Сколько времени прошло, прежде чем мы наконец остановились, я не знаю. Лично мне показалось, что целая гребаная вечность.
Одно я знаю точно: теперь вокруг нас ничего уже не слышно… Но и света фонаря нашего лагеря не видно нигде.
Лювия
– Окей, давай составим список плюсов и минусов. Самый очевидный и большой плюс – мы пережили встречу с медведицей. Очевидный минус – мы уже точно не выиграем квест, к тому же немного заблудились. Думаю, куда клонится чаша весов понятно, так?
Облегчения Эшеру это, похоже, не приносит. Он сидит на земле, спиной к стволу дерева, локти уперты в колени. А я стою перед ним, поскольку у меня по всему телу все еще бегают мурашки от страха, так что если я сяду, то рискую растерять весь адреналин и больше уже не встать.
– Это я виноват. Не смотрел, куда идем. – Он трет руками лицо. – А теперь нам лучше не двигаться, чтобы снова не столкнуться с этой зверюгой.
Все верно. Мало того, все вообще может стать сильно хуже, если мы забредем еще дальше от лагеря. Пинаю носком его кроссовку.
– Никто из нас двоих в тот момент вообще не сказать что мозги включил. К тому же ты… Не зазнавайся, но ты вел себя просто супер. – И даже более, чем супер. То, как он меня обнял и все время что-то мне говорил, чтобы отвлечь от этого ужаса… – Я бы, наверное, просто грохнулась в обморок, где стояла, и теперь служила бы ужином для той мохнатой парочки.
Он кивает, хотя взгляд его потерян. Сажусь возле него и хватаю его за руки, чтобы помешать ему разодрать себе лицо.
– Спасибо тебе, – говорю я, снижая голос почти до шепота. Но это не помогает: в мертвой тишине этой части леса кажется, что все звуки многократно усиливаются. – Мы не могли уйти так уж далеко, и я уверена, что нас уже ищут. Кончай терзаться.
– Это не так просто.
Он медленно втягивает носом воздух и откидывает голову назад, к стволу. Глаза его закрываются, но рук он у меня не отнимает. Знаю, о чем он сейчас думает, и знаю, что для него, с его образом жизни и способом справляться с вызовами, все это в тысячу раз ужаснее. Заблудиться вообще штука малоприятная, особенно в лесу, где водятся дикие звери и стоит жуткий холод, но заблудиться не кому-нибудь, а такому организованному и суперметодичному человеку, как он?
– Ладно, тогда скажи, что я могу для тебя сделать? Могу что-нибудь спеть. Станцевать. Разыграть пантомиму. Что хочешь.
Ресницы взлетают, взгляд устремляется на меня. В желудке у меня что-то сжимается. Фонарик мы оставили на земле, чтобы он хоть как-то освещал окружающее пространство, и глаза его при таком освещении кажутся черными. От этого они как будто бы должны были стать менее привлекательными, но, к моему несчастью, это не так. Независимо от цвета сила взгляда все та же. И прямо сейчас он заставляет меня чувствовать себя…
Нервной.
Пылающей.
Словно в моих венах не осталось места ни для одной лишней капли крови.
Наконец рот его открывается.
– Ну, сейчас чертовски подходящий момент, чтобы поинтересоваться, не хочу ли я взглянуть на твои рисунки.
Сердце мое останавливается, пропуская удар.
– Боже мой, какой же я была нахалкой в девять лет! То и дело подсовывала свой альбом под нос первому встречному.
В бешеном хаосе ситуации мне все-таки удается высечь из него искорку смеха. Вижу по глазам.
– Я вполне серьезно, – настаивает он.
Я не отстраняюсь: со мной происходит то же, что тогда на реке; а он внимательно следит за каждой моей реакцией, он их изучает. Я увязла в нем, в его глазах, в этом моменте, в обуревающих меня ощущениях. Кажется, что сейчас мне с ним уютно, а этого не случалось уже очень давно. Должно быть, ровно из-за этого ощущения, которое переносит меня в те моменты моего прошлого, когда наши отношения еще не стали таким неразрешимым клубком проблем, какая-то часть меня сдается. Наконец раскалывается под таким давлением.
– Эш… – Сглатываю слюну. – Теперь у меня нет рисунков, чтобы тебе показать.
Он не осуждает. Ни о чем не спрашивает. Только пожимает плечами.
– Ты могла бы нарисовать что-нибудь прямо сейчас.
Тяжело вздыхаю. Бесконечное количество разных вопросов витает в этот миг между нами. Вместо очевидного прямого ответа беру в сторону и выскальзываю по касательной.
– Уважающие себя художники, как я, никогда не берутся за работу без соответствующих материалов.
Он отпускает мои руки, лезет в карманы. И протягивает мне шариковую ручку, выданную нам Винанти. Глаза мои расширяются куда больше обычного при виде этого предмета. Глядя на меня, кто угодно решил бы, что я уставилась на пакет с динамитом.
– Хорошо. – Провожу по губам кончиком языка, но не делаю ни малейшего движения, чтобы взять ручку. – А на чем, скажи пожалуйста, мне рисовать? На деревьях?
В уголках его губ зарождается легкая улыбка. Секунды растягиваются, но я все еще не отрываю ладоней от его коленей. В конце концов он сам берет одну из моих рук и вкладывает ручку между моими пальцами, слегка безжизненными. Надеюсь, он подумает, что это от холода.
Затем он закатывает рукав ветровки и всех других слоев одежды, обнажая свою руку почти целиком. Кожа от холода тут же покрывается мурашками.
– Рисуй вот здесь. – И хлопает себя по бицепсу, от чего брови мои немедленно взлетают вверх. – Можешь заполнить мне всю руку хоть крылатыми членами, если хочешь, потому что потом мы просто это смоем и все исчезнет.
Не знаю, так ли поразила меня идея с крылатыми членами, но я и вправду как будто… в ступоре.
Может, я чего-то не поняла?
– Исчезнет?
– Ну да. – И он снова пожимает плечами в безуспешной попытке представить весь этот суперстранный разговор вполне обычным, столь же нормальным, как и наша беседа о девчачьих пижамных вечеринках. Только я знаю, что это не правда. Он смотрит на меня так… – Не готова воплощать свои идеи на бумаге? Ничего страшного. Ты не обязана. Но за все эти недели я успел заметить, как ты смотришь на пейзажи, на животных, на людей. Какая-то часть тебя просто умирает от желания рисовать, и, какой бы ни была причина, почему ты этого не делаешь, я уверен, что она – веская. Черт, мне бы очень хотелось влезть к тебе в голову и узнать, в чем там дело, но спрашивать тебя об этом я не буду. Так что, может, воспримешь это как небольшую уловку?
– Уловку, – шепчу я. Кажется, я попала под странный гипноз его слов, потому что сейчас должна была бы прийти в ужас от того, как здорово он меня раскусил.
– Никто ни о чем не узнает. Ты ведь знаешь: последнее, о чем я расскажу, так это о том, что ты размалевала мне руку. – И напрягает мускулы. – А потом мы это смоем.
Хлопаю ресницами, словно стараюсь заставить свой мозг отфильтровать и разжевать его слова, перевожу взгляд на его руку, на ручку в своих пальцах и стоящий стеной лес вокруг. Картинка, весьма похожая на другую, когда мы впервые друг друга увидели, и теперь у меня в голове не укладывается, что я вновь оказалась примерно там же и снова с ним. Ровно десять лет спустя.
Или же все укладывается.
Может, мы такие и есть.
И все это время к тому все и шло.
Медленно, нерешительно я обхватываю пальцами ручку, потом сжимаю ее крепче. А когда снимаю с нее колпачок, это равносильно освобождению от ментальных оков. И мне сразу становится и хорошо, и плохо.
Я ведь сказала, что все отойдет на второй план.
Почему я делаю это?
Тянусь свободной рукой к его обнаженной руке, пока еще очень горячей. Сердце бешено колотится, а в голове совершенно пусто, но, стоит кончику ручки коснуться кожи Эшера, пальцы мои начинают двигаться сами собой, будто им не нужны инструкции… или будто в них все это время копились идеи, сны, мечты и им всего лишь не хватало инструмента, чтобы все это выразить.
Время исчезает. Эшер тоже. Я и сама теряю очертания, расплываюсь. Рисую ствол мертвого дерева, вертикально встающего из безмятежной воды, и парк аттракционов в грозу, с исчерченным молнией небом, нависшим над ним. Потом появляется веснушчатая девчонка в бейсболке команды «Брюинз» и длинноухий олень посреди шоссейной дороги. Нутрии, сомкнувшие в рукопожатии передние лапки, и обалденно красивая девушка, заплетающая косички. Я не отделяю рисунки друг от друга, поэтому они похожи на созвездия, которыми размечено наше путешествие за эти недели.
Постепенно покрываю рисунками каждый сантиметр кожи, иногда щекоча его в самых чувствительных местах, таких как внутренний сгиб локтя. И каждую секунду я чувствую взгляд Эшера: он направлен на меня, не на рисунки, только я не обращаю на него внимания. Меня до краев наполняют мир и спокойствие, которые мне уже так давно не удавалось в себе соединить. Аура сосредоточенности, покоя, в которую я неизменно погружаюсь, когда рисую, окутывает меня целиком. Окутывает нас обоих.
Я давно забыла, каково это.
Сама заставила себя забыть, что я при этом чувствую.
Кладу в некоторых местах тени, когда ощущаю что-то мягкое на лице. От неожиданности вскидываю голову. Это тканевый носовой платок. Он утирает текущие по моим щекам слезы одним из своих вечных носовых платков взрослого мужчины.
– Обманщик, – шепчу я.
Он, словно собираясь с духом, сглатывает.
– Лювия…
Это уже выше моих сил. Бросаюсь к нему и обвиваю руками. Он машинально раздвигает ноги, чтобы прижать меня к груди. Пальцы его впиваются в мою спину, и горячая волна, исходящая от его тела, бьет в мои холодные щеки.
– Я эгоистка, – всхлипываю я. И знаю, что это звучит трагично, отчаянно. Сломленно. – Я все время говорю себе, что все это… Лгу самой себе. Без конца. Я так устала от этого, но не могу остановиться. Я так устала, так бесконечно устала…
Эшер ласково гладит меня по спине, проводит рукой по затылку, утыкается лицом мне в макушку.
– Ты – последний кандидат на звание эгоиста из всех моих знакомых, Лювия Клируотер, – шепчет он.
– Ты ничего не знаешь. Не знаешь, о чем я иногда думаю.
– Ну и что? Что с того, что не все твои мысли – верх совершенства? Никто не может похвастаться этим на все сто. Совсем не это тебя определяет. А то, как ты ведешь себя с другими людьми, как борешься с собой, со своими недостатками. Со страхом, неуверенностью, эгоизмом, виной, гневом… Черт, да ты бы вообще не была человеком, если бы ничего подобного не чувствовала. Но я тебя знаю. Мы ведь десять лет жили по соседству, окно в окно, и ты всегда просто из кожи вон лезла, чтобы всем вокруг было хорошо. Иногда даже перебарщивала, на мой взгляд.