаясь от непрекращающегося мандража, где и чего не понимает. Валя стала неторопливо объяснять, обдавая Пашку волной нежных пьянящих духов и теплом своего жгущего бедра.
Пашка кивал, ничего не слыша и не понимая. В нём бродили какие-то токи, блокирующие слух и сознание. Он то «включался» в процесс обучения, то проваливался в пучину мечтаний, незнакомых до селе желаний, помыслов и грёз…