И вдруг я уже не просто слушаю бабушкины слова, а их еще и вижу. Может, это потому, что сама я давно уже воображала для себя то же самое (за исключением супербезопасного секса с Эшером). Я практически продумала, в чем буду ходить в универ на пары, какие материалы нужно будет купить для тех или иных занятий и даже как я смогу развить свой талант при соответствующей поддержке.
Но в последние пятнадцать месяцев я все время ждала ночи, когда смогу остаться одна в своей комнате и предаться этим мечтам; однажды я даже закрылась, как будто собиралась заняться чем-то постыдным. А сама в эти минуты просто садилась на кровать и представляла себя на ярко-зеленом газоне кампуса в тени густой кроны развесистого дерева: как я сижу и одной рукой делаю набросок, а другой – снимаю мерки при помощи двух пальцев, большого и указательного, расставленных буквой «L». Кругом меня – студенты, ходят то туда, то сюда. Одни уселись в кружок и читают, тоже на газоне; другие играют в карты, или просто загорают на солнышке, или бросают друг другу мяч.
До сих пор в рамках этого сценария я воображала себя одной. Но на этот раз все по-другому: стоит мне взглянуть налево, как на траве в той же тени я вижу Эшера, растянувшегося во весь свой немалый рост. По его лицу мельтешат солнечные пятна, подчиняясь движению листвы и ветра, и вот он открывает один глаз и глядит на меня. Густая синева его глаза ослепительно сверкает, и тогда он берет меня за руку, ту самую, которой я снимала мерки, и сплетает наши пальцы. А потом тянет обе наши руки к своей груди, туда, где я смогу почувствовать, как сильно бьется под футболкой его сердце, и снова закрывает глаз, как будто этого ему вполне достаточно. Как будто этот момент и я – все, что ему нужно.
О блин.
Это мне нравится. Даже слишком.
Я жажду этого всем своим существом. Обеими своими половинами: рациональной и интуитивной.
– Бабуля, – всхлипываю я, обвивая руками ее шею.
– Девочка моя. Теперь ты все понимаешь, да? – Она ласково поглаживает меня по спине и волосам, как делала всегда. – Жить своей мечтой вовсе не значит быть эгоисткой. А когда твоя мечта исполнится, я стану самой счастливой бабушкой на всем белом свете.
– Есть кое-что… Ты должна будешь кое-что мне обещать.
– Не лишай свою бабушку удовольствия обнять внучку. – И она сжимает меня еще крепче. – Потом мы сядем вместе и составим условия договора, приемлемые для обеих сторон.
– А ты не врешь?
– Не вру.
И это мгновение для меня не только освобождающее, оно еще и совершенно неожиданное. Потому что, сколько бы я ни воображала себе самые разные сценарии, в которых правда выходила наружу, такого в них никогда не было. Не было ни понимания, ни слез облегчения, ни объятий. Исключительно бездонная печаль, обида, боль и ярость. Все эти чувства есть и сейчас, это правда, но я даже не догадывалась, что они могут сосуществовать с другими эмоциями, которые дарят мне такое… облегчение.
– Пообещай мне, что снова начнешь рисовать, – шепчет она мне на ухо. – И что больше никогда и ни из-за кого не станешь вырывать такую жизненно важную часть себя.
У меня снова перехватывает дыхание. Кажется, нет более точного слова, чем «вырвать», чтобы это описать. Услышав его, я наконец понимаю, что так все и получилось и что теперь внутри меня зияет кровоточащая незаживающая рана. Подавлять потребность рисовать все это время…
– Это был единственный способ постараться забыть об университете и о моих планах, – тихо признаюсь ей. Я могу это сказать. Мне уже не нужно удерживать это в себе. – А еще потому, что… я начала рисовать ужасные вещи, узнав о твоей болезни.
– Если хочешь…
– Нет. – Отстраняюсь от бабушки и решительно смотрю ей в глаза. – Их уже нет. А если бы были, я бы все равно тебе не показала.
Я сжигала эти наброски, едва закончив, и только теперь понимаю, что это был мой способ противостоять тому, что я не могла выразить словами; тому, о чем даже думать себе не позволяла. И, увидев все это воплощенным на бумаге, я испугалась… Я и не знала, что внутри меня может существовать что-то настолько темное и жуткое, что побудило меня нарисовать портрет бабушки на диване с таймером обратного отсчета над ее головой.
И я спрашиваю себя, что бы было, позволь я себе пойти этой дорогой. Возможно, все это сходило бы на нет по мере того, как я постепенно примирялась бы с бабушкиной болезнью. Или же нет. Возможно, эта небольшая червоточина так и сидит во мне, и мне следует ее принять, потому что она – тоже часть моей психики. И так же, как другие люди бросаются бежать, если их захлестывают эмоции, я выплеснула свои самые потаенные страхи на бумагу.
Но только я не осознавала этого, потому что раньше таких чувств не испытывала.
– В тебе нет ничего такого, чего я не приняла бы с распростертыми объятиями. – Бабушка ласково мне улыбается. – К тому же говорят, что обуреваемые страстями художники обретают истинное вдохновение. Как Сэмюэл Литтл!
– Только тебе могло прийти в голову сравнивать меня с серийным убийцей. – Бросаюсь ей на шею. – Обалдеть!
Дэдди Дак ставит на стойку два коктейля и придвигает к нам.
– А теперь что, уже можно? – Сощуриваю глаза, делая вид, что даже не подозреваю о своем мокром и, наверное, красном от слез лице. – Ты ведь знаешь, что я по-прежнему несовершеннолетняя, как и вчера вечером, а?
– Закрой рот и бери. Попробуешь лучший в твоей жизни май-тай.
Бабушка выпивает свой одним глотком, глушит, как моряк соленую воду.
– Еще один, красотка? – спрашивает Дэдди Дак.
– Да нет, пожалуй, нам еще в полицейский участок заглянуть нужно.
И я, уже несколько успокоившись и медленно потягивая напиток, чуть не выплевываю его фонтаном обратно.
– Что-о-о?
Бабушка очень изящно, одним прыжком, спускается с табурета, и лицо ее, тоже мокрое и покрасневшее, расцветает озорной улыбкой.
– Дорогая моя, впервые в истории Клируотерам выпало пойти вызволять Стоунов из застенков.
Лювия
Дежурный в полицейском участке, оглядев нас сверху донизу, со стоном откидывается на спинку стула.
– Опять вы? Шериф! Идите сюда! Это они.
Шериф Мелвин Юско, ветеран шестидесяти шести лет от роду, давно мечтающий о пенсии и стремящийся прожить последние дни на службе без лишних забот, выглядывает из офиса и пытается улизнуть до того, как мы его заметим.
Поздно.
– Этот фокус не сработал у тебя вчера и не сработает сегодня, Мелвин, – начинает нараспев бабушка. На ней – ее лучшее платье кроше и жемчужные сережки в стиле ретро. – Иди-ка сюда. Обещаю: если все выгорит, мы тут же уедем и больше ты нас никогда не увидишь.
Это побуждает беднягу направиться к нам, хотя его недоверчивый взгляд пропитан страданием. В конце концов, я ничуть не виновата, что вчера его коллега проколол себе палец степлером исключительно потому, что я заявилась сюда в маечке и сапогах. И если бы нам позволили увидеться с Эшером и Атлантой, как мы того и просили, то, вероятно, бабушка не прокляла бы всех присутствующих в офисе и не призвала на их головы всякие паранормальные явления.
И то, что сразу после ее слов сам собой включился принтер, стало чу́дной вишенкой на торте, хотя чуваки этого явно не оценили. Южане – что с них возьмешь. Верят, что если поцеловать собственный локоть, то сможешь жениться на том, кого любишь.
– Тебе очень скоро позвонит шериф Линкольн-Бара, – сообщаю я, опершись о стойку ресепшена, – и очень вероятно, что сегодня кто-то и в самом деле проверит электронную почту. – Адресую многозначительную улыбку секретарше, которая ненавидит меня вполне официально. – Как мы вчера уже говорили, Эшер Стоун оказался в самый неудачный момент не в том месте, и не более того. Он всего лишь помог мистеру Соколову, или как там этого типа зовут, перенести тело, потому что городские полицейские ему в этом отказали. У Эшера нет судимостей, он – студент-отличник и подающий большие надежды футболист. Так ты еще не проверила почту, Синди?
Если не врут, что есть взгляды, способные убить, то вообще не знаю, как это я все еще жива.
Шериф Юско небрежно тычет пальцем в сторону секретарши.
– Проверь почту, может, нам удастся с этим покончить. – А потом тяжело вздыхает, за последние сутки вконец измученный. – А что будем делать с разбитым носом моего офицера? Это ведь нападение на государственного служащего с нанесением телесных повреждений.
Он кивает на беднягу: сидя за столом, тот тоже испепеляет нас взглядом. Вчера он вовсю размазывал кровь и сопли, ревя как новорожденный теленок, а сегодня на нем – повязка на пол-лица. Вторая половина – фиолетового цвета.
Матерь божья, да Атланте в бейсболе цены бы не было!
– Я вам уже объяснила, что у нее просто случился нервный срыв, хотя мне ничего не стоит повторить всю историю с самого начала. Вчера моя бабушка рассказала миссис Стоун, своей лучшей подруге, что у нее…
Шериф поднимает глаза к потолку. Если он ищет там Господа Бога, то, насколько я понимаю, подобного рода вопросы – не в Его компетенции.
– Нет-нет, повторять не нужно. Отлично. Я…
Тут раздается телефонный звонок, но дежурный не утруждает себя ответом. Сразу же передает трубку шерифу, и тот ввязывается в перетягивание каната с властями Линкольн-Бара. Бабушка мне подмигивает. Это, а также наш туз в рукаве – возмущенный звонок от сына Атланты и шерифа Санта-Хасинты, Гидеона Стоуна, – призваны побудить полицейских немедленно освободить задержанных.
Наша тактика сфокусирована на том, чтобы показать, что им намного проще выпустить Атланту и Эшера.
Спустя полчаса вторая половина нашей команды путешественников появляется в конце коридора. Сердечко мое на максимальной скорости выполняет пируэт бильман в ту секунду, когда глаза Эшера встречаются с моими. Мама дорогая, да сейчас у него круги под глазами куда страшнее, чем когда он валялся с температурой! Всю ночь, кажется, не спал. Его пронзительный взгляд прожигает меня насквозь, но прочесть его я пока не могу.