портивной сумки, заброшенной на спину, – в общем, картинка настолько впечатляющая, что мне приходится следить за тем, как бы не пустить слюнки.
Пользуясь обстоятельством, что взгляды всех присутствующих прикованы к Стоунам, мы с бабушкой тихонько похищаем великолепные оранжевые купальницы, грустно увядающие на столике возле лифтов. Я бы даже сказала, что мы их спасаем.
У нас зарезервированы два двойных номера на четвертом этаже. Подхватываю свой чемоданчик и поворачиваюсь к бабушкам. Впервые за нашу поездку собираясь соврать, что хочу спать в одном номере с бабушкой, стараюсь подавить чувство вины. Не получается. Оно просачивается в мою кровь, как яд, как укол в самое сердце.
Она будет за стеной, совсем близко, и всего одну ночь.
А я… Вот блин, но я правда же очень хочу быть с Эшером.
Кроме того, она все равно откажется, как делала каждый раз до сих пор.
– Ой, бабуля, – начинаю я, – мне бы так хотелось ночевать с тобой.
Но на этот раз, к моему абсолютному смятению, она соглашается.
– Мне тоже, моя дорогая. Думаю, что сегодня каждому сверчку лучше бы знать свой шесток. Согласна, Ати?
– Я нахожусь в одном из самых элегантных отелей Города ветров, и уже через десять минут в мой номер явится метрдотель с французским акцентом и целым ассортиментом лучших белых вин. Компания мне безразлична, – заявляет Атланта.
Что?
Эшер коченеет, еще больше вытягивается, но ничего не говорит. Я его понимаю. У нас нет аргументов, которые не вызвали бы подозрений.
Так что мы, обменявшись в коридоре прощальным взглядом, следуем каждый за своей бабушкой.
«Я бы затрахал тебя так, что ты бы ходить не смогла» – вот что я вижу в его сверкающих глазах. Может, я все сочинила, но ведь каждый имеет право мечтать и истязать себя.
Протягиваю к нему руку, очень мелодраматично, и медленно удаляюсь, пока не скрываюсь за дверью номера. Последнее, что я вижу краешком глаза, – это его покорная улыбка.
Номер очень красивый, с коврами на полу и кроватью с мягким стеганым изголовьем. Мы выкидываем в мусорное ведро искусственные цветы из вазочки перед телевизором, наливаем в нее воду и ставим туда кувшинки: может, еще оклемаются. Потом спорим о том, кто с какой стороны будет спать, решаем поменяться пижамами и наконец воспользоваться огромной ванной, забравшись в горячую воду вдвоем.
Садимся в противоположных концах, глядим друг на друга, и в этот момент мне кажется, что лучшего места для меня просто не существует. Как же давно мы с ней этого не делали – больше года. Играю с пузырьками и думаю, почему это так: просто случайность или мы обе и в самом деле по каким-то причинам этого избегали. И спрашиваю себя, известно ли ей, что я замечаю, как она похудела, что я вижу, как провисает кожа на ее руках и ногах, а ведь еще в прошлом году ничего такого не было.
Задаюсь вопросом…
Тут вдруг бабушка с лукавой улыбкой легонько пихает меня ногой в бедро.
– А я знаю, о чем ты думаешь.
Перевожу взгляд на нее. Сама не заметила, что, оказывается, пялюсь в потолок.
– О чем?
– Что я похерила тебе ночь с Эшером.
Хлопаю глазами.
– Что-что?
– Ах, моя дорогая. – И трясется от смеха, отчего вода идет волнами, слегка выплескиваясь на пол. – Вы оба такие забавные.
– Я не… не понимаю, о чем ты…
Она машет рукой, прерывая мое жалкое бормотание.
– Да не волнуйся ты. Я только хотела тебе сказать, что лично я очень довольна. Я всегда считала, что он – идеальный для тебя парень, с того самого момента, когда он примчался к нам домой весь в слезах. Это было в тот день, когда у тебя случился анафилактический шок, первый год в старшей школе, помнишь?
Анафилактический… шок? Ну да, помню. Это случилось из-за десерта в новой для меня кафешке: раз – и всё, и я уже лежу на полу, тщетно силясь дышать. Конечно, мои воспоминания о том случае довольно размыты, но Эшера я что-то не припомню.
– Это…
– Скажи мне только одно: он тебя первым поцеловал или ты его?
Несколько взмахов ресницами.
– Я.
– Отлично! Итак, ты обеспечила мне победу в нашем с Атлантой споре. Мы заключили пари: она утверждала, что именно ее внук сделает первый шаг, потому что мы, Клируотеры, дескать, нерешительные. Больше никогда в жизни не буду декларировать налоги!
Таращусь на нее, открыв от удивления рот.
– Вы делали ставки на нас? На ваших внуков?
– А на кого еще, собственно, нам было их делать?
Кусаю губы, чтобы не расхохотаться, и брызгаю ей водой в лицо и на волосы. Она в ответ издает такой пронзительный визг, что, кажется, вот-вот прибежит какой-нибудь встревоженный гостиничный служащий. После чего мы начинаем морское сражение не на жизнь, а на смерть.
Оглушительные удары в стенку ванной комнаты слева от нас прерывают наше веселье ровно в тот момент, когда бабушка уже готова погрузить мою голову под воду.
До нас доносится приглушенный голос Эшера:
– Надеюсь, вы всего лишь валяете дурака!
Выплевываю воду, чтобы ответить:
– Мы всего лишь валяем дурака!
Пауза.
– Кончайте! – в этом распоряжении сквозят нотки обиды.
Потом раздается громкий хлопок двери. Мы с бабушкой, широко раскрыв глаза, переглядываемся и взрываемся хохотом.
– Мы рассердили Стоуна.
– Какой сюрприз!
Затем мы заворачиваемся в мягкие пушистые купальные халаты, и я в течение часа рассказываю бабушке обо всем примерно в тех же выражениях, в каких недавно выкладывала последние новости Тринити. Как же клево, когда бабушка у тебя таких свободных взглядов, как моя: какие бы детали я ни раскрывала, ей все равно мало. Оставляю при себе лишь самые интимные подробности, ведь они принадлежат не только мне, к тому же… Не знаю, но от одного воспоминания о том, как Эшер прижимал меня к стене под лестницей в «Ведьмином доме», у меня сводит живот. Хотя я вовсе не девственница, с ним все ощущается как будто впервые – по-новому и совершенно неповторимо. И я задаюсь вопросом: это оттого, что я так долго его хотела, или же здесь кроется что-то другое?
– А ты разве не хочешь спросить меня о Джастине? – Кажется, я дала ей достаточно времени припомнить парня, с которым я прощалась, когда мы уезжали из Санта-Хасинты.
– Кто такой Джастин?
Бросаю в нее подушку – легонько.
– Я так за тебя рада, моя дорогая… – уже серьезно говорит она. – Даже не знаю, как выразить, насколько я счастлива видеть тебя такой.
– То есть, если он вдруг захочет надеть мне на палец колечко, я должна согласиться? – ехидно вопрошаю я. Мне прекрасно известно, что именно она думает о браке в целом. Однажды я пошутила точно так же, имея в виду Джастина, так она весьма мелодраматично выронила кусок морковного бисквита.
Однако она во второй раз за вечер повергает меня в ступор:
– Если речь идет о таком парне, то – да.
Испускаю преувеличенно театральный вздох и сдвигаюсь на краешек кровати.
– Кто ты и что сотворила с моей бабушкой?!
Задумчиво улыбаясь, она разглаживает наволочку на подушке, что лежит у нее на коленях, пощипывает ее края.
– Помнишь наш разговор в парке аттракционов? О путешествии моей юности, еще до рождения твоей мамы.
– А-а-а… Да. Ну, если честно, ты не супермного мне тогда рассказала, но – да.
– Так ты хочешь послушать эту историю?
Меня охватывает странное ощущение – то, что обычно я испытываю, когда вхожу в магазин товаров для художников и вижу холсты, мольберты, тюбики с краской. Что-то похоже на предвкушение, но гораздо более отчетливое.
– Да, расскажи, пожалуйста.
И вот мы обе устраиваемся поудобнее в изголовье кровати, над нашими головами мягко светятся бра, а в воздухе плывет нежный аромат кувшинок.
По какой-то странной причине я сомневаюсь, готова ли к этому.
К тому, что бабушка посвятит меня в то, о чем целых девятнадцать лет не считала нужным рассказывать.
И в то же самое время, вздумай кто-нибудь согнать меня прямо сейчас с этого места, ему бы, пожалуй, паяльная лампа понадобилась.
– В юности единственным моим желанием было путешествовать, – начинает она свой рассказ. – Знала бы ты меня тогда: я ничего не боялась и ни к чему не была привязана. В отличие от других, меня не страшили ни недостижимые горизонты, ни шанс заблудиться, ни необходимость контактов с незнакомцами… Кажется, мы с тобой могли бы стать подружками. – Она смеется. – Наплевав на то, что думают на этот счет мои родители, я села в старый дедушкин «кадиллак эльдорадо», завещанный мне перед его смертью, и укатила из города. Ах, Лювия, если бы ты только видела лица моих родителей! Это было в семидесятых, мне тогда только-только стукнуло восемнадцать, и для моих предков не было ничего хуже, чем юная девушка, которая не желала ни выйти замуж, ни учиться. А если какая-то особа женского пола занималась сексом до брака, то – помоги ей Господь! Она сразу же попадала в разряд распутниц. Но я смотрела на это другими глазами. Как я уже сказала, меня ничто не удерживало. Я не понимала ни чужих забот, ни всеобщего движения в одном направлении, когда… люди не замечают ничего вокруг себя.
Когда меня спрашивали: «А на что ты живешь, пока странствуешь? И какие у тебя планы?», я отвечала: «Живу за свой собственный счет, а планирование – штука явно переоцененная». Года через полтора после моего отъезда из Санта-Хасинты я приехала в Джорджию. К тому времени я уже успела поработать официанткой, телефонисткой и даже моделью для журнальной рекламы бытовой техники (ну да, кормиться-то чем-то было нужно). Отослала родителям несколько писем, и ни на одно из них не получила ответа, но все время поддерживала контакт со своей лучшей подругой – и тогда, и теперь – с Атлантой. Я ездила по разным городам, ну и, конечно же, в конце концов оказалась в Саванне. Как могла я туда не заглянуть? Все твердили, что в этом городе – десятки заколдованных зданий, сотни кладбищ и элегантных особняков довоенных времен. В общем, город меня к себе притягивал. И знаешь, кого я там встретила?