Проходит несколько минут, и я замечаю, как Лювия, пытаясь согреться, растирает руки, и тогда я, смирившись, стягиваю свое худи и кладу ей на колени.
И она снова смотрит на меня, смотрит пристально.
Стиснув зубы, делаю вид, что меня страшно интересуют рекламные буклеты, сложенные под прилавком. И даже не знаю почему, но чувствую что-то похожее на эйфорию, когда она, ни слова не говоря, надевает мое худи.
Как и следовало ожидать, оно ей катастрофически велико. Ткань собирается складками на ее обнаженных ногах (убери слово «обнаженный», когда говоришь о Лювии, – да, спасибо), пальцы рук тонут в рукавах. Но она и не думает их закатывать, наоборот, старается забраться поглубже, завернуться в теплую ткань, набрасывает на голову капюшон.
Через несколько минут говорит очень тихо:
– Пахнет вкусно.
Мы так долго уже молчим, что я едва не подпрыгиваю.
– Другого я от тебя и не ожидала, – поспешно добавляет она. – Раз уж ты так любишь чистоту и все такое.
Она говорит это тем же самым тоном, каким могла бы сказать «раз уж ты так любишь грабить банки», словно речь идет о чем-то противозаконном или в высшей степени странном. Я сжимаю губы, сдерживая улыбку, и принимаюсь теребить уголок одного из рекламных буклетов.
Слышу, как она вздыхает.
– Терпеть не могу, когда ты так делаешь.
Быстро поворачиваюсь к ней.
– Делаю что?
– Меня игнорируешь.
Едва сдерживаюсь от хохота, потому что… Ох, черт, это действительно смешно.
– Поверь мне, Лювия, тебя просто невозможно игнорировать.
На мгновение она замолкает, и ее глаза слегка расширяются, но потом – лицо омрачается. Как будто она что-то уловила в моих словах, а затем отбросила эту мысль. Не знаю даже, что для меня предпочтительней.
– Ты хочешь сказать, что я душнила?
– Скажем лучше, ты… заметная.
– Заметная? Ты серьезно? Ты перестал смотреть на меня и замечать мое существование уже довольно давно. – Она заменила четыре года на «довольно давно», как будто это обобщение могло несколько смягчить эффект ее слов.
Так оно и вышло.
– Это не совсем так, – поправляю я ее, не успев толком подумать, и сразу же проклинаю себя, заметив удивление на ее лице. – Я только…
«Устал смотреть на тебя и задыхаться».
«Устал искать тебя по всем коридорам».
«Устал от дерьмовых отговорок».
Вероятность, что я признаюсь в этом, не больше вероятности того, что гроза сию же секунду пройдет без следа. Так что, естественно, я ничего не говорю.
Не знаю, разочаровал ли я ее, потому что избегаю смотреть ей в лицо.
– Да все равно, – шепчет она наконец. – Забудь о том, что я говорила. Я, в общем-то, и не надеялась, что мы станем лучшими друзьями в детстве – это ты мне вполне ясно дал понять, но вот в старшей школе ты даже здороваться со мной перестал.
Да, это я помню. Я не мог посмотреть Лювии в глаза, не то что заговорить с ней. А каким кретином я тогда сам себя чувствовал? С такими чувствами трудно справиться. Она права, я, наверное, не должен был просто взять и перестать с ней разговаривать, но мне тогда было пятнадцать лет, и я… я просто больше не мог.
– Насчет того, что я перестал здороваться… Я вел себя как мальчишка, – выдавливаю я, и это – то единственное, что могу ей в эту минуту предложить.
Правду я, вероятно, никогда не смогу ей рассказать. К тому же и никаких причин для этого нет. С тех пор слишком много воды утекло, теперь ничего уже не изменишь.
– Вот это да… – Она делает вид, что не может вздохнуть, как будто вместо скупого признания ее правоты я произнес длинную покаянную речь. – Спасибо, что признал такую важную вещь. Может, спишем все это на проклятие наших семей и дело с концом?
Из меня вырывается звук, одновременно похожий на смех и на храп. Неловкость немного рассеивается, обстановка разряжается.
– Я не уверен, что оно действительно существует.
– Есть документальные подтверждения, которые я бы с радостью тебе показала, будь мы в Санта-Хасинте. Да и разве ты сам – не лучшее доказательство? Стоило тебе появиться в городе, как ты стал моим заклятым врагом. Разве не так?
Насмешливо взглянув на меня, она откидывает капюшон. На миг у меня перехватывает дыхание, и я каменею. Солнечные лучи, непонятно как прорвавшись сквозь грозовые тучи, рассыпаются по парку, просачиваются под жестяную крышу и касаются щеки Лювии. Карие глаза вспыхивают золотом. В темных волосах играют медные блики, как огненные языки на фоне черного худи, а веснушки на носу выглядят яркими, словно фломастером обведены.
Когда Лювия улыбается, кажется, будто весь цвет, свет и блеск мира сходятся в ней, наполняя ее сиянием, словно она готова посоперничать с самим богом грозы Айдахо.
– Это было забавно, – говорит она. – Ты был классным врагом, Эш Кетчум.
Мое сердце пропускает удар, второй, третий. В голове звенит множество тревожных звоночков, один из них – совсем древний. Тот самый, что едва слышно прозвенел в первый день нашего путешествия, когда я не дал ей размазаться по лобовому стеклу, а потом она сказала мне спасибо.
Звоночек под названием «Лювия – самая милая». На этот раз он звучит во всю мощь – через динамики с подключенной к ним стереосистемой.
В голову мне приходит максимально нелепая мысль: худи на мне нет, футболочка совсем тоненькая, и она запросто сможет разглядеть сквозь нее предынфарктное состояние моего сердца.
А еще меня посещает мысль, что, должно быть, я выгляжу как полный идиот, уставившись на нее, не в силах выдавить из себя ни слова.
Наконец в мозгу мелькает озарение: нужно как можно скорее убраться из этого киоска.
А она, не подозревая о моем внутреннем волнении, берет второй кусок пиццы и осторожно откусывает. Вся такая спокойная, расслабленная, ничего не замечающая.
– Ладно, давай подведем итоги. На данный момент имеем следующее: мы чудом избежали ДТП по вине оленя, а сегодня совпали во времени и пространстве с чудовищной грозой. Делайте ваши ставки, господа. Как думаешь, что на очереди?
После четырех мучительных ударов сердца и оглушительного раската грома поправляю на голове бейсболку (которая и без того сидела нормально).
– Что… – тут я откашливаюсь, прочищая горло, – что супервулкан в Йеллоустоне начнет извергаться точно в день нашего визита.
Она смеется. Рассматриваю для себя возможность сымитировать обморок.
– Трагичненько. И ужасающе вероятно.
После чего она принимается перечислять другие катастрофы, которые могут с нами случиться, а я то и дело бросаю отчаянные взгляды наружу.
Лювия
В Сан-Валли мы все утро катаемся верхом по лесным тропинкам, а весь вечер – режем коньками лед. Город оказался прекрасным и гораздо более людным, чем можно было ожидать в конце лета. Сан-Валли считается отличным местом для зимнего отдыха благодаря своему горнолыжному курорту, а еще славится тем, что сюда любят приезжать знаменитости. Что-то в нем есть. Гармоничное сочетание европейского модерна и отголосков старого Запада.
Там мы и заночевали, а на следующее утро, прежде чем отправиться дальше, в национальный парк Йеллоустон, решаем освежиться в речке Биг-Вуд.
Держась за руки, мы с бабушкой медленно входим в воду. В этом месте глубина реки всего-то по колено, да и течение слабенькое, но виды вокруг – просто загляденье. Серые камни украшают берега и русло, а на поверхности воды, вокруг кустов и торчащих над водой валунов, – кружево белой пены. Вдоль левого берега мы сможем пройти под железнодорожным мостом, не выходя из воды, если захочется. А если смотреть прямо, то глазам открывается чудесное зрелище: ряд коричневатых деревьев на фоне невысокого холма.
В этом месте, на излучине реки, только бабушка, Атланта и я.
А, ну да, еще робот.
Бегает то туда, то сюда, тренируется. Футболку не снял. И воду на голову не лил. Даже Атланта поинтересовалась за завтраком, какая муха его укусила в последние дни, но он только чмокнул ее в щеку, и все. Какая-то часть меня с нетерпением ожидала продолжения, надеясь, что Атланта не даст себя обмануть и прижмет его, но, насколько я вижу, этой женщине достаточно малейшего проявления ласки от внука, чтобы успокоиться. Какое разочарование.
Я бы сказала, что меня несколько беспокоит его поведение, но только – какое поведение? Обычное? В парке аттракционов мы с ним едва перешли от стадии холодного безразличия к стадии минимальной отзывчивости. Мы немного поговорили, да. Тогда он мне показался почти симпатичным (преувеличение, что тут скажешь), причиной тому – жалкая пара диалогов без оскорблений и взаимных подколов и то, что из туннеля мы выплыли держась за руки.
Я что, круглая дурочка?
«Она и есть. Этот чувак много лет подряд обращает на тебя внимания не больше, чем на обои, потом вдруг начинает вести себя как нормальный человек, но всего-то на пару часов, а ты и растаяла, сделала из мухи слона».
Я убеждала себя сотни раз на протяжении многих лет, что его поведение никак со мной не связано. Я более чем уверена, что не сделала ровно ничего, чтобы спровоцировать его отдаление; уверена так же, как и в тот день в школе, когда я спросила его об этом, на что он посоветовал мне повзрослеть, заявив, что я все выдумываю.
Хотела бы я в это поверить. Эшер Стоун может быть кем угодно, но не лжецом. И все-таки во мне всегда жила тень сомнения… Какой-то зуд, какое-то дурацкое беспокойство, заставлявшее меня время от времени тревожно ворочаться в постели. Так бывает, когда ты совершенно уверена, что что-то забыла, только не знаешь, что именно. Очень неприятное ощущение.
Иногда я говорю себе, что все это – просто фокусы моего мозга: он винит меня в том, к чему я не имею никакого отношения. Потому что раньше со мной такое уже бывало, и меня вовсе не удивит, если я снова попадусь в эту ловушку. Всегда так: что-то случается, и я на автомате думаю: «Что это было? Это я? Это я случайно сделала, сказала, подумала или выразила что-то такое, что послужило тому причиной?» Да, никому не пожелаешь иметь такие мозги, которые обвиняют тебя при первом удобном случае.