Бабушка бросается навстречу подруге, и они заключают друг друга в объятия. Похоже, что Атланта чередует адресованные бабушке слова благодарности с громкими требованиями вернуть ей личные вещи, обращенными в сторону офиса.
Не торопясь подхожу к Эшеру. Офицерша протягивает ему пластиковый пакет с бумажником, мобильным телефоном и теми немногими вещами, которые были при нем в момент задержания. Успеваю услышать его слова:
– Да пропади она пропадом, эта палка, многие только спасибо скажут.
Женщина закатывает глаза и уходит.
После чего все внимание Эшера сосредотачивается на мне. А я чуть не падаю в обморок: какой же он красивый и как же мне хочется его поцеловать! Поэтому я ступаю на безопасную территорию:
– Я говорила с твоим тренером и теперь, кажется, немного лучше понимаю, почему вы все перед ним так трясетесь. И клятвенно обещала ему, что ты явишься на матч вовремя, что бы ни случилось; в противном случае мне придется отдать ему первенца. – Чуть дрожащими руками разблокирую телефон (свой собственный наконец) и показываю ему экран. – У меня здесь четыре билета до Лос-Анджелеса, и, как только ты дашь добро, я кликну на кнопку оплаты. В Лос-Анджелесе мы приземлимся сразу после полудня, так что…
Он мягко отводит в сторону мой телефон, чтобы взглянуть мне в лицо. А я даже не замечала, что прикрываюсь им… или да, замечала.
– В тюрьму-то я загремел именно по твоей вине.
Против этого утверждения у меня есть чертова уйма аргументов. Например: я никак не могла знать, что предполагаемый мистер Соколов на самом деле не работает в похоронном агентстве. У него имелись в наличии: костюм, катафалк и мертвое тело. Говорил он так, как и должен говорить представитель похоронного бизнеса, к тому же целый день провел в Линкольн-Баре, помогал бороться с пожаром. Сказал, что ему очень понравился гуляш. И последнее: иногда и в самом деле полезно довериться первому впечатлению о человеке.
А то, что он оказался нелегальным торговцем трупами? Слушайте, да он даже местных полицейских вокруг пальца обвел. А какими дурочками почувствовали себя мы с бабушкой, ведь одна из наших любимых криминальных тем – это «воскресители» XIX века!
И все же я точно знаю, что Эшер ничего из этого перечня не оценит.
– Хм, ну да. Это верно. Но зато обойдется без последствий, – говорю я, делая особый акцент на слове «но».
– Ты помнишь, как я говорил, что теперь не должно случиться ни одной катастрофы или несчастного случая, которые нас задержат? Так вот, я имел в виду и это.
– Ну да, это подразумевалось. Но…
Тут его губы неожиданно накрывают мои. Сильные мускулистые руки обхватывают мою талию и поднимают меня вверх, чтобы ему было удобнее совершить набег на мой рот. Хотела бы я сказать, что якобы была застигнута врасплох, засмущалась или оказала какое-никакое сопротивление. Однако реальность такова: с нашей последней встречи прошли сутки, но я соскучилась по нему до безумия. Хватаю его за плечи, которые мне так нравятся, и наши языки сплетаются. Мой рот наполняется его громким стоном, от которого немедленно оживают все нервные окончания моего тела.
– Я должен был знать, – шепчет он, и губы его при этом касаются моих. – Все планы обречены на провал, если в них вовлечена хоть одна Клируотер.
– Каких-то десять лет – и до тебя дошло!
– Убирайтесь, бога ради, из моего участка, в конце-то концов! – вопит шериф Юско.
Эшер опускает меня на пол и выгибает бровь в фирменном стиле Стоунов.
Я таю.
Клянусь, таю окончательно.
– Мне очень жаль, что я послала тебя на хер. И вообще сожалею о вчерашнем, правда.
– Я понимаю. Было бы здорово, если бы мы с тобой в будущем никогда не доходили до этой точки, но я так и не смог влезть в твою шкуру и понять до конца, что же тебе пришлось пережить за этот год. – Он обеими руками обхватывает мое лицо, а я приникаю к нему, ища его тепло, уверенность, этот треклятый здравый смысл всей его семьи. – Сделаю все, что в моих силах, чтобы в следующий раз ты могла рассказать мне обо всем и не чувствовала себя такой одинокой.
Это, без всякого сомнения, самые прекрасные слова из тех, что сказал мне Эшер Стоун за всю мою жизнь.
На втором месте после: «Лучше два пальца или один?»
– Похоже, я тебя люблю, – выпаливаю я.
Его ямочки появляются одновременно с тем, как он наклоняется и нежно меня целует.
– Тем лучше: нам ведь на роду написано или пожениться, или укокошить друг друга.
Тут откуда ни возьмись появляется трость и тычет его в зад, за чем следует крик боли.
– Бабуля, черт подери!
– Ответь как положено, дубина ты стоеросовая.
– Ати, дорогая, у них ведь свой язык. Молодежь, понимаешь ли…
– Ничему такому я его не учила и терпеть не собираюсь. – И она снова поднимает трость. – У тебя ровно три секунды, чтобы исправиться. Три, два…
– Я ее люблю! Люблю! – Эшер встает у меня за спиной, что не кажется мне проявлением трусости: мало что на этом свете превзойдет по части устрашения его бабушку с этой ее палкой. – Я люблю тебя, Лювия, окей?
– Окей!
Эшер
В Пасадину мы отправились не самолетом. Лететь было не самым лучшим решением, и вроде бы все с этим согласились. Мы начали путешествие на «Литтл-Хазард» и на нем же должны его и закончить. Теперь он уже один из нас. Так что мы решаем ехать тридцать часов подряд с ветерком, на пределах разрешенной скорости, но не превышая ее (мне хватило угроз тренера Тима как следует меня поколотить, если в моем криминальном досье появится хоть строчка). Лювия и я сменяем друг друга за рулем каждые пять часов, а Джойс и бабушка следят за тем, чтобы мы нормально спали и ели и чтобы я прибыл в конечный пункт в наилучшей форме.
Я подтягиваюсь, отжимаюсь и бегаю на короткие дистанции внутри «Литтл-Хазард», поглощая углеводы как сумасшедший. Лювия целует меня по завершении каждой серии упражнений, так что в мотивации недостатка нет.
Тем временем Джойс и бабушка заводят наконец разговор, от которого у Лювии влажнеют глаза, а я делаю приседания как одержимый. Начинают они с мелочей и постепенно переходят к большему, что, как я полагаю, и есть их modus operandi (каждая дружба индивидуальна и не похожа на другую). Думаю, весь процесс мог бы растянуться на несколько дней, не будь мы заперты в этой коробке.
Для начала Джойс предлагает бабушке свою помощь в готовке, а та, в ответ на это, участвует в поддержании чистоты. Они без конца осыпают друг друга комплиментами. Обмениваются взглядами. А когда им надоедает весь этот взаимный сироп, начинают спорить по всяким пустякам (и я, от греха подальше, прячу бабушкину трость в верхний шкафчик кухни). Наконец они садятся рядом, берутся за руки и изливают друг другу душу.
Слушать это не очень приятно. Однако их разговор открывает мне глаза на суть суровой бескорыстной любви между двумя людьми.
И я во всех деталях узнаю, как и почему Джойс пришла к выводу, что скрыть свое состояние будет для нее наилучшим выходом, что это для нее значило и как сильно на ее идею спланировать это путешествие повлияло странное поведение Лювии, а также как ей легко и свободно теперь, когда это больше не секрет. А моя бабушка угрожает отправить ее прямиком в могилу, если она еще хоть раз выкинет что-то подобное, и Джойс тут же заверяет, что у нее нет ни малейшего желания проходить через такое еще раз.
Позже, когда Джойс очень аккуратно перекладывает мою одежду, которую я кое-как запихнул в спортивную сумку, я подхожу к ней и заключаю ее в объятия. Я ничего ей не говорю – на это я не способен – и, ясное дело, не плачу, потому что такими делами вообще не занимаюсь, но она прижимает меня к себе так крепко, что мне кажется, будто это она поддерживает меня, а не наоборот.
Возможно, так и есть.
Едем через Аризону, когда приходит мой черед вздремнуть пару часов.
А когда просыпаюсь, то, к своему безграничному изумлению, понимаю, что мы стоим, и не где-нибудь, а на центральной улице Уильямса, штат Аризона.
Аккурат у Гранд-каньона.
Лювия
Когда долго ведешь машину, есть время хорошенько подумать. Сундук с дерьмом оказался открыт, препон для мыслей не осталось, так что теперь я могу осознать множество разных вещей и во все вникнуть. Ведь чем более подавлен и закрыт ты сам, тем более потерянным себя чувствуешь.
Теперь меня как будто покинуло ощущение неустойчивости, разлитое по всему телу, не дававшее мне чувствовать себя по-настоящему хорошо (впрочем, не могу сказать, что мне было совсем уж ужасно). Больше не придется скидывать с плеч жакеты на пол, пытаясь обмануть свой мозг.
Что же до груза на моих плечах, он остается. Но я постепенно с ним сживаюсь. Груз этот знаком всем родным тяжелобольных: они просто взваливают его себе на плечи и с этим живут, отчасти потому, что им не остается ничего другого, отчасти потому, что, как и я, приходят к выводу: непредсказуемость жизни играет порой за тебя, но иногда – против. И в этом часть ее очарования.
Я перебрала в своей голове все, что случилось со мной в этой поездке, и выявила две вещи, запросто способные лишить меня сна, если я так с ними и не разберусь.
Фиттония.
И сильное подозрение, что на самом деле я уже знаю, что же произошло ровно четыре года назад.
Включив свой телефон, я едва не падаю в обморок от огромного количества уведомлений, устремившихся бурной рекой. Большинство – старые, нескольконедельной давности, потому что Трин, например, уже знала, что может найти меня по телефону бабушки или Эшера. Несколько уведомлений о пропущенных звонках из департамента по работе с абитуриентами УКЛА добавились к тем, которые я упорно игнорировала с прошлого мая.
Единственным человеком, кто продолжал слать мне сообщения, не зная, что мой телефон отключен, был Джастин. И я даже не могу определить, что поражает меня больше: то, что он, не получая ответа, продолжал их писать, или же то, что в этих его сообщениях ни разу не проскочило ни тени отчаяния или беспокойства.