нужно изо всех сил ненавидеть друг друга. Мы – внуки двух манипулирующих и к тому же малость свихнувшихся женщин и…
Да, мы это знаем.
Мы в полной заднице.
Лювия
Мистер Моттрам – обладатель рук с длинными пальцами, характерными для родившихся в тридцатые годы в благополучных семьях. За его плечами истории тысячи сражений в выпавших на его век войнах, в которых он «обязан был принять участие, как подобает любому мужчине», однако сердце у него – мягкое и розовое, как щеночек чихуахуа. Примерно к таким выводам я пришла, годами ухаживая за его садом.
Стоит добавить: красноречию мистера Моттрама позавидовал бы любой кандидат в президенты, так что ему хватило пары попыток, чтобы убедить меня стать его личным садоводом.
В свое время бабушка, донельзя изумленная, поинтересовалась, почему я согласилась, а я только вздохнула. А когда сказала, что мистер Моттрам хочет разбить огород, а не вырастить цветущий сад, она закатила глаза и вручила мне подборку книг по овощеводству из своей библиотеки.
Вряд ли я смогу во всех подробностях описать, как именно зародилась эта моя ипостась супергероини – помощницы по дому, зато я точно знаю когда: вскоре после того, как моя мать, Саванна Клируотер, навсегда ушла из дома в своей ковбойской шляпе розового цвета, с двумя чемоданами и нулевым количеством детей. После этого происшествия подруги бабушки завели привычку при каждой встрече ласково гладить меня по головке (все, за исключением Атланты), и это живо напоминало мне, как я обращалась с щенками и котятами в приюте для животных. Наступил следующий учебный год, и выяснилось, что ни один школьный учитель не назначил мне место за партой: мне было предоставлено право самой выбирать, где и с кем сидеть (естественно, я всегда садилась с Трин), а работницы школьной столовой неизменно давали мне добавку. Будь то суп, салат, жареная картошка или мороженое. В те дни я обжиралась мороженым.
Неделя сменяла другую, и скоро все это стало каким-то… гнетущим. Словно вокруг меня сгустилось облако жалостливых взглядов, перешептываний, не предназначенных для моих ушей (только я все слышала), и жестов.
Тогда внутри меня произошел переворот: благодарность за сочувственное внимание и ласку сменилась ненавистью, поскольку все эти знаки внимания без конца напоминали мне о случившемся и о том, что́ именно люди думали, глядя на меня: вот она – Лювия Клируотер, девочка, которую бросили. Девочка, которая ничего собой не представляет, ничего не значит на фоне маминых гастролей.
Но это же не так. Кое-что я из себя представляю, еще как!
Мы с бабушкой – классные, а Саванна совершила ужаснейшую ошибку.
Так что я начала аккуратненько уклоняться от попыток бабушкиных подруг погладить меня по головке, взамен предлагая им свою помощь – в самых разных вещах. И вот на смену жалостливым взглядам пришли одобрительные улыбки. Со всеми школьными учителями по очереди я провела переговоры с глазу на глаз, доведя до их сведения, что я не нуждаюсь ни в каких поблажках с их стороны; более того, я сама могу помочь с организацией клубов по интересам, ксерокопированием и всем остальным, что доставляет им хлопоты.
А как насчет работниц столовой? В день «Родителей – в школу» я не стала дожидаться момента, когда одноклассники поймут, что рядом с моей партой никого нет (бабушка, нужно сказать, вызывалась прийти). Я просто нацепила фартук и встала за стойку из нержавейки, слившись с другими работниками, после чего выслушала в свой адрес хор похвал. И я не знаю, было ли это переходной точкой от чувства чуждости к ощущению собственной незаменимости, но суть в том, что мне стало очень нравиться, когда меня хвалили, когда обращались с просьбами о помощи, когда… нуждались во мне.
Постепенно я перестала быть брошенной девочкой. Я стала Лювией Клируотер, девочкой, которой можно позвонить, если у тебя проблема. Так или иначе, я почувствовала, что теперь у меня свое, особое, место в обществе и цель, которую никто не сможет отнять, что бы ни случилось.
Тогда я и не думала, что это мне надоест.
Голос мистера Моттрама выдергивает меня из карусели воспоминаний.
– Повтори-ка, что ты сказала, – бурчит он с заднего крыльца одноэтажного домика, волоча за собой кислородный баллон, чтобы не потерять меня из виду. Урок я давно усвоила: выбираю футболки с небольшим вырезом, чтобы при наклоне ничего лишнего не открывалось взгляду, и брюки, которые не сползут даже при сильном шквалистом ветре. – Почему ты уходишь? И что я, по-твоему, должен делать с листовой свеклой, за которой мы ухаживаем уже столько месяцев?
Язык без костей и склонность все преувеличивать.
– С листовой свеклой – ничего: мы ее никогда не сажали. А вот это – томаты, и пройдет еще месяца три, прежде чем они проклюнутся. А к тому времени я уже вернусь.
«Надеюсь», – мрачно заканчиваю про себя я. В голову мне лезет чертова уйма самых мрачных и при этом высоковероятных сценариев этих треклятых каникул… Усаживаюсь между двумя рядами бамбуковых подпорок, отираю пот со лба краешком передника. Кажется, я только что совершила крещение землей в стиле Рафики[8].
– А что я буду делать, если сломается автополив? – Я не глядя поняла, что носовая канюля наверняка выскочила и болтается на седых усах, которые мистер Моттрам решительно отказывается сбривать. – Или разразится гроза? Или если блохастая псина Вебберов снова повадится ссать на моем участке? Черт подери, мне нужно ружье – верните мне ружье!
– Вы же знаете, что не вернут, пока здесь рулит шериф Стоун.
– А откуда у него, спрашивается, власть, чтобы такое творить, а? С каких это пор свободный человек не имеет права себя защитить? Стоун, Стоун, Стоун…
И, бесконечно повторяя себе под нос «подлую фамилию», как он любит ее называть, он возвращается в дом со своим баллоном, который побрякивает всякий раз, когда колесики инвалидного кресла подпрыгивают на неровно пригнанных досках пола.
Можно сказать, вуайерист и едкий раздражительный старикашка, но среди всех моих подопечных в нашем городке он – самый любимый. Кроме всего прочего, в ранней юности у него с Атлантой был своего рода запретный роман, о котором бабушка так и не решилась мне рассказать. А в моих глазах мрачные тайны только добавляют людям привлекательности.
Телефон звонит где-то в недрах моих антивуайеристcких шаровар. Когда мне наконец удается стянуть садовые перчатки и найти его, у меня уже один пропущенный вызов. Провожу пальцем по экрану, и мое сердце совершает кульбит, достойный русского акробата. Виной тому имя на экране.
Эш Кетчум.
Вот черт. Блин. Я даже не помнила, что в мобильном до сих пор хранится его контакт. Когда мы в последний раз разговаривали по телефону? Кажется… в старшей школе? Кажется, когда нам с ним выпало организовать весенний бал для младших классов? Удивительно, что у него все тот же номер. Хотя чему удивляться – у меня ведь тоже. Мы живем в Санта-Хасинте. Здесь номера телефонов меняют разве что по программе защиты свидетелей.
Внезапно мобильник вибрирует, и я чуть не роняю его, как вдруг понимаю, что это всего лишь сообщение.
Но оно от него.
Слушай, ты сейчас у себя, в комнате?
Сердце мое пускается вскачь безо всякой причины, кроме той, что диктуется логикой: он что-то задумал. Хотя за все эти годы, что Эш водил меня за нос, он ни разу не потрудился написать первым. Да и вообще, если честно, он уже давно перестал играть со мной в игры.
Трогает ли меня то, что он в одностороннем порядке решил положить конец нашей вражде? Нисколько. Любой, у кого в черепной коробке есть хоть немного мозгов, прекрасно понимает, что все мальчишки рано или поздно взрослеют… и что подложить кому-то змеенышей в ящик с нижним бельем – хорошая шутка лет в одиннадцать-двенадцать, но нельзя же продолжать это вечно.
Немного досадно только, что он так со мной и не объяснился. Мне вообще плевать, что подумают люди, ведь мы с Эшером никогда не были просто врагами напоказ. Для меня наши отношения всегда были чем-то большим. А наши взаимные выпады – несли более глубокий смысл.
Для него, ясное дело, все было иначе. В противном случае он не перестал бы смотреть в мою сторону или замечать мое существование так резко, так вдруг. Ни с того ни с сего. Как будто меня никогда для него и не существовало.
Окей, возможно, досадно мне чуть больше, чем немного, но над этим я работаю.
Нет…
Понял…
А ты можешь сказать мне, где ты, или у тебя есть право хранить молчание?
А также на адвоката.
Мои пальцы на несколько секунд зависают над экраном в нерешительности.
Что-то случилось?
Издеваешься, что ли?
Машинально переключаюсь на очевидное: гениальная идея наших бабушек, кемпер, путешествие «семьями», синий чемодан, который бабуля этим утром радостно поставила у двери моей комнаты и о который я споткнулась и чуть не сломала себе шею, когда спускалась завтракать.
Ну да, я прекрасно знаю, что случилось, однако это никак не объясняет ни то, что он вдруг пожелал знать, где я, ни то, что теперь он по собственной воле строчит мне сообщения – впервые в истории.
Оставайся на месте.
Глаза мои становятся размером с блюдца. Это что – угроза?
Сердце быстро набирает обороты, словно мне вкололи дозу адреналина.
Едва успеваю собрать с земли перчатки и инструменты и покидать это все в маленькую ржавую тачку мистера Моттрама, как мой телефон вновь издает звук: на этот раз еще один входящий вызов. Невольно думаю, что это он, но вижу имя Джастина и чувствую облегчение. Наверняка он наконец-то заметил все мои пропущенные звонки и сообщения с прошлого вечера. Оставляю тачку под навесом и отвечаю.
– Привет.
– Привет, детка.
Голос у Джастина – низкий и теплый. Этим он мне понравился с самого начала, а вот другие чувства приходили понемногу, со временем. В тот день, когда мисс Сальвани велела нам подобрать себе партнера, а выбрать Тринити я не могла, поскольку речь шла о естественно-научном проекте, он подошел ко мне после урока и спросил, не соглашусь ли я поработать с ним. Честно говоря, я и сама ждала чего-то подобного, ведь за пару недель до этого, в мой день рождения, Джастин подарил мне первый в моей жизни поцелуй.