Бабушки выходят, на головах у них парные шляпы с надписями «Невеста» и «Подружка невесты» – типа тех, в которых обычно отправляются на девичник, только без свисающих с полей пенисов. В руках – телефоны, они приготовились нащелкать много-много фоток и обещают не слишком задерживаться. А я решаю остаться в кемпере, поскольку никогда не была суперпатриоткой и уж точно могу прожить, не увидев собственными глазами высеченные на скале гигантские профили четырех президентов.
«Или же потому, что в глубине души ты чувствуешь некую ответственность за чью-то высокую температуру».
Уже около часа мы друг друга упорно игнорируем. А так как я по-прежнему не включаю свой мобильник по тем причинам, которые мне самой еще предстоит осознать, решаю развлечься, заглянув в книжку Атланты. Ух ты, просто класс! Страстный любовный роман, некогда случившийся на Диком Западе между аристократкой и индейцем-полукровкой. Из племени чероки, ясное дело.
Эротические сцены прописаны во всех деталях и весьма фантастичны. Аристократка при первом же соитии обнаруживает в себе способность к множественному оргазму. Полукровка, судя по всему, стал великим экспертом по части любовных утех, выращивая чистокровных скакунов и сражаясь с наемными бандитами и убийцами. В этой мешанине из апокалиптического размаха гроз, угонов скота и нападения на дилижанс, в котором она куда-то там ехала, совершенно невероятно, чтобы у них хватило времени друг друга полюбить.
Глухой удар отрывает меня от чтения в тот самый момент, когда героиня стоит на пороге открытия прелестей орального секса. Выглядываю из-за кресла в обеденной зоне и вижу Эшера: стоит в узком коридорчике в конце кемпера, упершись руками в стены, чтобы не упасть. Судя по тому, как он потирает голову, ясно, чем именно он ударился. Даже отсюда могу оценить его пылающие щеки и темные круги под глазами.
– Эй! – Швыряю книжку на стол и бегу к нему. – Тебе еще нельзя так резко вставать. Ты же полтора дня пролежал, и температура еще не спала.
– Да что ты говоришь, – бурчит он голосом более хриплым, чем обычно.
Его хмурый вид и то, как старательно он избегает моего взгляда, меня не удивляют и уж точно не ранят. Тот самый Эшер, к которому я давно привыкла. Такого я даже предпочитаю – он безопаснее. Кажется абсурдом, что он еще недавно осушал мне слезы и наговорил много красивых слов, а теперь ведет себя так? Все верно, но это не моя проблема.
Это его проблема.
Его проблема, если уж ему приспичило таскаться по всему автодому, словно очнувшемуся после наркоза коту.
Скрежеща зубами, интересуюсь:
– Тебе помочь?
– В чем? Поможешь мне его подержать?
До меня не доходит смысл его вопроса, пока он не отодвигает дверцу в туалет и не тыкает в унитаз. Смотрит на меня искоса и так быстро, что едва успеваю установить визуальный контакт.
Растягиваю губы в широченной улыбке.
– Сомневаюсь, что там есть нечто такое, для чего потребуется вторая рука, но я восхищаюсь твоей самооценкой.
Он еще что-то бурчит себе под нос, после чего захлопывает дверь прямо передо мной. А так как здесь нет никого, кто мог бы стать свидетелем моего идиотского поведения, то я прикладываю ухо к двери – убедиться, что он там не шлепнулся в обморок. И, едва уловив первый звук падающей струи, быстро ретируюсь назад, к креслам.
Возвращение Эшера в постель оказывается еще более проблематичным. Кажется, он не ложится, а бросается на матрас. Или это он упал? Я несколько раз то раскрываю, то снова закрываю книжку у себя на коленях, пока наконец не решаюсь осторожно подойти и посмотреть, что там происходит. Оттуда не доносится ни звука, а моему взору предстают две ступни, свисающие с кровати вниз, и неприлично накачанная задница, торчащая вверх.
– Эшер?
Ни звука в ответ. Каким бы чудаком на букву «м» он ни был, я-то знаю – он не стал бы молчать, понимая, что я переживаю.
Подскакиваю к нему, отодвигаю его ноги в сторонку и запрыгиваю на кровать. Лежит он по диагонали, лицом ко мне. Губы чуть приоткрыты, дыхание частое, кожа в капельках пота. Даже не успев поднести руку ко лбу, я уже заранее знаю, что меня ждет.
– Вот дерьмо, – шепчу про себя.
Уже почти девять, температура тела и так всегда поднимается к ночи, а в сочетании с лихорадкой это только усугубляет ситуацию. Будь у меня под рукой тысячелистник, верблюжья трава или шалфей, я бы приготовила ему классный целебный настой, ведь до следующего приема жаропонижающих еще несколько долгих часов. Но увы, моя расчудесная цветочная лавка сейчас от меня очень и очень далеко.
Легонько глажу его пылающую жаром щеку, а сама думаю, что можно еще предпринять. Звонить Атланте и пугать ее не хочется, потому что временные ухудшения у таких больных – вообще-то обычное дело.
Эшер что-то мычит и слегка поворачивает голову к моей руке. Ого, смотри-ка ты, теперь он стал ласковым. Убираю влажную челку со лба, наклоняюсь к нему и шепчу:
– Ну как, тебе больше не нужна моя помощь, чтобы его подержать? – Щелкаю его по носу, и он фыркает в ответ. – Да уж, карма – та еще сука.
– Ведьма, – выдыхает он.
В итоге, не придумав ничего лучшего, я решаю помочь ему стянуть футболку, потому что он все потеет и потеет, и сейчас она уже не что иное, как мокрая тряпка, прилипшая к телу. Заставляю его перевернуться на спину, потом иду на кухню, смачиваю кухонную салфетку тепленькой водичкой. Сворачиваю ее в трубочку и осторожно кладу ему на лоб и виски. Может, подействует.
Ни на долю секунды не позволяю себе отвлечься на грудные или брюшные мышцы Эшера. Любоваться им, когда он здоров, – это одно, но когда болен? Я знаю, где нужно остановиться, соблюдаю границы.
Вот только слезть с кровати не успеваю: его рука вдруг дергается и хватает меня за запястье. Чуть приоткрылись глаза, показалась блестящая синева.
– Ты чего?
Смотрю, как сжимаются его губы, как он с видимым усилием сглатывает слюну, а раз уж я в некотором роде медсестра, то снимаю бутылку воды с полочки, служащей прикроватной тумбочкой, и протягиваю ему.
Но он не обращает никакого внимания на бутылку и продолжает смотреть на меня в упор, словно хочет установить со мной ментальную связь. Возвращаю воду на место и вздыхаю.
– Говори, чего надо, и отпусти меня. – Дергаю на себя плененную руку, однако его хватка, не сделавшись ни жестче, ни болезненнее, ничуть не ослабевает. Осознаю, что он держит меня той самой рукой, которую я разрисовала в лесу. Естественно, ни следа уже не осталось. Ровно это он мне и обещал: что все смоет и никто ни о чем не узнает. Странно, но от этого на душе становится тяжело.
– Лювия…
Какие-то нотки в тоне его голоса вынуждают меня замереть. Нечто похожее на предчувствие снисходит на меня, пронзив от макушки до пяток, и вызывает дрожь. Знаю, что не должна, что это – абсурд, но смотрю на него затаив дыхание. Куча разных мыслей проносится в моем мозгу, часть из которых для меня наверняка нежелательны, но это – будто неудержимый поток воды, несущийся с большей силой, чем водопады Гранд-каньона в Йеллоустоне.
И вот секунды идут, а мы пристально, не мигая, смотрим в глаза друг другу… но он ничего не говорит.
Это мы уже проходили.
Чуть не всхлипывая, набираю в грудь воздуха, чувствуя себя полной дурой и стараясь изо всех сил скрыть разочарование. Собираюсь уже ущипнуть Эшера, чтобы он отпустил меня, когда замечаю движение. Свободной рукой он сдвигает влажную салфетку со лба на глаза.
Хмурюсь.
– Что это ты?..
И тогда наконец он говорит:
– Четыре года назад я повел себя как последний трус.
Эти слова меня шокируют. За тот краткий миг, пока он облизывает пересохшие губы, кровь моя как будто останавливается, а мозги съезжают набекрень.
– Никогда и ничего не хотел я сильнее, чем стать тем, кто поцелует тебя первым, – через силу говорит он. – Думать не мог ни о чем другом, как о своем первом поцелуе с тобой. Даже и не знаю, когда я стал глядеть на тебя другими глазами, когда начал сходить с ума оттого, что ты так близко, но я не могу тебя коснуться. Какая-то часть меня…
Губы его беззвучно шевелятся еще пару раз, словно остаются слова, произнести которые он почему-то не может. И в голове у меня проносится жуткая мысль, что это – все, что он способен сказать, что и так сказано уже гораздо больше, чем я могла надеяться услышать, и что сейчас снова случится затык, как тогда, в лесу.
Но тут я замечаю, что салфетка по-прежнему лежит на глазах и он прижимает ее пальцами, будто боится, что та упадет.
Чтобы не видеть меня.
Словно повязка.
– Наверное, какая-то часть меня навсегда осталась с тобой в день нашего знакомства, и это все решило. С тех пор не проходило и дня, чтобы я не терял из-за тебя голову. Сначала я думал, что дело в наших семьях или в том, что ты – настоящее ходячее несчастье. Но, блин, тот самый день, когда тебе исполнялось пятнадцать и все полетело к чертям? Богом клянусь, что единственное, о чем я тогда думал, – это как бы залезть тебе под платье. Одно из этих твоих гребаных платьев в цветочек, – ворчит он, словно у него к ним личная неприязнь. – И когда мне выпал шанс пойти за тобой… я испугался. Я… Не знаю, как тебе объяснить. Был один парень, и он… Окей, не могу винить только его, потому что если бы я сам во всем разобрался, если бы мне хватило чертова мужества, чтобы…
Пальцы, все еще сжимающие мое запястье, подрагивают. Перевожу на них взгляд. Он не прикладывает никакой силы, так что это может быть просто следствием жара, но я не отвожу глаз и вижу, как эта дрожь переходит с его кожи на мою. Или с моей на его?
– Я проклинаю себя за тот день, – произносит он чуть дрожащим голосом. – Проклинаю себя за то, что причинил тебе боль, Лювия. Если это хоть как-то тебя утешит, хотя навряд ли, то могу сказать, что с того дня я чувствую себя куском дерьма. И с тех пор… для меня ничего не изменилось. Абсолютно.
У меня дрожит подбородок, слезы закипают в глазах. Что-то давит на грудь, в области сердца, а в желудке даже уже не просто клубок ниток, а настоящая швейная машинка, производящая без перерыва клубочки всех цветов радуги.