– Правильное слово – «усопший», – поправляет он. – Отнеситесь с уважением к бренным останкам, молодой человек. Все мы там будем.
– Э-э-э, ну да.
Вспоминаю горестную мину Лювии, затем ее улыбку и радостное прощание, наконец киваю. Медленно отвожу руку; тошнота, словно гадюка, огненными кольцами сжимает мой желудок. Какого хрена она это делает? Я же отдал ей куртку. И на весь день оставил ее в покое.
Мистер Соколов объясняет мне что-то о системе охлаждения гроба, которой оборудован его автомобиль, и о том, почему ему в конце концов пришлось прибегнуть к огромной холодильной камере, призванной отсрочить начало эмфизематозной стадии.
– Да, – говорю я. – Эмфизематозная стадия – это проблема.
Однако в мозгу у меня без конца крутится одна и та же пластинка: «Не пляши под ее дудку, не пляши под ее дудку, не пляши под ее дудку…»
– Ради бога, не делайте такое лицо. Тело должным образом упаковано в термопакет. Я – профессионал с именем.
Вновь киваю.
– Ага.
«Ты лучше, чем она, ты лучше, чем она, ты…»
Мистер Соколов открывает дверь, выпуская клубы морозного воздуха и тумана, и решительно направляется к огромному алюминиевому свертку, спрашивая у меня, что я предпочитаю – голову или ноги.
Наверное, я никогда уже не стану прежним.
И выбираю, естественно, ноги.
Лювия
Дверь в «Литтл-Хазард» открывается так резко, будто к нам ворвался тайфун. Я об этом узнаю не потому, что вижу своими глазами. А потому, что маленькая полочка, прикрученная к стене в углу душа, подрагивает, а бутылочки с шампунями – шатаются. Падает бальзам для волос, и мне приходится отскочить назад, иначе флакон ударил бы меня по пальцам ног.
– Лювия!! – рычит Эшер, и голос его эхом разносится по всему кемперу.
Кто угодно, окажись он на моем месте, подумал бы, что произошло нечто ужасное и нужно куда-то срочно бежать и кого-то спасать.
Но я-то знаю, что это не что иное, как проявление предельного раздражения, до которого он доходит исключительно в тех случаях, когда все защитные механизмы и брандмауэры невозмутимого и бесконечно терпеливого Стоуна низвергнуты.
Занятая ворчанием из-за того, что ударилась поясницей о кран, увернувшись от флакона с бальзамом, я не удостаиваю его ответом. Но до него быстро доходит, что я могу быть только в душе и больше нигде.
Его кулаки обрушиваются на дверь.
– Лювия! – снова вопит он.
– Если ты знаешь, что это я и что я здесь внутри, то зачем продолжаешь выкрикивать мое имя? – Издаю громкий оскорбленный вздох. – Ты же, надеюсь, не из тех извращенцев, которые дрочат под звук воды, когда девушка в душе?
Пауза.
– Открывай.
– Ушам своим не верю.
– Даю тебе ровно десять секунд на то, чтобы ты открыла эту чертову дверь сама. Потом это сделаю я.
По мне пробегает легкая волна беспокойства (или волнения?). Осторожно, стараясь не шуметь, отодвигаю шторку душа и осматриваю дверь в ванную комнату. «Литтл-Хазард» – кемпер класса люкс. Дверь запирается сама, ручка из нержавейки. Повернута правильно, в нужную сторону, в соответствующем окошечке виден красный сегмент – «занято», так что прихожу к заключению: чтобы ее открыть, ему придется стать Суперменом инкогнито. Поэтому я просто дам ему выговориться: пусть себе дерет глотку, пусть обзывается и оскорбляет меня, сколько ему угодно, в коридорчике, пока не придут наши бабушки. Сколько может продлиться одна партия в «Скрэббл»? Не очень долго, я полагаю.
Я облегченно вздыхаю, когда он начинает обратный отсчет – громко, чтобы я слышала. Тем временем я облачаюсь в свой любимый махровый халатик, закручиваю волосы в узел на макушке и лезу в косметичку за увлажняющим кремом. Все это время с губ моих не сходит улыбочка. Я отлично знаю, что мне не следовало бы чувствовать себя сейчас так; мне вовсе не нужен психолог, чтобы понять: это ненормально – ощущать смесь предвкушения и адреналина, скручивающуюся в животе, вместо естественных чувств грусти и подавленности после разрыва.
Поскольку именно это, с моей точки зрения, произошло сегодня вечером между мной и Джастином. Не знаю, что на этот счет думает он, и, должна сказать, меня впервые в жизни это никак не колышет. Но знаю и то, что это мое состояние продлится, скорее всего, не очень долго и уже завтра я снова начну крутить и вертеть это все в голове.
И все же в эту минуту я словно под защитой несуществующей брони спокойствия (которая вполне может оказаться своеобразной формой оцепенения) и намерена ее использовать.
Открываю тюбик с кремом, когда Эшер произносит:
– Десять.
После чего – тишина. Краем глаза поглядываю на дверь и на красное окошечко и мысленно ругаю саму себя. Не откроет он. Не может такого быть, чтобы…
Что-то щелкает, ручка поворачивается влево, в окошечке появляется зеленый цвет. Не успеваю моргнуть, как дверь в душ открывается и в проеме с торжеством ярости появляется Эшер Стоун. Стиснутые зубы, убийственный взгляд, одной рукой он оперся о стену, что позволяет ему наклониться вперед.
– Как это ты?.. – Резко закрываю рот и зажимаю рукой нос. – Фу! Что это? Это ты так воняешь?
Губы его расплываются в улыбке, столь ужасной, что она напоминает оскал безумца.
– Что, не нравится? Так пахнет человек, который таскал труп. – И он поддевает кончиками пальцев свою футболку и встряхивает ее.
– Ох, господи, – шепчу я, отступая на шаг. Следующая волна смрада вызывает у меня рвотные позывы, и тушеное мясо и масляные булочки мистера Карри грозятся выскочить обратно. Срочно сглатываю слюну.
Эшер пользуется моментом и подходит ближе. Душевой отсек настолько микроскопический, что его присутствие вытесняет свет.
– Эй, куда это ты?
– Под душ, естественно. – Он протягивает руку над моим плечом, берясь за открытую шторку, и мне кажется, что жизнь моя кончится ровно в эту секунду, потому что здесь и так уже разит кладбищем. – И ты мне поможешь.
Фыркаю в свои ладони, которыми зажала нос.
– У тебя что, крыша поехала?
– Ровно это пришло и мне в голову, когда любезнейший мистер Соколов привел меня к холодильной камере бара. – Не обращая никакого внимания на то обстоятельство, что между ним и душем нахожусь я, другой рукой он тянется к крану. Слышу, как за спиной потекла вода. – Я тогда сказал себе: «Может, Лювия сбрендила? Как это ей взбрело в голову предложить меня добровольцем для чего-то подобного? Она что, не знает, что меня выворачивает наизнанку, даже если я просто в лужу ступлю, не говоря уже о том, чтобы оказаться рядом с дохлятиной?»
К моему несказанному изумлению, замешательству, удовольствию и ужасу (да, всему сразу), Эшер хватается руками за ворот и одним рывком стаскивает с себя футболку. Инстинктивно закрываю глаза, стремясь спрятаться от тлетворного запаха, а также из предосторожности – на тот случай, если ему придет в голову швырнуть эту тряпку мне в лицо. Или потому, что мне уже случалось пускать слюни при виде его мускулатуры.
Между тем он продолжает говорить.
– Но тут до меня доходит: «Да нет же, она точно это знает. Эта ненормальная очень хорошо знает, что именно может свести меня с ума, и сделала это нарочно». Так? – Что-то касается моего подбородка, я открываю глаза. Это он. Это его пальцы берут мой подбородок, и он поднимает мое лицо, пока наши взгляды не встречаются. В это мгновение глаза его не просто синие, они подобны молниям, вонзающимся в бурное море, и мне кажется, что в этом море я вижу саму себя в маленькой утлой лодчонке, у которой мало шансов пережить разразившуюся катастрофу. – Тебе ведь просто нравится видеть, как я слетаю с катушек, так, Лювия?
Очень.
ОЧЕНЬ-ПРЕОЧЕНЬ.
Облизываю губы.
– И не говори! А больше всего меня умиляет, что ты запросто мог бы сказать мистеру Соколову «нет» и найти на эту роль кого-нибудь другого, так ведь тоже можно помочь. Но ведь нет же! Ты же у нас добрый самаритянин, Эш.
Он сощуривает глаза и испепеляет меня таким взглядом, как будто реально хочет свернуть мне шею. Когда он без кепки и так близко, я могу сосчитать все его ресницы и проследить очертания пробивающейся щетины на подбородке.
– Ты сделала это нарочно? – вопрошает он, словно ему зачем-то понадобилось мое подтверждение.
Выдерживаю его взгляд одну, две, целых три секунды (столько же, сколько в городском спортивном зале, после чего он безразлично отвернулся). А потом нежно ему улыбаюсь.
– Тебе и в самом деле нужно это спрашивать?
Он рычит и бросается вперед. Вдруг мне кажется, что я – защитник команды соперника, а он – ищет зачетную зону. Эшер вталкивает меня в душевую кабину, прямо под воду, я взвизгиваю, ведь вода ледяная. Импровизированный пучок разваливается, волосы рассыпаются по спине. Слышу, как закрывается шторка, а потом он, обхватив меня рукой за талию, нас разворачивает.
Смотрю вверх. Струйки воды падают на его плечи и голову, и его исполинский рост служит мне защитой. Машинально отталкиваю его от себя, упираясь ему в грудь, но едва успеваю отойти на несколько сантиметров, как уже врезаюсь в стену. Мое плечо больно ударяется о полку. Вдвоем нам здесь не поместиться. Как и предупреждало мое порочное подсознание в первый день, здесь едва хватает места для него одного с его футбольным телосложением. Не могу даже рук согнуть, чтобы его не коснуться.
Так же машинально, на автопилоте, решаю взять ситуацию в свои руки. Это же Эшер Стоун. Перед ним я не имею права на слабость.
Вздыхаю, изображая сожаление.
– Мог бы прийти пораньше на десять минут, и мы бы приняли душ вместе. А так только воду растранжирим.
– Не растранжирим, если ты приложишь усилия и все сделаешь быстро. – Он проводит руками по лицу, смахивая капельки, соскальзывающие с висков на щеки. Затем роется на полке и протягивает мне мочалку. – Сосредоточься на руках и плечах. Мне пришлось положить туда щиколотки покойника, когда мистер Соколов очень кстати обнаружил, что не может найти ключи от машины.