Мои ноги и бедра сводит спазмами, пока я извергаюсь, возможно, я даже теряю сознание на пару секунд.
Когда я прихожу в себя (более или менее, ведь прежним, сдается мне, я уже никогда не буду), пальцы ее ласково гладят мне спину.
– Я тебя совсем раздавил.
– Попробуешь пошевелиться – убью.
Улыбаясь, отстраняюсь от нее ровно настолько, чтобы посмотреть ей в лицо. Разрумяненное, потное и взволнованное. Думаю, это моя любимая версия Лювии.
– А ты знаешь, что становишься чуток агрессивной во время секса?
– Эш, ты впечатал меня в этот диван так, как будто вознамерился сделать из меня его обивку. Так что, пожалуйста, не рассуждай на тему агрессивности.
Лювия
Секс с Эшером был…
Это…
Уф. Знаю, что сравнивать такие вещи – ужасно, но, мама дорогая, теперь я думаю, что три года занималась сексом с чуваком, который не то чтобы не имел о нем ни малейшего понятия, но вообще ни разу не позаботился о том, чтобы я прожила с ним весь процесс, как это сделал Эшер. Как он на меня смотрел, как зависел от моего наслаждения, как ласкал меня и поддерживал…
Каким-то странным образом это все во мне перевернуло. Усилило те чувства, что я, вероятно, и так всегда испытывала к Эшеру, доведя их до такого безумия, что теперь я понимаю, почему Стоуны и Клируотеры изначально обречены только на два исхода: или убить друг друга, или пожениться. Боже, надо же как-то эту энергию стравливать.
В Брайант-парк мы прибыли за несколько минут до шести. Нас с Эшером просто ошеломило количество людей на газонах. С нашего места открывается впечатляющее зрелище – целое море голов и футболок самых разных цветов, все настолько перемешано, что я начинаю сомневаться, удастся ли нам найти бабушек. Киноэкран установлен с краю, а до начала фильма еще пара часов. Интересно, насколько заранее пришли сюда все эти люди?
– Слушай, вот твой двоюродный дедушка Пит находится в вечном поиске: как бы сделать так, чтобы жители нашего города чем-то занимались вместе, – говорю я Эшеру, чуть повышая голос – слишком здесь шумно. – Вот и расскажи ему о кино под открытым небом.
Внезапно по парку разносится резкий пронзительный свист, который приводит народ в движение и эхом отражается от окружающих парк небоскребов.
В недоуменной тишине, последовавшей за этим звуком, мы слышим:
– Эшер! Лювия! Мы здесь!
Не могу удержаться от смеха. Бабушка изо всех сил размахивает своими ручками, словно вот-вот взлетит. Они отхватили себе отличное местечко – не слишком далеко и не слишком близко к экрану, и, когда мы подходим, я поражаюсь размерам пледа для пикника, который они перед собой расстелили. Этого хватило бы на добрый десяток человек, так что у нас вроде как образовался свой периметр безопасности.
Эшер, усевшись на плед, первым делом отбирает у своей бабушки свисток. Маленький металлический цилиндрик с большим красным раструбом на конце.
– Это же морской, для кораблей, – ворчит он. – Вы же сами запросто могли оглохнуть.
Атланта эффектно выгибает бровь.
– Однако вы нас увидели, разве не так?
– Мы и весь Манхэттен.
Тем временем бабушка знаками спрашивает меня (нужно признать, для нее довольно-таки скромными), как оно все прошло. Я подмигиваю ей и показываю двумя пальцами знак победы. Она в ответ щиплет меня за мягкое место, как бы говоря: «Ах ты шалунишка». Именно так я сообщаю своей бабушке, что у меня только что был грандиозный секс.
Впрочем, как обычно.
Итак, этим вечером мы смотрим «Индиану Джонса и храм судьбы» в одном из прекраснейших парков Нью-Йорка в окружении огромного количества людей, собравшихся приятно провести время. Бабушка накупила в супермаркете столько самой разной провизии, что в конце концов вынуждена раздавать пирожки, кукурузные лепешки с сыром и буньюэлос компаниям по соседству. Получив тем самым прощение за историю со свистком.
Мы с Эшером каждые несколько минут перебрасываемся косыми взглядами. Постепенно темнеет, становится довольно прохладно, и моя блузочка с юбочкой не спасают от вечерней свежести. В конце концов меня окончательно достает невозможность насладиться этим моментом так, как мне бы того хотелось, и я подползаю к Эшеру.
– Не хочешь меня обнять? – спрашиваю еле слышным шепотом.
Он моментально кивает, но потом строит гримасу.
– Ты уверена? Я хочу сказать, что мне-то…
– Моя бабушка уже знает; готова поклясться, что и твоя тоже.
Оба смотрим на бабушек и застаем их за откровенным подглядыванием. Они, конечно, пытаются это скрывать, только получается у них хреново. Эшер фыркает, пытаясь сдержать смех.
– Тогда иди сюда.
Счастливая, устраиваюсь спиной между широко раскинутых ног, и он обхватывает меня руками. Никакой куртки на нем тоже нет, но тепло от него идет как от печки. И пахнет он, естественно, классно. Ненавязчивый такой аромат сандала, к которому, готова поклясться, чуть-чуть примешан кокосовый запах моего дезодоранта…
Он наклоняется, целует меня в щечку, и мне остается только замурлыкать от удовольствия. Пользуясь тем, что его согнутые колени нас немного скрывают, его пальцы заползают в вырез моей блузки и начинают играть с моим соском. Сильно сжимаю ноги и задерживаю дыхание.
«Уже два первоклассных оргазма за сегодня».
«Не потеряй контроль».
– Ой, мой милый, – слышится слева. Это моя бабушка ползет попой по пледу, пока не утыкается в бок Эшера. – Ты же не против, правда? Что-то прохладно становится…
Эшер прочищает горло.
– Нисколько. Иди сюда, красавица.
Его пальцы оставляют мою грудь, и та горько плачет, но если уж существует хоть какая-то веская причина для того, чтобы этот парень перестал меня лапать, то это не дать замерзнуть бабушке. Через полсекунды с другого бока подсаживается Атланта.
– Решительно отказываюсь оставаться в стороне от такой теплой компании, – ворчит она, хотя, клянусь, замечаю тень улыбки на ее губах.
До конца фильма бабушка, Атланта и я дружно вздыхаем о том, какой же красавчик Харрисон Форд в этом фильме, на что Эшер недовольно фыркает.
«Как же мне хорошо», – думаю я.
Кажется, я могла бы навсегда остаться в этом мгновении.
Все последующие дни представляют собой настоящее безумие, правда, безумие в хорошем смысле. Осматриваем Вашингтон, посещая все достопримечательности и памятные места, чтобы Атланте не на что было жаловаться, после чего около часа ищем некий объект под названием «Дыра Мела». По имеющимся сведениям, это колодец без дна, способный воскрешать домашних животных. Понятно, что ничего подобного мы не находим, но очень забавно следовать за моей бабушкой с заколдованным компасом в руках, который продал ей какой-то пират на перекрестке Висконсин-авеню и Дамбартон-стрит, запудрив ей мозги.
Но я думаю, что это она запудрила ему мозги, потому как поначалу он предложил ей купить этот компас за пятьдесят три доллара, а в итоге бабушка заплатила всего два, к тому же он посоветовал нам одну кафешку, где пекут такие миндальные печенья, что пальчики оближешь.
После обеда я с удовольствием спорю с Атлантой о том, почему вход в Капитолий бесплатный только для ограниченного числа посетителей. Она ужасно возмущена: как раз в тот момент, когда подошла наша очередь, бесплатные билеты закончились и нам пришлось раскошелиться. Ну она и устроила скандал, размахивая своей тростью перед носом билетера, да такого масштаба, что я испугалась, как бы дело не закончилось задержанием.
Ко мне с улыбкой подходит Эшер, протягивает руку. Я беру ее, ни о чем не спрашивая, что служит самой яркой иллюстрацией того, как изменились наши отношения. Несколько лет назад я посмотрела бы на эту руку как на приготовившуюся к атаке гремучую змею.
– Что случилось? – спрашиваю я, послушно следуя за ним по тротуару.
Проходим мимо длинного ряда электросамокатов, сворачиваем в конце улицы налево, и Эшер смотрит на меня так, будто чего-то ждет. Не будь он отпрыском той семьи, к которой принадлежит, наверняка бы сейчас сделал несколько танцевальных па и пропел: «ТА-ДАМ!»
Мой недоуменный взгляд падает на здание из красного кирпича прямо перед нами.
– «1876. Дом Адамса», – читаю я. – Вау, это же… как такое возможно?
Эшер закатывает глаза и разворачивает меня за плечи в противоположную сторону.
– Смитсоновский музей ам… – У меня перехватывает дыхание. Закрываю руками рот и подскакиваю к трем моим спутникам. – Это что?
– Ты отметила на карте всего одно место, к тому же я очень сомневаюсь, что ты все еще хочешь туда попасть, – насмешливо говорит Эшер. – Так что мы взяли на себя смелость заменить его на кое-что получше.
Все трое радостно улыбаются. Последние дни выдались настолько чудесными и расслабленными, что мое тело реагирует раньше, чем мозг. Внутри меня вспыхивает трепещущее пламя, страшное волнение и трудно контролируемое желание броситься к этим дверям. Сколько себя помню, столько и мечтала попасть в этот музей. В нем собраны произведения всех художественных школ и направлений страны. Творения импрессионистов. Шедевры Золотого века. Там хранится самая большая коллекция работ эпохи «Нового курса». «Нового курса»! Того чрезвычайного периода, когда президент Рузвельт ввел государственное финансирование, чтобы попытаться решить проблему бедности, порожденную кризисом 1929 года, и при этом не забыл о художниках. А они, получив возможность продолжить свою работу и вложив душу и страсть, создали настоящие чудеса.
Это СААМ[38].
Чертов СААМ.
Мое волнение взлетает на такую высоту и обрушивается с такой силой, что мне следовало предвидеть: реальность нагрянет следом и с удвоенным рвением.
Я разрушила последнюю доску моста.
Для меня нет никакого смысла входить туда.
Но как же мне об этом сказать? Как выйти из?..
Пальцы Эшера легонько сжимают мои, и в голове раздается негромкий «чпок!», вырывающий меня из этой замкнутой петли.