А на мне – оранжевая юбка в цветочек и белый топик. Не очень-то мы будем смотреться вместе на фотке. Он – будто модель из рекламы «Найк», а я – девочка со страниц журнала для тинейджеров, которая делится опытом: как удачно скомбинировать вещи из гардероба своей тетушки, чтобы создать винтажный образ.
Я – функциональный человек с чувствами, а он – запрограммированный робот.
Пытаюсь без слов донести это до бабушки, но она совершенно неумолима.
И тут на сцену выходит Атланта со своей тростью.
– Вы же вместе росли, может, хватит ломать комедию и вести себя так, словно один другому задолжал?
Ох, будь оно так, все было бы куда проще. Если бы не этот смерч воспоминаний, всегда вынуждавший каждого из нас кружить вокруг другого, при этом удерживая на расстоянии.
Поскольку Эшер стоит неподвижно, подражая секвойям позади ресторана, сделать шаг приходится мне. Я хорошо знаю этих двух дам, так что подхожу настолько близко, чтобы наши руки почти соприкасались, но между нами все еще оставалось пространство. Они не смогут заставить нас ни позировать, ни выписывать странные пируэты и прекрасно это осознают.
Бабушка прячет довольную улыбку за телефоном.
– Вы такие симпатичные. Улыбнитесь!
Ну вот, час от часу не легче. Я не хочу плохо выйти на фотографии, так что выставляю ногу вперед, склоняю голову к плечу и складываю пальцы буквой V, символом мира. Бабушка не довольствуется одной фотографией и отщелкивает не меньше десятка со всех возможных ракурсов, но ни я, ни Эшер за все это время не произносим ни слова.
Когда я решаю, что бабушки уже удовлетворены полученным результатом (к тому же у меня болят щеки от вымученной улыбки), беру инициативу на себя и предлагаю Атланте занять мое место рядом с внуком. Затем первым делом быстро просматриваю только что сделанные снимки, чтобы убедиться, что получилась хорошо, и нет-нет-нет, меня вовсе не удивляет, что Эшер на них стоит как столб, скрестив на груди руки, и не улыбается. Последний наш с ним совместный снимок был сделан в те давние времена, когда в школьном шахматном турнире я заняла первое место, а он – второе. По царапинам на моем лице и его фингалу под глазом любой сделал бы вывод, что занимались мы не шахматами, а боксом.
А ведь шахматами ни один из нас даже не увлекался!
Так что тот факт, что из этой фотосессии мы вышли целыми и невредимыми, с нетронутой одеждой и прическами, – это, на мой взгляд, существенный сдвиг. К лучшему. Понятия не имею, почему мне так неловко оттого, что он стоит возле меня истуканом: из-за близкого расстояния между нашими телами или же потому, что мы выглядим персонажами двух разных фотографий, вырезанных и склеенных вместе?
«Несколько лет назад ты уже преодолела свои не-отношения с Эшером Стоуном, помнишь?»
«Вы не ладите только потому, что ты – Клируотер, а он – Стоун, вот и вся история».
Но… Разве «не ладить» выглядит так? Как на этой фотке? Мы здесь словно два незнакомца. И тут меня осеняет, что так оно и есть последние четыре года, а эта фотография просто зафиксировала реальность. Вот кем мы стали. Ни взаимных тумаков, ни щипков, чтобы один из нас выглядел глупо.
«Не будь ребенком, Лювия. Повзрослей наконец», – слышу я голос Эшера, гораздо более юный, ломающийся.
Вот это да.
Давно я не думала обо всем этом дерьмище. Просто закопала его поглубже в самом дальнем углу сознания, как раз там, где храню все постыдные поступки, страхи и… разочарования. Какого ж хрена я вспоминаю об этом сейчас? Может, пора перестать делать фотографии, а потом искать в них скрытый смысл?
Должно быть, во всем виноват ментальный хаос, в котором я живу последнее время. Меня захлестывают эмоции, бьют через край, почти каждый день я чувствую себя вскрытой скальпелем хирурга: тот сделал мне лапаротомию да так и оставил, чтобы я и дальше жила с внутренностями наружу. И теперь меня намного больше ранят вещи, которых раньше я даже бы не заметила, или же те, что давно стали для меня привычными.
Как, например, отдаление Эшера Стоуна.
Эшер
Ужинаем в ресторане «Энни Крик», с виду – гигантских размеров хижине с темными деревянными полами, облицованным камнем камином и фотографиями озера в разные времена на стенах.
Бабушка, Джойс и Лювия ведут светскую беседу об озере, острове и различных развлечениях, которыми можно заняться в этом районе. А я тем временем корю себя за в высшей степени неестественную позу на фото с Лювией. Подсознание не устает напоминать мне, что я явно выдал свои чувства и что любой зрячий человек на этом свете мог бы заметить, насколько меня волнует ее близость. Но никто из присутствующих ничего не сказал и, похоже, не обеспокоен. В том числе сама Лювия.
Тем лучше.
Концентрируюсь на своем сэндвиче с индейкой – его нет в меню, но местный шеф-повар согласился его для меня приготовить, когда моя бабушка сообщила, что я играю в футбольной команде «УКЛА Брюинз». Должен признаться, что этот факт и вправду открывает многие двери. Американский футбол – символ американской идентичности. Первое воскресенье февраля, когда проходит Супербоул, священно во всей стране.
На десерт мне приносят натуральный йогурт с кусочками свежей клубники сверху, не дожидаясь моего заказа. За такое внимание к моей персоне придется, наверное, оставить щедрые чаевые. Подношу первую ложку ко рту и тут слышу голос Лювии:
– А мне, пожалуйста, двойной шоколадный брауни.
Что тут скажешь? Меня ничуть не удивляет, что она выбирает самое сладкое и жирное из предложенного в меню.
И все же я несколько секунд прислушиваюсь, ожидая, что она добавит кое-что еще, очень важное. Но она этого не делает, официантка уходит, а я горестно вздыхаю про себя.
Серьезно? Неужели мне снова придется заботиться о здоровье Лювии?
Да как она вообще не померла, пока меня не было рядом?
Неохотно поднимаюсь.
– Я на минутку, в туалет.
Никто, кажется, не обращает на меня внимания. Столик наш отделен резной деревянной перегородкой, что мне очень на руку. Окликаю официантку за стойкой, и она подходит с нескрываемым любопытством.
– Да? Желаете заказать что-то еще?
– Подскажите, ваш брауни содержит арахис?
– Ага, – она кивает, мгновенно уловив суть вопроса. – Ну да, арахисовое масло.
Так я и думал. У Лювии аллергия на арахис с самого раннего детства, это выяснилось задолго до нашего знакомства. И однажды в старшей школе я стал свидетелем анафилактического шока, приключившегося с ней в столовке. В младших классах все поварихи знали о ее аллергии и всячески ограждали от всего, что содержит арахис, но в старшей школе это упустили из виду. Ну и, разумеется, Лювия увидела банановый кекс в кафетерии и моментально позабыла обо всем, даже о себе самой.
Так вот, именно я мчался тогда по школьным коридорам в медпункт за эпинефрином, потому что в ее рюкзаке лекарства, естественно, не было. Именно я его вкалывал. И держал ее за руку, пока кожа не перестала быть синюшной и она не выкарабкалась из состояния, когда одной ногой ты уже в аду (потому что в те времена я совершенно не верил, что она может попасть в рай).
И все тот же я в свои двенадцать лет устроил Джойс сцену, выкатив ей обвинения в том, что она отправила внучку в школу, не снабдив на такой случай всем необходимым. И эта женщина не только не отнеслась ко мне свысока, но и признала мою правоту, а потом меня обняла. «Здорово испугался, верно, мой мальчик?» – сказала она мне. Я не ответил на ее объятие, потому что все еще был очень зол, но помню, что чуть не расплакался от накопившегося напряжения.
– У девушки за моим столиком – аллергия, но она забыла об этом, – объясняю я официантке. – Не хочется ставить ее в неудобное положение, так что не могли бы вы сказать ей, что брауни закончились, и принести что-нибудь другое?
Взгляд ее скользит в сторону, полагаю, туда, где находится наш столик. Отсюда его не видно, однако женщина улыбается и, сдается мне, придумывает себе что-то, чего нет и в помине. Например, что Лювия – моя девушка, а я – типичный «заботливый парень под прикрытием».
– У нас осталось только гигантское печенье в шоколаде, – она указывает на стеклянную витрину, и я имею возможность убедиться, что она не соврала, назвав их «гигантскими». Эти штуки размером с мою ладонь, а я могу с уверенностью сказать, что пальцы у меня не короткие, иначе я не мог бы с такой легкостью ловить на лету мяч.
– Принесите ей три.
Возможно, этого будет мало.
Лювия, кажется, совсем не огорчена заменой десерта. Печенье в шоколаде она принимает как манну небесную, пропуская мимо ушей жалкое вранье официантки. Прежде чем удалиться, женщина мне помигивает, и я незаметно показываю ей большой палец. Пусть себе думает что хочет. Не обязательно быть парнем Лювии (и даже ее близким другом), чтобы хотеть уберечь ее от отека дыхательных путей. Я один раз видел ее на пороге смерти, и этого зрелища мне хватит до конца моих дней.
Официантка приносит счет, и, пока мы расплачиваемся, она интересуется:
– Вы останетесь у нас на ночь?
– Да нет, у нас сногсшибательный кемпер с неопробованными кроватями, – отвечает моя бабушка.
Ни за что не признаю, что при этих словах у меня по спине пробегает дрожь, стоит только подумать об их значении. Реакция Лювии – два взмаха ресниц.
– Звучит потрясающе, – продолжает диалог наивная женщина. – Покидая парк, будьте осторожны, дороги здесь не освещаются, и случается…
– Сьюзан! – зовет ее коллега.
– Иду! – кричит она, хмуря брови. – В общем, не лихачьте и включайте дальний свет везде, где это возможно. И остерегайтесь…
– Сьюзан!
– Господи боже мой! – Она спешно отсчитывает сдачу Джойс и поворачивается к барной стойке. – Рада была вас обслужить, ждем вас снова. Счастливого пути, семья!
И уходит. Вчетвером провожаем глазами ее хвостик-маятник, пока она не скрывается в кухне. Лювия смеется:
– Давайте дополним фразу «И остерегайтесь…» первым, что придет в голову. Я начну. – Она откашливается и понижает голос, чтобы звучать таинственно: – И остерегайтесь Озерного старца, который выходит из воды в самые темные ночи и бросается на лобовое стекло зазевавшихся туристов.