– Просто фантастика! В таком случае ты, я надеюсь, сможешь оказать мне любезность и передать ей мое сообщение? Избавишь меня от необходимости снова ей дозваниваться, а это немалый труд, поскольку она с конца мая не отзывается на мои попытки установить с ней контакт.
Хотя я пока мало что понимаю и мой мозг не способен установить никакой связи между УКЛА и Лювией, я говорю, что с удовольствием это сделаю.
– Профессор Розаспини уже успел мне всю плешь проесть темой мисс Клируотер. Так что я, кажется, почти готова встать на колени и умолять ее снизойти до этого отчаявшегося господина. О-о, это, конечно, не то, что следует ей передать. Извини, дорогой, день выдался не из легких. Не мог бы ты сказать мисс Клируотер, что предоставленный ей срок для принятия решения истекает в следующую пятницу? А там уже даже мистер Розаспини не сможет сделать для нее исключения. На самом деле и звонок этот – уже сам по себе исключение. Если бы директор департамента узнал, сколько времени я трачу на то, чтобы гоняться за абитуриенткой…
– А, э-э-э… – не знаю, что сказать, судорожно пытаясь осмыслить торопливый монолог миссис Трабуччи. Слова «срок» и «абитуриентка» резонируют в черепе, словно эхо о стены пещеры. – Прошу прощения за вопрос, но о каком сроке идет речь?
Уверен, окажись на моем месте кто-то другой, в данный момент он бы услышал яростное фырканье.
– На подачу ходатайства о полной стипендии, разумеется. Хотя это в любом случае не более чем формальность, потому что мистер Розаспини еще с прошлого года видит эту девушку номером один в списке претендентов. Не будь я в курсе того, что этот господин – художник, и весьма эксцентричный, я бы даже несколько обеспокоилась его зацикленностью на мисс Клируотер. Но что тут сказать – я и сама разинула рот, заглянув в ее портфолио, хотя, должна признаться, меня впечатляют даже меню в ресторанах.
– Это значит, что ей дали полную стипендию еще в прошлом году? – спрашиваю я, чувствуя странную тяжесть в груди. – И она от нее отказалась?
На другом конце линии повисает пауза.
– Не уверена, имею ли право делиться с тобой этой информацией. Возможно, я и так уже слишком много наговорила. Ты сказал, что вы близкие друзья, но…
– Разумеется. – Закрываю глаза. – Извините, миссис Трабуччи, по-видимому, я не так понял Лювию. Я думал, что ее не приняли ни в один университет. Мне казалось…
Здесь я резко останавливаюсь. Чувствую, что попал в какую-то сюрреалистичную ситуацию, связывающую два мира, которые до этого момента считал несовместимыми: Лювия Клируотер и УКЛА.
– Эшер… а у тебя с мисс Клиоуотер и вправду близкие отношения?
Еще несколько недель назад я бы сказал на это, что мы столь же близки, как Волан-де-Морт и Гарри Поттер. Связаны зловещими узами судьбы и не более того.
Однако теперь…
– Она моя девушка.
– Ах вот оно как, – произносит женщина. – В таком случае ты должен с ней поговорить. Мисс Клируотер не только занимала первое место среди претендентов на нашу стипендию, у меня есть основания считать… В общем, у меня есть все основания полагать, что профессор Розаспини – далеко не единственный преподаватель, кто желал бы получить такую ученицу. Я знаю еще по крайней мере о двух университетах. Таланту такого масштаба, как у нее, не следует пренебрегать подобными возможностями, – заявляет она. – Сделай так, чтобы она позвонила мне до следующей пятницы, хорошо?
– Хорошо. Большое вам спасибо, миссис Трабуччи.
– Тебе спасибо. Надеюсь, что увижу тебя в следующем месяце и ты лично представишь мне эту печально известную художницу.
Прежде чем ответить, делаю глубокий вздох.
– Я тоже на это надеюсь.
Отключаюсь и начинаю лихорадочно думать, что же мне теперь делать. Однако времени на это у меня практически нет, потому что стоит мне развернуться к кемперу, как я встречаюсь взглядом с Джойс.
В безупречно белой ночнушке, прижав руку к сердцу, она смотрит на меня с верхней ступеньки «Литтл-Хазард». И на ее лице написано полнейшее отчаяние.
Как?..
Вот дерьмо.
Открытые окна.
Лювия
Осознание того, что что-то пошло не так, появляется раньше, чем я окончательно просыпаюсь. Из-за невнятных реплик разговора. Тот самый случай, когда интонации людей гораздо важнее их слов. Внутри моей черепной коробки будто орудует рабочий с ударной дрелью, приступивший к ремонту. Сдерживая стон, сползаю с постели, но чувствую, что мне лучше поторопиться.
Спотыкаюсь на лестнице и чуть не падаю мордой вниз. Одной рукой схватившись за столешницу, а другой – за голову, оцениваю ситуацию. Атланта спешит к выходу с другого конца коридорчика, она точно так же, как и я, хочет узнать, что же, собственно, случилось. Для меня сокрушенные лица Эшера и бабушки – удар под дых.
Кидаюсь к бабушке, быстро окидывая ее взглядом с головы до ног. Цвет ее кожи со вчерашнего дня не изменился, но…
– Бабуля, что?.. – Протягиваю к ней руки, но она отстраняется.
Вернее сказать, она даже отшатывается от меня, словно не хочет, чтобы я ее касалась.
Моя-то бабушка.
Господи, если бы не это треклятое похмелье. Не могу соображать с обычной скоростью.
– Что здесь происходит? – В поисках ответа поворачиваюсь к Эшеру. Тут до меня доходит, что он по-прежнему без футболки, то есть в том виде, в котором ложился спать, а дверь кемпера за его спиной открыта. – Что-то случилось?
Эшер опускает взгляд и крепко сжимает телефон.
– Ради всего святого, говорите уже, хоть кто-то, – требует Атланта, грохая тростью по полу.
Мои голые ноги чувствуют вибрацию.
Наконец бабушка открывает рот.
– Эшер принял вызов с моего телефона. Звонили из департамента по работе с абитуриентами Калифорнийского университета. – Глаза ее, сверлившие до этого момента стенку, обращаются ко мне, да так неожиданно, что я теряю способность дышать. Тело самовольно избавляется от воздуха в легких, выдавая меня с головой. – Мне кажется, тебе есть что нам рассказать, юная леди.
Легкие протестуют, предают меня: не знаю, по какой причине, но то самое непроизвольное движение, обеспечивающее вдох, не работает. Я заглохла. Совсем.
Этого не…
Не может быть.
Я давно сдалась. Все кончено.
Она не должна была ни о чем узнать.
Эшер, испуганный, делает шаг ко мне.
– Лювия.
Внезапно воздух прорывается в грудь. Страшно радуюсь тому, что стою возле стола, иначе я бы точно осела на пол: слабость в коленях у меня такая, что ноги не держат.
– Я… – «Скажи что-нибудь, скажи что-нибудь. Может, она не все еще знает». – Это по поводу… прошлогоднего заявления? Они что, передумали?
Эшер закрывает глаза, я не понимаю причины, но сейчас не это главное. Бабушка сжимает губы в тонкую-претонкую линию.
– Дело не в этом, и ты это знаешь.
– Хорошо, почему бы нам тогда не сесть и не поговорить спокойно? – предлагает Атланта. – Эшер, закрывай дверь.
– Нет! – кричу я, не успев подумать.
Все смотрят на меня, но я… Нет-нет. Если закроют дверь, то я просто задохнусь. Мне и так не хватает здесь воздуха. И никто не садится, даже не шевелится. Как будто все чего-то ждут… Чтобы я что-то сказала.
Но чего они от меня хотят, что я должна сказать?
Почему позвонили бабушке? Я что, указала ее номер?
И с каких это пор университеты так гоняются за абитуриенткой, что готовы горы свернуть, лишь бы она оформила свое гребаное поступление?
– Но я просто не знаю, в чем дело, серьезно.
В глазах бабушки что-то мелькает. Разочарование?
– Дорогая, очень прошу: перестань врать.
Врать.
Она сказала «врать».
Немного, самая капелька кислорода, который здесь был, испаряется, улетучивается, и в груди у меня вспыхивает пожар. Невыносимый жар, и он требует выхода, он заставляет меня открыть рот и…
– Это я-то вру? – вырывается из меня. И я направляю эти слова, как снаряд, на бабушку, чтобы они попали прямо в нее… чтобы она их поняла. Замечаю, как она недоверчиво моргает глазами. Охвативший ее ступор. – Это я-то – врунья?
Атланта и Эшер, разумеется, ошарашены, они ничего не понимают.
Бабушка судорожно цепляется руками за свою рубашку, собирая пальцами ткань.
– Так, значит, ты знаешь? – О господи, ее голос… Он сделался таким тоненьким…
Как бы мне хотелось заглотить обратно только что вылетевшие слова, отреагировать как-то иначе или, еще лучше, оказаться рядом с ее телефоном и перехватить этот звонок. Но ничего этого я не могу.
А еще… не знаю. Огромная усталость, которая накопилась, которую я все это время носила с собой, как будто разом обрушивается на мою голову, и на этот раз – с новой силой, потому что теперь я сказала об этом, теперь вершина этого айсберга всплыла на поверхность и я ее как будто признала. Словно до сих пор все, что было лишь дымкой, сквозь которую я могла хоть и с трудом, но пройти, внезапно отвердело, став бетонной стеной.
Какая-то часть меня хотела, чтобы это произошло, и вот оно случилось.
И это дерьмо.
– Джойс, я требую, чтобы ты объяснила, что здесь происходит. – Атланта хватает бабушкино плечо и щелкает языком. – Какого черта, в кого попала молния?
Печально смотрю на бабушку.
Хочу броситься к ней, сжать в объятиях, а вместо этого отвожу взгляд и опускаю его вниз. Разглядываю свои колени. В эту секунду у меня нет ни возможности, ни сил сказать что-то еще, к тому же я полагаю, что говорить сейчас должна совсем не я.
Я открыла этот ящик Пандоры, теперь настала очередь бабушки.
Мне жаль.
Очень жаль.
Сердце у меня колотится, в ушах появился какой-то звон, и он постепенно усиливается. Пожар в груди все не стихает, и мне ужасно плохо, мне страшно не нравится эта ситуация.
Становится еще хуже, когда бабушка еле слышно говорит:
– Я больна, Ати.
– Окей, – отвечает ей подруга, готовая, как всегда, немедленно решить проблему. – Давай одевайся, и поедем в ближайшую больницу. Эшер, складывай эту кровать – и поехали.