Он первым заходит в воду, ведя за руку Атланту, поскольку трость та оставила в машине. А я намазываю защитным кремом свою бабушку, нахлобучиваю ей на голову соломенную шляпу с гигантскими полями, потом проверяю температуру рук и лба – они не должны быть холодными.
Она все это безропотно выносит, поскольку знает, что выбора у нее нет, но я не могу не заметить ее нетерпение.
– Хватит уже, хватит. Все отлично. Свались на меня прямо сейчас какой-нибудь спутник, я и то выживу. Довольна?
– Вот она, благодарность… – драматично вздыхаю я.
Вода холоднющая, зуб на зуб не попадает, и я чувствую, как встает каждый микроскопический волосок на моем теле, а соски грозят проткнуть ткань бикини. Бабушка бросает меня и шлепает к Атланте, причем обе они демонстрируют совершенную невосприимчивость женского тела в постменопаузе к холоду. Плывут себе в самую глубину, как типичные дамы «элегантного» возраста: головы держат над водой, чтобы не дай бог не замочить, по-собачьи перебирают руками и ногами.
Я успеваю зайти по колено, когда краем глаза замечаю приближающегося Эшера. Но так как я совершенно его не ждала и, как полная дура, до минимума снизила уровень защиты, он осыпает меня яростными фонтанами брызг: один миг – и я вся мокрая, с головы до ног.
Из меня вырывается типичный девчачий крик, словно из фильма ужасов.
– О боже! У тебя там ведро припрятано или что? – Откидываю волосы назад и, вместо того чтобы разозлиться, начинаю хохотать. – Матерь божья, она ж ледяная!
Он стоит метрах в двух от меня, где ему обеспечена возможность благополучно удрать, если мне придет в голову отомстить. Вода обнажила его лицо, уложив назад волосы, – и надо же, это ему идет: просто красавчик. Решаю быть благосклонной к себе самой и позволяю бросить беглый взгляд на его торс. Ничего не скажешь, впечатляет. Как раз мой тип.
«Кончай».
– Окунешься, и сразу привыкнешь, – говорит он. Пятится назад, улыбаясь. – Ну же, давай, Клируотер. Наберись мужества, напряги яйца.
– Яичники, – уточняю я. – Ладно, пусть не говорят, что Стоун оказался храбрее Клируотер.
И, недолго думая, широкими шагами иду вперед, не обращая внимания на то, что кожу так и щиплет от холодной воды, а когда эта самая вода оказывается мне уже примерно по грудь, приседаю и погружаюсь с головой. Вынырнув, тяжело дышу.
– Пока что ни капельки не лучше.
Эшер, а сейчас он ближе, чем раньше, тянет ко мне руку.
– Тогда давай подвигаемся.
Гляжу на эти вытянутые пальцы, чувствуя, как стучит мое сердце, как оно разгоняется и мчится, как поезд на всех парах, но я знаю, что должна быстро принять его руку, иначе неизбежно выставлю себя дурой. Еще секунда – и я хватаюсь за нее. Он одним рывком перебрасывает меня сразу на несколько метров, на глубину, где мне уже не достать до дна. И следует за мной. Здесь все – и наши бабушки тоже – плывут туда, где скалы по берегам реки сближаются, образуя узкий проход. По пути нам все время попадаются другие туристы, все очень довольные.
Пока мы неспешно плывем вперед, я переворачиваюсь на спину и смотрю в небо – на узкую голубую полоску между серыми скалами и деревья на них. Палитра – простая и яркая. Контраст между объектами – поразительный. Дикая природа. Без трещин. Без искусственности.
«Настоящее» – подходящее название, думаю я.
Эшер рядом со мной тоже поднимает голову, хочет посмотреть, что привлекло мое внимание.
– Тебе нравится?
– Это прекрасно.
– Будешь рисовать?
Ноги мои замирают, переворачиваюсь в обычное положение. Движение, кажется, получилось слишком резким, бросающимся в глаза, и теперь я концентрируюсь на том, чтобы просто плыть, а в голове путаются мысли.
Решаю сказать правду.
– Я не взяла с собой ни краски, ни кисти, ни бумагу.
– Ага, я давно заметил, – отвечает он, и я удивляюсь. Опять. То есть… он заметил? Но почему? – Очень жаль, у тебя бы классные работы получились.
Да они постоянно приходят мне в голову.
Все время.
А потом… тают. Как и все то, что я не могу воплотить в жизнь.
– А ты как? – С улыбкой перевожу разговор на другую тему. – Скучаешь по футболу?
– А, ну да, немного. – И мне кажется, что он на этом и остановится, лаконичный, как и всегда, но на этот раз он продолжает: – Сезон очень напряженный, так что университетский футбол может заставить тебя начисто забыть, почему ты любишь спорт, но я всегда стараюсь напоминать себе, почему стал им заниматься.
– Ну и почему? Популярность? Фанатки? Гарантированные интрижки? – Специально закидываю его этими вопросами, прекрасно зная, что ни один из них не попадает в цель.
Он мне подмигивает.
– Это ты сказала, не я.
Издаю короткий смешок.
– А если серьезно. – И тычу пальцем ему в плечо, получая в ответ косой взгляд. – Почему?
Несколько секунд он вроде как раздумывает над ответом, пока мы плывем вдоль скалистой стены слева. Правый берег усеян ребятишками и подростками: эта публика влезает на торчащие из воды камни и сигает обратно в воду.
– Потому что это то, что не вызывает у меня никаких сомнений, – наконец говорит он. – Я знаю, что это у меня получается, и это придает мне уверенности в себе.
– Суперское ощущение, наверное.
– Если честно, то да. У тебя с живописью тоже так?
Вот черт. С чего это он вернулся к этой теме? С одной стороны, я понимаю. Это всегда было частью меня, печатью моей идентичности. Эшер Стоун носится, как лев, и играет в футбол. Лювия Клируотер решает твои проблемы и рисует как художник Золотого века.
– Не совсем. Живопись… – «Скажи хоть что-нибудь. Не вороши осиное гнездо». И тут мне вдруг вспоминается серебристая лента Винанти, не знаю почему. – …Она позволяла мне почувствовать себя свободной и даже, можно сказать… особенной? Уф, нет, это уже как-то чересчур.
– Да нет, нормально. Соглашусь.
Смотрю на него. Он не сводит с меня глаз.
– Серьезно?
– Ну да, это ведь часть тебя: ты же заставила меня позировать, как только мы познакомились. Думаю, это производит впечатление.
Смеюсь, чтобы хоть немного ослабить напряжение внутри.
– Да уж, я была довольно настойчивым ребенком, верно?
Он выгибает бровь.
– Была?
– Хм-м-м?
– Ты все время говоришь в прошедшем времени – например, что живопись позволяла тебе почувствовать себя свободной. Разве теперь это уже не так?
Эти его синие глаза, без козырька, челки или чего бы то ни было, что их смягчает, впиваются в меня слишком глубоко, слишком настырно. Я чувствую, что если отведу взгляд, то проиграю. И получу тот же результат, если позволю превратить это в серьезный разговор о тех аспектах меня, которые ни при каких обстоятельствах не подлежат обсуждению.
Беседовать как два взрослых человека – это нормально.
Ковыряться в ранах, о существовании которых он даже не подозревает, – нет.
– Ой, господи боже мой. – Я прикрываю рот рукой, разыгрывая внезапное потрясение. – В тебя, кажется, вселился дух Винанти. Ты только погляди! У тебя соски набухают!
Он закатывает глаза.
– Лювия…
Хохоча, плыву назад.
– Эй, доктор Стоун, предлагаю состязание: кто сможет спрыгнуть с самой высокой скалы.
Мне удается его отвлечь. Стоуны есть Стоуны: они могут сколько угодно пыжиться, быть серьезными и ответственными, но ни за что не сделают ни шагу назад, если бросишь им вызов. В конце концов мы становимся кем-то вроде королей скал Файрхола, и ватага мальчишек приветствует нас громкими воплями, когда, после десятиминутного карабканья вверх по скалам, мы бросаемся в воду с высоты пяти метров.
Чтобы развеялись все сомнения (если у кого-то они еще оставались) относительно профессионализма Винанти, она присоединяет свой приветственный вопль к крикам этой мелюзги.
Эшер чуть не падает в обморок, когда, при вхождении в воду, с меня слетает верхняя часть бикини. Он реквизирует очки для подводного плавания у всех пацанов предпубертатного возраста в округе и принимается искать мой лифчик с чисто военным упорством. Течение на этом участке реки, сразу после водопада, такое сильное, что эту тряпочку наверняка унесло уже очень далеко, и поиски ни к чему не приводят.
Выхожу из воды, прикрывшись руками, что меня вообще-то почти не волнует, ведь я уже успела позагорать топлес вместе с Тринити, когда мы ездили на Венис-Бич. И даже моя бабуля советует мне открыть и предъявить миру такие прекрасные грудки, что, впрочем, для нее ничуть не удивительно.
Наверное, я бы так и сделала, не будь рядом со мной этого верзилы метр девяносто ростом. Я, конечно, могу отрицать многое и даже решить обращаться с ним как с другом, но это далеко не одно и то же: показать грудь Эшеру или же любому другому купальщику на этой реке.
Едва мы выходим из воды, он бежит вперед, затем возвращается с полотенцем и накидывает мне его на плечи, крепко запахнув.
Подняв глаза, ожидаю увидеть его нахмуренные брови, а не эту его… улыбочку. Не отпуская концы полотенца, он склоняется к моему уху и шепчет:
– Страшно рад, что отпечатков моих пальцев на тебе уже нет.
Пум-пурум-пум-пум-пум-пум… Сердце чуть не выпрыгивает из груди. Он смотрел. Изловчился, стало быть, и рассмотрел, даже под водой, что синяков больше нет.
Не буду я из-за этого нервничать.
Это всего лишь шутка.
Шутка по поводу моих сисек, но шутка же, в конце-то концов.
– Надеюсь, ты насладился зрелищем, Эш, – тяну я.
Он убирает руки и в процессе, могу поклясться, один его палец касается моих костяшек.
– Лучшие из всех, что я видел до этой минуты, вне всяких сомнений.
Вернувшись вечером в Хейден-Вэлли, мы выгружаемся из внедорожника, когда Эшер вдруг меня останавливает и наклоняется к моим ногам. Приподнимает подол платья – я тут же отступаю на шаг, но он лишь говорит:
– У тебя шнурки развязались.
Честно говоря, меня это не слишком успокаивает. Может, это обман, а на самом-то деле он сейчас возьмет и свяжет шнурки обеих кроссовок, чтобы я упала носом вперед и меня затоптал дикий кабан. Но нет. Своими длинными и сильными пальцами он просто завязывает идеальный узел и даже проверяет вторую кроссовку.