Но потом я представляла выражение их лиц, о чем они подумают или что скажут у меня за спиной, и подобное желание начисто пропадало. С другой стороны, я точно знаю, что никто в нашем городе ничего не говорит и не делает со злым умыслом. Разве что какой-нибудь безумец или преступник объявится, и то редко. В течение очень долгого времени городских сумасшедших поставляла моя семья. Но в общем я знаю, что примерно такими и бывают жители любого маленького калифорнийского городка.
Все то же самое я наблюдаю и в Линкольн-Баре.
Поэтому, наверное, сердце у меня и распухает, как надутый горячим воздухом шарик, когда местные жители и добровольцы размещают на ночлег оставшихся без крыши над головой, а также тех мужчин и женщин, которые сражаются с огнем в Редем-Крик. Они, с ног до головы покрытые сажей, двигаются медленно, почти валясь с ног. Им помогают снять каску и перчатки, предлагают еду и воду. Отводят в какое-нибудь прохладное место в тени, чтобы хоть немного смыть с них грязь.
Судя по поступающим новостям, к полудню площадь пожара только увеличилась из-за резкой смены направления ветра, и случилось это как раз в тот момент, когда казалось, что огонь уже взяли под контроль. В итоге пришлось просить подкрепления. Благодаря чему (или из-за чего) пожарные и лесники получили шанс немного передохнуть.
Один парень из Службы лесной охраны, на вид ненамного старше меня, сидит на скамейке возле церкви, уперев локти в колени, совсем обессиленный. Протягиваю ему бутылку воды и улыбаюсь.
– Вы – большие молодцы. Огромное вам спасибо!
Сморгнув, он смотрит на меня с удивлением. Глаза – карие и красивые, насколько можно разглядеть под толстой черной коркой, покрывающей его целиком.
– Погоди-ка, а мне знакомо твое лицо.
Удивленно поднимаю брови. На миг мелькает тщеславная мысль, не флиртует ли он со мной, но тут же отметаю эту версию как несостоятельную. Он только что боролся с пятиметровым пламенем, у него на одежде повсюду прожженные пятна, даже на локтях. Будь я на его месте, все, что стоит вертикально, казалось бы мне деревом, готовым обуглиться.
– Правда? А ты что, из Санта-Хасинты, штат Калифорния?
– Стало быть, Санта-Хасинта. – Он ставит бутылку с водой на скамейку и окидывает меня взглядом с ног до головы. – Значит…
Он хотел что-то еще сказать, но слова повисают в воздухе, когда взгляд его устремляется куда-то за мое плечо, а губы расползаются в улыбке, обнажая идеально белые зубы. Сверкающие на черном фоне, они – единственное, что в данный момент видно на его лице.
– Вот черт, да это же Пеке! Иди сюда, бандит!
У меня за спиной раздается недоверчивый хохоток. Я немедленно его узнаю: смех Эшера, которого я не видела весь день. После того нашего диалога в присутствии Дани (я бы не стала называть это дискуссией, учитывая нашу с ним историю, но – ладно) он делал то же, чем занимался все последние годы: избегал меня.
«Поверь мне, Лювия, тебя просто невозможно игнорировать».
Ага, конечно.
Лесник поднимается со скамейки, и я просто каменею. Он и сидя выглядел рослым в этих форменных зеленых брюках и огромной куртке, когда-то бывшей желтой. Но оказалось, что роста в нем метра два, так что он внезапно нависает над моей головой, как секвойя.
Отхожу на пару шагов, и они с Эшером сливаются в типичном мужском объятии. Звонкие хлопки по спине, оттопыренные зады, чтобы не соприкоснулись их сокровища, и бесконечные «Рад тебя видеть, братан», вперемешку с разнообразнейшими ругательствами.
И только когда они расцепились, до меня доходит, что я все еще стою, где стояла, не сходя с места, как памятник, хотя прекрасно могла бы воспользоваться ситуацией и потихоньку слинять. Не знаю, осталась ли я потому, что два красавчика в обнимку – то еще зрелище, или по причине моего нездорового любопытства и желания выяснить, кто этот парень – не университетский ли приятель Эшера? Очень может быть, потому что в том, что он не из нашего городка, я уверена.
Лесник с легкостью обхватывает Эшера за плечи (он выше его на несколько сантиметров) и улыбается мне.
– Ну, Пеке, разве ты нас не познакомишь?
Вот это уже прозвучало с намеком. Но я не чувствую себя неловко или неуютно, потому что мгновенно улавливаю ауру этого парня: победитель и очаровашка с трепетным сердечком под слоями мужской уверенности и тестостерона, но с чистыми глазами. Глазами щеночка, я бы сказала. Улыбается мне с видом эталонного совратителя, но в его взгляде только веселье.
Улыбаюсь ему в ответ, мне тоже хочется поразвлечься.
– Не приставай к Пеке, у него сегодня адский денек. – И сама протягиваю ему руку. – Лювия Клируотер из Санта-Хасинты, волонтер на время и турист по принуждению.
– Лювия, так?
Улыбка Щенячьих Глаз становится еще шире, если это вообще возможно. Эшер натужно кашляет, сотрясая при этом своего приятеля, но тот остается невозмутим.
– Красивое имя, не забудешь. – Так как руки у него все еще в саже, он сжимает мой указательный палец двумя своими и дергает его вверх и вниз. – Трэвис Уоткинс, из Напы, волонтер Службы лесной охраны, а также сосед по квартире и товарищ по футбольной команде Пеке в Лос-Анджелесе.
– Почему-то я не удивлена, что ты футболист.
Он пожимает широченными плечами.
– Или футболист, или стриптизер.
– К счастью для нас всех, мяч попал ему в руки как раз вовремя, – шепчет Эшер.
– Чувак, я первоклассный танцор.
– Скажи это «Гамма Альфам»[28].
Вслед за этим начинается спор (горячий со стороны Трэвиса, невозмутимый со стороны Эшера) о том, что именно произошло на какой-то там вечеринке братства. Они не могут прийти к согласию ни о дате, ни о времени, ни о количестве выпитого алкоголя, и Трэвис очень обижен, что Эшер не помнит, под какую именно композицию он исполнял «свое грандиозное шоу».
Делаю шаг назад – внезапно мне захотелось уйти. Что-то в блеске их глаз, в том, как губы Эшера борются с улыбкой, бередит маленькую ранку, которую я каждый день стараюсь не замечать. Почти та же фигня, как когда Трин звонит и начинает мне рассказывать о своих похождениях в Рино, а я всеми силами стараюсь совладать с двумя половинками себя, которые никак не могут прийти к согласию: одна искренне хотела бы за подругу порадоваться, а вторая – попросить ее заткнуться, потому что она тыкает меня мордой в то, чего я лишилась.
Я так и не попросила ее ни о чем таком не рассказывать, хотя она всячески настаивала на том, чтобы я была с ней честной. Именно по этой причине я ничего и не сказала. Ведь Тринити тоже переживает нечто новое, хотя и не совсем то, чего она ожидала, и ей нужна лучшая подруга, чтобы ее выслушали и поддержали. И если она могла часами слушать по телефону мои бессвязные рыдания, то как же я откажу ей в советах относительно козлов-преподавателей и безумных университетских вечеринок?
Я отошла уже на четыре шага, когда Трэвис делает нечто совершенно непонятное: он расстегивает куртку. В Линкольн-Баре уже стемнело, температура воздуха опустилась до тринадцати градусов. Я несколько раз думала сходить в кемпер за кофтой, но со всей этой беготней и так разогрелась.
Трэвис, конечно, только что вышел из горящего леса, но…
Эшер качает головой.
– Стой, парень.
– Нет, я обязательно должен тебе напомнить, как далеко простираются мои танцевальные таланты, – говорит Трэвис, сбрасывая с плеч куртку, под которой обнаруживается черная футболка с Терминатором в темных очках: на одном из стекол красным написано «Легенда». – Это осталось в анналах истории всех братств.
Вслед за этим он выдергивает из-под ремня низ футболки, намереваясь от нее избавиться. И я становлюсь свидетелем игры самых разных мускулов – брюшных, грудных и всех остальных, – пока он стягивает футболку через голову и опускает руки.
Если честно, я слегка обалдеваю. А поскольку, еще раз, я – хорошая подруга, то тут же вспоминаю о Тринити. Ей бы точно понравилась эта картина.
По привычке, как я делаю со всем, что привлекает мое внимание, думаю: легко ли будет передать карандашом все эти рельефы. Секундочку… То, что идет у него со спины почти до самых ребер… это что, Дори? Та синяя рыбка с кратковременной потерей памяти?
Я раз десять перевожу взгляд с симпатичного лица Трэвиса на татуировку Дори, пытаясь убедиться, что то и другое действительно сочетается в одном человеке.
А Трэвис между тем указывает на какой-то шрам возле левой косой мышцы живота. Кажется, он хочет, чтобы Эшер наклонился и рассмотрел его поближе, но тот, чего и следовало ожидать, отказывается. Скрестил на груди руки и глядит на своего приятеля с теплотой и терпением.
Чувствую, как мои же ногти царапают невидимую рану, и вздыхаю. Впервые замечаю, как на меня опускается вечерняя прохлада, и обнимаю себя руками. Отстой. Миляга Эшер, демонстрирующий полное взаимопонимание с соседом и товарищем по футбольной команде, вызывает у меня острое желание его пнуть.
– Приятно было познакомиться, Трэвис, – роняю я, перехватывая его внимание. – Знаешь, ты можешь отдохнуть и поесть в спортивном зале.
Адресую ему натянутую улыбку и ухожу. Уф, с каждым шагом чувствую, как на плечи наваливается усталость. Жуткое ощущение, я гнала его от себя весь день, но в такие минуты, как эта, оно будто вонзает в меня острые когти.
Ненавижу. Ненавижу это состояние. Ненавижу, когда нет сил держать под контролем эти эмоции, которые так и норовят меня раздавить, и…
Меня вдруг обволакивает тепло и какой-то древесный запах. Сандал? Останавливаюсь, когда на плечи мне опускается куртка. Сердце мое уже припустило во всю прыть, стучит, бьется в ребра.
Проглотив тугой комок разных эмоций, я оборачиваюсь к Эшеру. Его руки все еще на моих плечах, их тепло я чувствую даже сквозь ткань. Зарево заката обводит ореолом его светлые волосы, ложась на них медными отблесками. Бейсболки на голове нет, и длинная челка на контрасте с выбритыми висками его вообще-то не красит.