Когда вода достигает наивысшей точки, перевожу взгляд на Лювию. Самый подходящий момент, чтобы полюбоваться ею: никто ничего не заметит, потому что у всех перед глазами другое, гораздо более достойное их внимания зрелище. Но только не для меня. Лицо ее цветет улыбкой удивления. Сегодня на ней длинное, в пол, желтое платье, волосы собраны в пучок на макушке. После рискового вождения Винанти кое-какие пряди выбились и теперь обрамляют виски, касаются ушей, падают на шею.
Воображаю, что все между нами иначе, что я могу подойти к ней сзади, не опасаясь получить по яйцам. Я обвил бы ее руками и поцеловал в родинку, которая чуть выше плеча, на шее. Родинку, заворожившую меня в четырнадцать лет, заставившую мечтать о разных непотребствах.
А потом, как и все последние годы, я заставляю себя выкинуть из головы всю эту чушь, напоминая себе о том, почему этого не может быть. Почему это плохая идея.
И чувствую себя круглым дураком.
То есть…
Ховарда в этом уравнении уже нет.
И я не тот Эшер, которому вот-вот стукнет пятнадцать и который жидко обделался перед перспективой залезть в шкаф, чтобы поцеловать девочку своей мечты.
Допустим, если я долго ждал своего шанса, чтобы сделать этот шаг, почему бы не в этой поездке?
Спазм в мышцах живота повторяется, на этот раз с большей силой. И словно на мои мысли откликнулись не мышцы, а задрожала земля, реакция распространилась по всему телу; по пальцам и рукам, которые внезапно кажутся мне слишком большими и тяжелыми, чтобы их контролировать, и по ногам, которые начинает покалывать, как всякий раз, когда мне хочется от чего-то убежать. В ушах что-то звенит, в голове – пустота, как у космонавта в состоянии невесомости.
Все то же самое, только намного сильнее, я чувствовал в тот давний день рождения Лювии. Тогда мне казалось, что от одного волнения я выблюю пиво с тортом на глазах у всех одноклассников. А когда Тринити, притворив дверь шкафа, встала перед ней и объявила, что каждый, кто дерзнет сорвать первый поцелуй с губ ее подруги, должен будет пройти ее экзамен, ко всему прочему добавилась еще и желчь.
Я отчаянно хотел стать тем парнем. И хотел я этого с таким жаром ровно потому, что им не был. Потому что там, где другие парни, мои друзья и приятели, с головой бросались в отношения, получали свой первый опыт и драматические, типичные для подростков финалы, я всегда делал шаг назад.
Но если кто-то и заслуживал того, чтобы я проявил храбрость, то это была Лювия Клируотер.
Однако я ее не проявил, и с тех пор не проходило и дня, чтобы я в этом не раскаивался.
И что, теперь я буду ждать, когда появится еще какой-нибудь тип, и все повторится с начала?
В худшем случае Лювия просто пошлет меня к черту, но тогда я по крайней мере буду знать ответ. Буду знать, что должен отбросить мечты, потому что с ней мне ничего не светит. И тогда я смогу это пережить.
Хотя… Вспоминаю лихорадочное дыхание Лювии, когда мы играли в «золото и серебро», и выражение ее лица, когда я набросил ей на плечи свою куртку в Линкольн-Баре, и с какой лукавой улыбкой она намыливала мне спину в душе.
И вот я представляю чистую доску тренера Тима и начинаю ее разрисовывать, расставляя все по своим местам. Лювия – по одну сторону, я – по другую. Джастин с жирно перечеркнутым лицом, весь в кнопках, даже на глазах. Кемпер, Дон Колючка, мой Супербоул, карта Соединенных Штатов с нашим маршрутом, обе бабушки и все, что уже пережито. Соединяю линиями одно с другим, мысленно прокручиваю все ходы, с самого начала до самого конца, учитывая детали и риски. И, пока я это делаю, тревога и тяжесть в желудке постепенно растворяются, словно шипучая таблетка в стакане воды.
А когда я заканчиваю, удовлетворившись полученным результатом, то понимаю, что на несколько минут полностью отключился от реальности. Извержение гейзера уже закончилось, и Лювия занята тем, что снимает бабушку и Джойс.
Я щелкаю пальцами и оглядываюсь по сторонам точно так же, как перед выходом на поле.
Потому что план игры у меня есть.
Лювия
Эшер эволюционировал: был «страдающий запором, витающий в облаках красавчик, а-ля Эдвард Каллен», стал «тот, кто физически присутствует каждую минуту дня и ночи». И я не знаю, с чего бы это. Переход случился где-то между почти свершившимся наездом на бизона и нашим обедом с Винанти в «Счастливом часе: Бар & гриль».
Войдя в это заведение, я сажусь за столик и едва не подскакиваю, когда ближайший ко мне стул сначала ракетой взмывает вверх, а потом на него приземляется Эшер. Я ждала от него, что он сядет по диагонали, наискосок от меня в противоположном углу стола, или в крайнем случае ровно напротив. Пялюсь на него, пока он, в ответ на эту настойчивость, не встречается со мной глазами.
Он не улыбается, нет, ничего такого, и локти стоят на столе – расслабленно, непринужденно. Но в глазах его я замечаю какой-то блеск… насмешливый?
– Что такое?
– В последний раз, когда мы с тобой обедали на соседних стульях, это вышло мне боком: меня неделю несло чем-то зеленым, – напоминаю я ему. – Так что ты вынуждаешь меня попросить тебя вывернуть карманы.
Он слегка разворачивается ко мне: в этом положении плечи его кажутся в два раза шире. Наши бабушки оживленно болтают о чем-то с Винанти, хотя правильнее будет сказать, что это моей бабуле есть чем поделиться с нашим гидом-гуру, у них явно полно общих интересов, зато Атланта взирает на нее с прищуром, подозрительно. К чести Винанти отмечу, что она совсем не выглядит запуганной. Я знаю немногих, кто способен выдержать давление изучающего взгляда Атланты Стоун.
– Можешь сама меня обыскать, если не доверяешь, – заявляет Эшер.
На мгновение останавливаюсь взглядом на его неизменных спортивных штанах. Сегодня на нем – темно-синие, длиной чуть выше колена, потому что парни, подчиняясь какому-то странному закону природу, способны ходить в шортах двенадцать месяцев в году, не обращая никакого внимания на смену времен года.
Так что виден шрам, появившийся у него как раз по моей вине – бледный, извилистый.
– Эш Кетчум, ты что, просишь меня пошарить в твоих карманах?
– Только если у тебя подозрения, что там хоть что-то есть.
Хлопаю ресницами. Посылаю своему мозгу сообщение: это – Эшер Стоун, и Эшер Стоун никогда не позволяет себе двусмысленных шуточек. По крайней мере со мной.
Еще пара взмахов ресниц – и на его щеке уже проявляется та знаменитая ямочка, а я внезапно оказываюсь в Стране чудес, где меня ждут водопады, текущие вверх, и деревья, свисающие с небес.
К счастью, я не юная и наивная Алиса, и для меня нет ничего лучше, чем взаимные выпады и сражения.
Подпираю кулаком подбородок, впиваюсь в него взглядом.
– А если я засуну руку, а там – ничего интересного?
– Дай определение для «интересное».
Открываю рот, чтобы ответить, и в эту секунду перед нами материализуется официант с меню. Наш разговор испаряется, как будто никогда и не начинался, я просматриваю перечень блюд, бабушка пытается уговорить меня взять с ней на двоих кесадилью, а я всеми фибрами души и тела чувствую присутствие Эшера. Он такой огромный, что локоть его то и дело касается моей руки, и мне уже начинает казаться, что это не случайность, что он делает это намеренно.
Чувствую в животе какое-то порхание, но в ответ только крепче сжимаю вилку и мысленно распыляю в этой зоне инсектицид, чтобы пресечь это безобразие.
Во-первых, потому что все, что имеет какое-то отношение к Эшеру Стоуну, с вероятностью девяносто девять целых и девять десятых процента является ошибкой восприятия.
Во-вторых, потому что я еще не настолько сошла с ума, чтобы разволноваться из-за того, что он сел рядом со мной и теперь его локоть ходит поршнем в сантиметре от моей груди.
В-третьих – и это вовсе не типичная уловка с целью спрятаться от разных сантиментов, – у меня и так достаточно поводов для беспокойства.
Наконец, из меня еще не выветрилось ощущение от веселенькой прогулки на поезде воспоминаний вчера вечером. А если присовокупить к этому еще и мину Эшера типа спасайся-кто-может в тот раз, в «Сильвервуде», при одном лишь упоминании событий четырехлетней давности, то у меня уже хватает отправных точек для рассуждений на тему «что случится, если».
К тому же я только что порвала со своим парнем. Это ведь тоже нужно брать в расчет, разве нет?
Ах, ну да. Это тоже. В сухом остатке: это путешествие и дальше пойдет по накатанной, не могу я позволить себе потерять голову из-за каких-то странных единичных событий, к тому же я вообще предпочитаю ничего не менять в отношениях с Эшером. Меня вполне устраивает то, что есть сейчас: тихо, спокойно, без особого напряжения (какой бы там жгучей энергии ни расчухала Винанти). Чувствую, что мы могли бы быть… друзьями? Чем-то в этом роде.
Довольная найденным решением, сосредотачиваюсь на еде и веду себя с Эшером так, как вела бы себя с любым другим приятелем. Когда он в следующий раз как бы случайно задевает меня, я тоже пихаю его локтем, вроде как в шутку. Он хмуро глядит на меня, а я улыбаюсь ему с полным ртом. Через несколько секунд, которые потребовались мозгам Стоуна, чтобы переварить полученную визуальную информацию, губы его тоже расползаются в улыбке. Но у него она… как будто… другая? Снова появляется эта чертова ямочка, и я спешно переключаюсь на кесадилью и занимаюсь только ею, пока ощущение жара в груди не исчезает.
С этого момента начинается что-то странное.
Высадив нас на берегу реки Файрхол, Винанти настойчиво предлагает нам искупаться вместе с остальными туристами, которые уже наслаждаются солнечным деньком. Погода нежаркая, но мы все придерживаемся базового правила такого рода путешествий, звучащего примерно так: «Раз уж я здесь оказался, нужно испытать все по максимуму».
Делаю все возможное, чтобы не замечать монументальное тело Эшера в прикиде для купания. К счастью (хотя мне не пристало об этом думать), он носит тот тип мужских плавок, который я предпочитаю: шорты-бермуды. Классика. Беспроигрышный вариант. Они не заставляют тебя гадать, эта выпуклость – норм или же это следствие холода, и не вынуждают опасаться, что в любой момент что-то выглянет снизу. Кроме того, мы с Тринити уже давно удостоверились, что очень немногим парням по-настоящему идут плавки.