Неудачную попытку поцелуя и детский лепет?
Черт, я не смог устоять. Когда она оторвала от моей груди лицо и подняла на меня взгляд, ресницы ее были мокрыми, а щеки – в красных пятнах от слез. Уголки ее губ опустились вниз, будто все эти эмоции скопились в них, потянув к земле. Не лучший момент в ее жизни. Но мне она показалась прекрасной.
К тому времени в голове у меня звенело уже столько тревожных звоночков, что я просто перестал их различать. Сдался и отключил их. Действовал, повинуясь инстинктам. И облажался.
Я ненавижу в себе это: то, что не могу контролировать, панику, которая охватывает меня от макушки до пяток, когда я чувствую, что ситуация выходит из-под контроля. Обычно мой разум похож на футбольное поле. И я знаю, где играю я, кто мои товарищи по команде, где находятся их позиции, я успел изучить своих соперников и хорошо представляю, что нужно делать. Все динамично, понятно и легко.
Но когда меня настигает это дерьмо, я теряю способность ясно соображать. Все мои мысли испаряются. Я вдруг остаюсь один на незнакомом игровом поле, а из-под земли внезапно вылезают толстые черные корни, обвиваясь вокруг моих ног. И я не могу сдвинуться с места. Превращаюсь в препятствие для самого себя.
Я знаю, как это называется. Это определение сказал моей бабушке психолог вскоре после гибели моих родителей.
Ментальный блок.
Считается, что это – один из механизмов выживания, но только не для меня: в моем случае он только и делает, что гробит мою жизнь. Те чувства, с которыми другие вполне справляются, для меня – пули, от которых я вынужден уворачиваться. Они, как бы я ни старался от них укрыться, все равно таятся где-нибудь в засаде и выжидают, выжидают, выжидают… их час все равно настанет.
Спорт здорово мне в этом смысле помог. Я сжигаю энергию и одновременно ее получаю; мне удается держаться подальше от опустошения и апатии, что навалились на меня в детстве. Я почти никогда не страдаю социофобией, разве что изредка, в отдельные моменты, да и вообще страшно горжусь своими успехами в универе. Я смог завести друзей, выйти из зоны комфорта. В общем, старался быть тем парнем, который засыпает без угрызений совести.
Но этого, кажется, невозможно добиться, если у тебя за душой – неоплаченный счет.
Мой счет – это Лювия Клируотер.
Я влюблен в нее уже больше половины своей жизни, и за все эти годы бывали дни, когда от одной этой мысли меня выворачивало наизнанку. Может, звучит не слишком романтично, но для такого, как я, со всеми моими ментальными блоками, это все равно что встать перед ней на колено и протянуть кольцо.
Как бы мне хотелось сказать ей об этом, вот черт!
А если это был мой последний шанс и я его похерил?
Если, когда закончится это путешествие, я вернусь в УКЛА… и – всё?
Лювия вздыхает во сне, шевелится, а я не двигаюсь, молясь, чтобы она не проснулась. Когда прошло несколько часов, но нам на помощь так никто и не пришел, она начала зевать. Я потратил немало времени, чтобы убедить ее поспать, пока я подежурю. Она взяла с меня обещание разбудить ее и сменить, чтобы я тоже смог отдохнуть. Я его дал.
Соврал.
Лювия легла, поставив между нами фонарь, будто заместителя Дона Колючки. Убедившись в том, что она крепко уснула, я снял с себя ветровку и укрыл ей ноги. Затем обнял ее со спины, чтобы не дать ей замерзнуть.
Спину и задницу чувствовать я перестал уже давно и вынужден был провести серьезные переговоры со своим членом – тот все никак не мог уняться, неправильно оценив ситуацию. Но к этому я отношусь как к заслуженному наказанию за идиотское поведение.
Небо из чернильно-черного уже переходит в угольно-черное, когда я впервые слышу крик вдалеке. Мое имя. Столь огромный сюрприз, что я случайно бужу Лювию. Спешно перед ней извиняюсь, вскакиваю на ноги и ору в ответ:
– Мы – здесь!!!
Через несколько минут из-за деревьев возникает группа из шести человек, в том числе и рейнджер Убывающая Луна. Черт, ни разу в жизни никому не был так рад, да и они, обнаружив нас, вздыхают с облегчением. Мы торопимся рассказать о наших приключениях, пока медработница национального парка нас осматривает.
Едва женщина подходит ко мне, лицо ее мрачнеет, и она первым делом хватается за мое запястье. И ни слова не говорит обо всех синих чернильных рисунках, сплошным ковром покрывающих мою руку. Я позволяю ей делать свое дело, внезапно ощутив себя очень легким, совсем невесомым. Наверное, это облегчение. Столько часов без сна вынуждают передумать о многом, и не только о любовных проблемах: мое больное воображение принялось перебирать все возможные виды гибели двух заплутавших в лесу людей.
Удивительно, но большинство этих трагичных случаев были следствием неадекватных и глупых решений.
– Хорошо, что вы решили остаться на месте и никуда не пошли, – хвалит нас Тайен. Пытаюсь не выпустить его из поля зрения, поскольку мне уже показалось, что этот прыткий козел успел схватить Лювию за руку, однако по периметру этого самого поля начинают появляться какие-то черные точки. – Вы и представить себе не можете, сколько народу каждый год пропадает без вести в этих первозданных местах. А еще вам страшно повезло, что…
– Пульс слишком слабый, – тихо говорит медработница. А потом выкрикивает нечто совершенно для меня непонятное.
Внезапно я оказываюсь на земле, окруженный людьми. Передо мной возникает Лювия. На ее лице… испуг? Огорчение? Точно не скажу.
– Ты чего? Дурак, что ли? – говорит она.
Пытаюсь согласиться с этим утверждением, но мой язык ни черта меня не слушается. Секунду смотрю на нее, а в следующую вижу небо. Уже рассвело. Голоса сливаются в жуткую какофонию. Кажется, что всё перекрывает голос бабушки, и она совершенно точно очень зла, с кем-то спорит, вопит во всю глотку. Ей отвечает Винанти, что-то там о магнитных волнах.
Последнее, что я помню, – это голос Лювии: она спрашивает, кто выиграл в квесте.
Лювия
Вы что-нибудь слышали о законе притяжения?
Окей, в общем, я горячо молила небеса избавить меня от необходимости столкнуться с Эшером лицом к лицу после того ужасающего разговора пост-почти-поцелуя (и того, что ему предшествовало, врать не буду), а вселенная внезапно наградила его начальной стадией гипотермии. Так что наш последний день в Йеллоустоне он провел в медпункте, а я, кажется, даже дышать не решалась, пока нам не сказали, что у него ничего серьезного – только перенапряжение и переохлаждение. И ведь не то чтобы мы слишком много часов провели в условиях стихийного бедствия, хотя (какое фантастическое совпадение!) та ночь стала одной из наиболее холодных августовских ночей в национальном парке за весь период наблюдений с 1913 года.
А Эшер принял на себя основной удар, совершив поистине героический поступок альтруиста, когда снял с себя ветровку и укрыл меня, предотвратив тем самым худшие последствия для моего здоровья. И даже не стал меня будить на дежурство, позволив проспать всю ночь. И обнял меня, став моей персональной грелкой.
А я, со своей стороны, взвалила на него вину за то, что случилось несколько лет назад, и вроде бы даже обозвала козлом.
В довершение всех этих несчастий, бабушка выиграла квест, собрав двадцать шесть красных ленточек. ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ. Единственное мое утешение в том, что таинственный приз победителю оказался не таким уж впечатляющим: всего-навсего гигантских размеров корзина, набитая самыми разными сувенирами парка. В общем, награда не уровня Винанти.
Сейчас Эшер, укутанный в одеяло с изображением карты Йеллоустона, валяется под присмотром бабушек на одной из кроватей в их спальном отсеке. Прошло уже два дня, и теперь у него остаточные явления переохлаждения и повышенная температура. Атланта заставляет его пить столько жидкости (хотя он никогда не страдал от обезвоживания), что при кашле он запросто мог бы опрыскать какое-нибудь растение.
А я тем временем взяла на себя управление «Литтл-Хазард».
Ну, более или менее.
Торопливые шажки моей бабушки (в который уже раз) совершают путешествие из дальнего конца кемпера в передний.
– Дорогая, Эшер говорит, что был бы очень признателен, если бы ты не дергала ручку переключения скоростей. Он говорит, что такого рода…
Поистине железной хваткой вцепляюсь в руль за неимением ничего или никого другого поблизости. Подобные мелочи отбивают желание ему сочувствовать.
– Бабуля, я тоже тебя люблю. Ты – мой самый любимый человек во всем автодоме. – Тут в дальнем конце кемпера слышится какое-то ворчание, явно намекающее на то, что Атланта чувствует себя задетой моим заявлением. – Но если я еще хоть раз услышу «Эшер говорит», то – конец, приехали.
И хотя на лице ее расцветает лучезарная улыбка (кстати, я вообще не понимаю, чему это она так обрадовалась), бабушка оставляет меня в покое. В последующие пару часов до Кистоуна я получаю возможность наслаждаться вождением «Литтл-Хазард». Несмотря на ту ужасную репутацию, что сложилась обо мне в нашем городе, водитель я вполне достойный. Появление свежей царапины на левой стороне кузова – за пределами моей власти. К тому же тот выезд с шоссе в Южной Дакоте – вообще тихий ужас: там хоть все глаза прогляди, все равно кругом… ни хрена нет.
Это земли американских индейцев и для многих – сердце Северной Америки.
По плану у нас здесь только короткая остановка: осмотр горы Рашмор, одна из выбранных Атлантой целей, после чего мы едем практически по прямой в Нью-Йорк. А уж там за спиной у нас останется поездочка через всю страну с запада на восток, половина нашего маршрута.
Чертова половина.
Поверить не могу, что мы уже двадцать дней в пути. Дома я была уверена, что дни будут ползти, как ленивец по ветке. К моему счастью или несчастью, я ошибалась.
Смотрю на бескрайние просторы Южной Дакоты и тяжко вздыхаю. Меняется не время, а наше восприятие. И я рада, что это так.
Удачно паркуюсь на автостоянке возле монумента где-то в районе семи вечера – самое то, чтобы не помереть от жары. Я даже могла бы сказать, что отлично рассчитала время, но на самом деле мы должны были приехать чуть раньше. Скажем так: я слегка припозднилась, а потом отказалась следовать инструкциям (выкрикам) Эшера.