Я так увлеклась и настолько погрузилась в эту историю, что только через несколько секунд поняла, что мне задали вопрос. Бабушка всегда была отличной рассказчицей. Она сплетает истории, будто нитки в макраме.
– А-а, э… Ну, если не дедушку, то я крупно облажалась.
Она смеется, но смехом не звенящим и радостным. А скорее… мягким. Сдержанным. Ностальгическим.
– Да. Мэтью Лукаса Дженкинса. Высокого, темноволосого, с кривоватой улыбкой, увлекшего меня на путь горечи, как только я с ним познакомилась, и с обалденной татушкой на заднице.
– У деда была татушка на заднице?! – удивляюсь я. – Какая? Что это было? Нет, погоди. Не говори. Даже не знаю, хочу ли я это знать. – Несколько секунд раздумываю. – Лев? Сердце с надписью «Мамина любовь»? Только не поцелуй, пожалуйста.
– Орел с якорем в лапах, – говорит она, разбивая в прах все мои представления о самых ужасных татушках. – Он ведь на флоте служил, не забыла? Был летчиком, летал на самолете, который поднимался в небо с авианосца-амфибии. Я всегда над ним смеялась, ведь он и плавать-то толком не умел, а служил при этом на флоте. Один раз мы с ним пошли на речку купаться, так мне самой пришлось его спасать. Это было… О господи, как же я тогда хохотала.
Смотрю на нее во все глаза, пользуясь тем, что взгляд у нее затуманился, а мысли ушли далеко-далеко… за несколько штатов и десятилетий отсюда. Никогда раньше не рассказывала она мне столько о дедушке. Да, я знала, что он был офицером военно-морского флота. Его знаки отличия выставлены у нас в гостиной в специальной витрине, возле телевизора. Однако его медаль героя не лежит на виду, а хранится где-то в бабушкиной комнате. Знаю, что медалью его наградили посмертно, но подробности мне неизвестны.
Когда растешь в семье с проблемами, есть темы и вопросы, которые, как ты прекрасно знаешь, лучше не затрагивать. Каждый год в середине апреля бабушка садится с Атлантой за стол, они поднимают бокалы, и я знаю: это – в честь дедушки. Так они отмечают годовщину его гибели. Только раз я видела, как она в этот день плачет, тогда я была совсем еще маленькой. Это случилось как раз после неожиданного экспресс-визита моей матери, и я поняла, что именно он и стал спусковым крючком. В те далекие времена я еще слишком плохо соображала, чтобы уловить нюансы. Теперь-то я знаю, что бабушка очень переживала из-за своих прохладных отношений с моей матерью. То есть ее дочкой.
Дочкой Мэтью Дженкинса, для меня – великого незнакомца.
– Те недели в Саванне с твоим дедушкой были чистым безумием. Настоящий калейдоскоп эмоций, цветов, ощущений… Ох, я-то думала, что влюблялась и до него, и не раз, но как же я ошибалась… Все общие знакомые никак не могли поверить, что мы друг другу понравились, что мы вместе. Мы были полными противоположностями, – говорит она, адресуя мне улыбку типа «А тебе это ничего не напоминает?».
– Дедушка был забавным?
– Не специально, но так выходило даже лучше. Он вообще-то был парнем строгим, очень ответственным. И свое звание, и свою форму носил с превеликой гордостью. Но вместе с тем – таким неловким… – Она снова смеется, на этот раз веселее. – Представь себе: с ног до головы одет в синее, красивая белая фуражка, этот военный ремень, от которого все они кажутся такими серьезными… и километровая лента туалетной бумаги, прилипшая к его до блеска начищенным ботинкам. И идет – серьезный такой, смотрит по сторонам, а я бегу позади него, пытаюсь отцепить эту ленту и хохочу в голос. Он любил поворчать, но так меня обнимал… Не знаю. Как-то удалось ему устроить, что такая перелетная пташка, как я, внезапно захотела принадлежать только ему.
– Кажется, я так и вижу кадры из «Офицера и джентльмена»[36]. Он когда-нибудь носил тебя на руках, в форме, при полном параде?
С таинственной улыбкой она мне подмигивает.
– С его формой чего мы только не делали, не только это, моя дорогая.
– Какая шалунья! – После короткой паузы легонько толкаю ее плечом. – Итак, он довольно скоро попросил твоей руки. Тебя сыпью при виде кольца не обкидало?
– Как только я увидела, какой огромный булыжник в этом колечке, – да. – То, что бабушка с порога отвергла бы торжественное предложение руки и сердца в сопровождении классического кольца с бриллиантом, было вполне предсказуемо. В противном случае я бы в ней разочаровалась. – После того, как мы провели несколько недель вместе, о чем я уже упоминала, ему пришлось вернуться в Пенсаколу. А о своей беременности я узнала, когда шлепнулась в обморок посреди леденящей кровь экскурсии по Эндрю-Лау-Хаусу. Все решили, что я очень испугалась появления призрака генерала армии конфедератов Роберта Эдварда Ли на верхней площадке лестницы. Бог ты мой! Да кто угодно с тремя извилинами в мозгу догадался бы, что это был не кто иной, как мажордом Том, который вышел нас поприветствовать!
– Спутали призрака генерала армии конфедератов с призраком мажордома? Да как они посмели?
– Любители, – ворчит бабушка. Потом набирает в грудь побольше воздуху, и я уже знаю, что сейчас ее история пойдет… другим путем. Не столь идиллическим. – Свадьба была красивой, хотя для меня обернулась притворством. Родители были вне себя от радости, не поленились ради свадьбы поехать даже во Флориду. Новость о беременности я приберегла для себя: что-то не хотелось мне видеть, как вытянутся их физиономии при этом известии; они и так всполошились оттого, что я уперлась рогом: захотела оставить себе девичью фамилию. Атланта, разумеется, стала подружкой невесты. Обалденно красивой! Такая высокая и царственная, с зачесанными назад волосами, что у всех сослуживцев Мэтта потекли слюнки.
– Ой, уже предвкушаю, что ты сейчас скажешь: она на этой свадьбе кого-то себе подцепила, так?
Бабушка наклоняется ко мне и доверительно шепчет:
– Еще два с лишним года получала письма от четырех разных летчиков. Но все они оказались беспутными, да и Ати уже целую вечность глаз не сводила с Рэя Джексона, хотя этому лопуху понадобилось еще несколько лет, чтобы понять, какое же сокровище перед ним. Будь он жив, я бы его придушила!
Ох ты, господи, теперь я сгораю от нетерпения узнать историю Рэя и Атланты.
Бабушка вздыхает.
– Мэтт не успел к родам. И истязал себя за это гораздо сильнее, чем могла я сама. В конце концов, он работал, а младенец появился на свет на пару недель раньше срока. А когда у меня на руках оказался ребенок… – Она смотрит на лежащие на коленях ладони. Они пусты, но мне кажется, что сейчас бабушка видит в них нечто совсем другое. – Есть женщины, для которых материнство ничего не меняет. Но для меня оно означало все. И то ли потому, что в меня это с детства было вколочено, то ли я и вправду сама так думала, но я приняла решение вернуться домой. Малышке был нужен свой дом, настоящий дом, а еще ей были нужны бабушка и дедушка, так что… путешествие мое подошло к концу. Из Санта-Хасинты когда-то уезжала девушка на старом автомобиле с одним чемоданом. А вернулась женщина с семьей.
И она улыбается, но такой улыбкой, на которую почти больно смотреть. В ней так много и воспоминаний, и стремлений. И много пережитого, и самых разных событий, оставшихся позади. Это улыбка прожитой жизни и тех дорог, которые не мы выбираем.
– Овдоветь в двадцать четыре года было… все равно как если бы на город сбросили бомбу. – Сердце в моей груди делает кувырок. Стягиваю на ногах полы халата. – Родители, Ати, Рэй, соседи… все бросились помогать мне и Саванне. Ей тогда было всего-то три годика. Она… О, моя дорогая, мне кажется, что эта история начинает превращаться в очень печальный дневник, и нет, я отказываюсь. – Она поднимает руки и словно отталкивает что-то невидимое подальше. – А моя жизнь не была печальной, в этом я тебя могу заверить.
– Бабуля… – Набравшись мужества, я разворачиваюсь к ней лицом. – Ты и сама знаешь, что никто не виноват в том, что моя мать решила уйти, так ведь?
– Ох, моя дорогая. – Она смотрит в потолок, моргая, и смеется, но как-то неуверенно, и голос ее дрожит. – По-хорошему, я сама должна была бы сказать тебе это.
– Нет, не должна, потому что всю мою жизнь ты мне это показывала. Мы абсолютно ничем не заслужили, чтобы она предпочла свою карьеру нам с тобой. – Эти слова идут из самых глубин меня, это то, что я ношу в себе уже так давно, что в моем голосе, когда я это произношу, нет ни капли сомнений. – Саванна оставила за собой много шрамов, но среди них нет чувства вины. Я знаю: в этом виновата уж точно не ты. Потому что никто, находясь в здравом рассудке, не оставил бы тебя и дом, который ты создала. А еще потому, что чем бы ни была забита голова этой женщины – песнями или мужчинами, – она набралась этого не от тебя. И не от дедушки.
Бабушка глубоко прерывисто вдыхает.
– Ну, все же нельзя отрицать, что и у нее все тот же неукротимый дух женщины Клируотер.
– Да что ты такое говоришь! Еще чего! Женщины Клируотер всегда поступали так, как им заблагорассудится, что правда, то правда, но никогда не отрывались от корней. Семья всегда превыше всего. Разве не так? – А поскольку она мне не отвечает, я тычу ей пальцем в бок. – Разве не так?
Она ловит мой палец и подносит его к губам, легонько целуя. И моя душа, вся целиком, вздрагивает и трепещет от этого жеста.
– Похоже, я воспитала очень умную девочку.
Наклоняюсь к ней и целую в щечку.
– Со второй попытки.
Отстраняюсь от нее, мы глядим друг другу в глаза, и я чувствую, что обе мы сняли с плеч тяжелый груз, о котором, кажется, и не подозревали. Даже я, взвалившая на себя тонны и тонны дерьма в последние месяцы, могу оценить легкость этого момента, все витающее в воздухе благополучие.
Вскоре на бабушкин телефон приходит сообщение от Эшера: он говорит, что Атланта впала в алкогольную кому эпических масштабов, а сам он решил спуститься в гостиничный тренажерный зал. Хочет наверстать упущенное во время болезни, хотя я уверена, что это вряд ли возможно. Но когда я попыталась ему это сказать, он сослался на своего тренера. И больше ничего. Как будто «тренер» – исчерпывающий ответ. Этот мистер, должно быть, сам дьявол во плоти.