Такая забавная.
– День, когда Калифорнию тряхнет землетрясение в пять баллов?
– Земле… землетрясение? – Она в полной растерянности глядит на меня. – О чем ты… А-а-а! Ты имеешь в виду эти легкие колебания?
– Ну да… – Я энергично шурую шваброй, благодаря всевышнего за чистоту всех наших помещений. Почти все просыпанные удобрения можно будет использовать. – Эти «легкие колебания».
Взрыв смеха бабушки. Возможно, эти звуки мне не следует принимать за смех, потому что я никогда в жизни не слышала, чтобы она повышала голос выше минимального уровня. Приходилось ли ей плакать, смеяться или злиться (что вряд ли когда-либо имело место), она всегда вела себя так, как будто участвует в чаепитии. Ежесекундно. С кем угодно.
Она так очаровательна, что даже помощники шерифа не способны наложить на нее штраф за использование погрузо-разгрузочного устройства в личных целях.
– Я просто умираю – так мне хочется тебе его показать, – вздыхает она, похлопывая меня по плечу. – Слишком долго держу язык за зубами.
В притворном изумлении я поднимаю брови. Не могу сказать, что в последнее время я не замечала участившихся смешков и многозначительных взглядов с ее стороны, словно она чего-то ждет, как будто вот-вот прозвучит выстрел из стартового пистолета и она тут же сорвется с низкого старта и изо всех сил ринется вперед. Конечно, моя бабушка не бегает. Она передвигается быстрыми шажками.
– Что, одна из твоих суперидей? – спрашиваю я.
Бабушка слегка хмурится.
– И Атланты. Черновой набросок был мой, это я признаю, но в окончательном виде творение принадлежит нам обеим.
В лучшем случае подобные утверждения – небольшое преувеличение. С тех пор как Клируотеры и Стоуны стали соседями – наши участки идут друг за другом, – все жители Санта-Хасинты отлично знают, что зачинщиками всегда являемся мы, Клируотеры. Стоуны обычно плетутся в хвосте, устраняя последствия бедствия или же, в отдельных случаях (как совершенно исключительный случай моей бабушки и Атланты), соглашаясь на роль наших скромных приспешников.
Так повелось с тех самых пор, когда в 1850 году Гертруда Клируотер заявила, что на берегах Голден-Лейк полным-полно золота (отсюда и пошло столь неудачное название озера). Следствием этого утверждения стали неконтролируемый приток золотоискателей и тревожный рост преступности, в том числе убийств, что и привело к необходимости открыть офис шерифа, первым единогласно избранным главой которого стал, разумеется, не кто иной, как Джереми Стоун. Нечего и говорить, что во всем городке так и не было найдено ни крупицы золота.
Если взглянуть на все это со стратегической и исторической точек зрения, Стоуны никогда не смогли бы занять столь значительное место в Санта-Хасинте без помощи Клируотеров.
О, не стоит благодарности.
– Что-то я не припомню такого, чтобы хоть одна твоя идея мне не понравилась, – вру я.
Оглушительные звуки прокатываются по окрестностям. Проходит пара секунд, и я узнаю мелодию. Это краткая, режущая слух версия «Кукарачи».
Когда я снова смотрю на бабушку, ее щеки горят таким жарким румянцем, что на них можно поджарить яичницу.
– Чем бы ни было вызвано это мини-землетрясение… нас, кажется, позвали?
– О, моя дорогая. Ты будешь в восторге.
Эшер
Пронзительный звук повторяется не меньше четырех раз, после чего я не выдерживаю и подхожу к окну. В этом районе никого не удивишь внезапной громкой музыкой или странным шумом. То кудахтанье куриц, и это при том, что в округе нет ни единой фермы, то вдруг рок на максималках, то полицейские сирены машин, спешащих расследовать какие-то странные происшествия… В общем, это одна из фишек и удовольствий жизни на улице Хазард-стрит города Санта-Хасинта.
И основная причина того, что здешнее жилье расходится по бросовым ценам.
Натягиваю чистую майку и, толкнув раму вверх, открываю окно. Горячий, напоенный ароматами воздух врывается в простоявшую взаперти десять с лишним месяцев комнату. Черт, как же приятно ощутить вечерний бриз на влажных волосах! Добравшись сюда, я первым делом встал под душ, чтобы смыть с себя пот после нескольких часов в автобусе, аэропорту и самолете… и сделал серию упражнений, решив размяться: колени вконец онемели после долгой неподвижности в чертовой тесноте. Любой разумный человек скажет, что авиакомпании в XXI веке уже давно должны задуматься о людях роста выше среднего, но не тут-то было. А я и не слишком высокий. Всего-то метр девяносто.
На самом деле чудики из моей команды официально окрестили меня Пеке[3].
Опираюсь руками о рассохшееся дерево и жадно втягиваю в себя воздух. Я мог бы, наверное, даже сказать, что скучал по этому дому, где жил мальчишкой целых десять лет, по городу, который, как я думал, никогда не полюблю – уж слишком ярко он напоминал мне обо всем, что я так рано утратил.
В носу неожиданно засвербило, словно змейка поползла снизу вверх, и вот через пару секунд я чихаю, и с такой силой, что прикладываюсь лбом к верхней части рамы. Стекло дребезжит, голова взрывается болью.
– Вот дерьмо!
Как минимум шесть чихов подряд, после чего ко мне возвращается способность дышать. Схватившись одной рукой за лоб, другой – за нос, испепеляю взглядом оранжевый луч, бьющий в окно. Как же я мог забыть? Ведь есть веская причина, почему моя комната проветривается нерегулярно и почему этот городок на Восточном побережье, хотя и казался мне почти родным, но так и не стал для меня тихой гаванью.
В открытое окно, словно задавшись целью привести меня в чувство, вливаются высокие женские голоса.
Обреченно закрываю глаза.
Клируотеры.
Иду в ванную ополоснуть лицо в тщетной надежде смыть с себя всю пыльцу, что уже наверняка успела осесть на моей коже. Ожесточенно растирая себя мочалкой, вспоминаю, как некогда кто-то просветил меня относительно легендарной «дружбы» между Клируотерами и Стоунами, моей семьей. Этим кем-то оказался директор школы, и случилось это в тот день, когда Лювия Клируотер упала, оступившись на лестнице, после чего заявила, что столкнул ее я.
Я, кто только что выбрался из сущего ада и весил вдвое меньше нормы для мальчика соответствующего возраста. Я, вечно отстававший в развитии, такой маленький, что, когда я сидел за партой, ноги у меня не доставали до пола и болтались. Я, у кого от одного ее вида, стоило ей появиться в этом ее цветастом платье и с двумя косичками по бокам, перехватывало дыхание, так что начинало казаться, будто невидимая рука сжимает мне сердце. Потому что это была она. Девочка с озера в самом начале лета. Странная такая девочка, девочка, которая рисовала, не умолкая ни на секунду, которая развлекала меня нескончаемой болтовней и которую я больше не видел, потому что мы с бабушкой провели долгое время в Техасе, разбираясь там… с бумагами.
Ну да, я готов признать: тот факт, что я стоял как столб и не сдвинулся с места ни на сантиметр, чтобы помочь ей, явно не свидетельствовал в мою пользу. Но мне было всего девять, и я тогда впервые за последние месяцы хоть что-то почувствовал. Говорить ни о чем таком директору я не стал. Во-первых, я никогда не был человеком, готовым поделиться с кем бы то ни было своими чувствами или мыслями. А во-вторых, то, как смотрела на меня Лювия, пылая гневом, без тени сомнения в том, что я это нарочно, что я хотел ей навредить, окончательно склеило мне губы. Я не признал, что толкнул ее, но и не отрицал этого.
Вот тогда-то директор Каллаган тяжело вздохнул и горестно покачал головой.
– Мальчик Стоун и девочка Клируотер, разумеется. Вы либо прикончите друг друга, либо поженитесь – кто знает.
Мы с Лювией в ужасе уставились друг на друга, она – не переставая поглаживать ушибленный бок. Мы – да поженимся? Еще чего. В тот же день я рассказал об этом происшествии бабушке: был вынужден это сделать, потому что директор немедленно ей позвонил и объяснил, почему я заслуживаю двухнедельного наказания. Однако единственной ее реакцией стал громкий смех.
Хохотала она так долго и заливисто, что потом до самой ночи мучилась кашлем. Тот же смех разбирал ее и позже, при каждом воспоминании об этой истории. Нечего и говорить, что наказывать меня она не стала. Бабушка хорошо меня знала. Знала, что я попросту не способен толкнуть девочку на лестнице; особенно девочку едва знакомую, которая ничего мне не сделала.
– Не переживай, малыш, – сказала она мне в тот день, вытирая уголки глаз. – Это только начало.
Смысл сказанного дошел до меня только спустя сутки, когда, лежа на больничной койке, я вспоминал бабушкины слова. Я стоически глядел в потолок, не позволяя себе ни единого стона. Даже когда симпатичная медсестра разрезала на мне брюки и трусы и принялась светить на меня фонариком. И, естественно, даже когда доктор прошел за занавеску приемного отделения скорой помощи и шумно выдохнул – так он был впечатлен.
Он сказал, что никогда в жизни не видел таких переломов у столь маленького пациента.
На память о том случае у меня остался шрам, и он выглядит куда хуже, чем есть на самом деле. Я уже так к нему привык, что в прошлом сентябре далеко не сразу сообразил, с какой такой стати парни, мои новые товарищи по команде, так пялятся на меня в раздевалке.
Нет, пялились они совсем не потому, что между ног у меня имеется нечто впечатляющее. Об этом я мог бы только мечтать.
Пялились они на мой шрам. Такой огромный и блестящий, что просто невозможно поверить, что он у меня не болит; что я могу бегать не только не хуже других, но почти всех быстрее; что я попал в одну из лучших университетских футбольных команд и побил уже несколько рекордов.
Даже наш тренер, Тим, затребовал копию моих медицинских документов, где говорится, что кость находится на своем месте и что все функционирует ровно так, как положено. После чего обязал врача команды провести тщательнейшее обследование моего организма. Меня это слегка ошарашило, но, в принципе, я его понимаю. «УКЛА