Как будто мое исчезновение с его радаров на месяц – лишь детская шалость с моей стороны.
Не думай больше об этом – у нас у обоих сорвало крышу.
Умираю, так хочу тебя увидеть.
Окей, кажется, ты сердишься. Понимаю. Я здесь – что бы тебе от меня ни понадобилось.
Буду ждать тебя в Уильямсе, как мы с тобой и планировали.
Моим первым порывом было сразу же ответить ему и спросить: он что, это серьезно? «У нас у обоих» сорвало крышу? Он полагает, что я сержусь, и ему это понятно? И он будет ждать меня там? С какого же дня, интересно?
Открыла клавиатуру и уже собралась печатать, с огромным желанием вывалить на него все это, но потом одумалась и поняла, что это будет нелепо.
Во-первых, хотя мы и очень много спорили, это не то же самое, что поговорить лицом к лицу и доходчиво объяснить, что все кончено… особенно для такого парня, как Джастин, которого вообще не особо волнует эта тема – разве что удосужился послать мне пару-тройку сообщений.
А еще я вдруг осознала, что мне и самой пора встать в длинную очередь всех тех, кто горит желанием залепить Джастину Ховарду пощечину.
Но тогда…
Я стала вспоминать.
«Однажды он кое-что обнаружил. Нечто личное. И этим воспользовался».
«И когда мне выпал шанс пойти за тобой… Я испугался. Был один парень, и он… Окей, не могу винить только его, потому что если бы я сам во всем разобрался, если бы мне хватило чертова мужества, чтобы…»
Может, я и ошибаюсь.
А может, и нет.
К тому же у него фиттония, и я должна ее забрать.
Держи телефон под рукой, напишу тебе, как только приеду.
Изложив бабушкам свой план и клятвенно их заверив, что это займет не более получаса, въезжаю в живописный город Уильямс, живущий благодаря трассе номер 66 и близости к Гранд-каньону, и еду навстречу Джастину Ховарду.
Замечаю его красный «додж» раньше, чем его самого. Машина припаркована прямо перед театром «Султана», невысоким красно-зеленым зданием, в котором в наши дни располагается тату-студия. Джастин, скрестив на груди руки, вальяжно опирается о дверцу водителя, а когда видит меня, его лицо расцветает доверчивой и в то же время снисходительной улыбкой.
Как будто он – владелец не только этой машины, но и всего вокруг.
Когда-то он казался мне секси.
Ну и дела.
– Моя фиттония беложильчатая у тебя с собой? – бросаю я.
Его ноги уже пришли в движение, чтобы преодолеть последние разделяющие нас метры, но вдруг он замирает на месте. И начинает моргать – редко и медленно, словно и правда не может поверить собственным ушам.
– Вот блин, клянусь, я тебя не понял, – говорит он. Брови и уголки рта подрагивают. Вернее, трясутся. Как будто он не может решить, что ему делать: улыбаться или нахмурить брови; как будто что-то во мне, в выражении моего лица, его в высшей степени озадачило.
– Фиттония. Для свадебного букета миссис Филлипс. – Поскольку на его лице не видно ни малейшего признака понимания, я начинаю терять терпение. – Мистер и миссис Филлипс скоро отмечают золотую свадьбу, а я с конца весны выращиваю для ее букета великолепную фиттонию с пурпурными листочками. Я ведь тебе об этом уже рассказывала. Даже в имейле писала, еще до того, как ты вернулся из универа на каникулы. А прямо перед отъездом я отдала тебе этот горшок, и ты мне поклялся, что…
– А, ну да! – Джастин поднимает руки над головой, словно желая остановить защитника из команды противника (какая странная аналогия). – Черт, Лювия, такое впечатление, что тебя сейчас инфаркт хватит. Да со мной твой горшок, все в порядке. Успокойся, ладно?
Это я и делаю, стараясь изо всех сил не дать ему заметить моего участившегося дыхания и дикого желания фыркнуть, потому что на самом-то деле я еще и вполовину не выразила своего гнева. Он поворачивается к «доджу», но внезапно останавливается, явно колеблясь.
– Слушай… неужели ты меня даже не поцелуешь после шести недель разлуки?
Наступает моя очередь моргать. Кажется, тоже многократно, однако движение моих ресниц не запускает процессов в моей психомоторике. Ноги не двигаются. Руки сжимаются в кулаки, но я сразу же их расслабляю, опасаясь, что Джастин это заметит. С другой стороны – и что, если заметит? То есть – ну да, это инстинктивная реакция моего тела на его вопрос, и я имею на нее право. И я вовсе не обязана ее скрывать, даже если это может его больно задеть или обидеть.
Это его чувства, а не мои. И сдерживать их должен он, а не я.
– Помнишь, как мы поссорились несколько недель назад? Ты еще бросил трубку, пожелав мне оставаться в мире моих фантазий. Скажи, пожалуйста, по-твоему, это мир фантазий – когда у твоей бабушки, единственного родного человека, выявляют рак в терминальной стадии?
Клянусь: лицо Джастина сменило цвет, перешло от его естественного золотистого загара к оттенку зеленоватой патины при одном лишь упоминании слова «рак». В какой-то степени я его понимаю. Меня и саму рвало в тот день, когда я наткнулась на имейлы от доктора. С этим словом связано столько боли и страха, на него наложено такое табу, что мозг, услышав его, будто получает оглушающий удар.
– Не хочу врать: путешествие прошло потрясающе. И – да, все эти недели я провела в каком-то мире фантазий и временами даже начисто забывала о реальности и о том, что ожидает нас дома. Включая и тебя. – На это он вздрагивает и каменеет, но я поднимаю руку. – Слушай, я не знаю, в какой именно момент наши отношения стали портиться. Какое-то время я думала, что это произошло, когда ты уехал в универ и нам пришлось придумывать, как поддерживать их на расстоянии, и тогда все стало таким… непростым. Но все же не настолько. На самом деле все изменилось в тот момент, когда я рассказала тебе о бабушке, ведь так? Ты сильно встревожился, потому что в твои планы, судя по всему, не входило иметь девушку с таким багажом, но главное, что… ты повел себя как настоящий эгоист. Ты стал на меня давить, требуя уделять тебе вдвое больше внимания только потому, что я была вынуждена проводить больше времени с бабушкой; началось что-то вроде соревнования, кого я сильнее люблю.
Джастин мотает головой: он не согласен. Выглядит шокированным, но не рассерженным.
– Это неправда. Я был с тобой весь этот год. Тайком ходил вместе с тобой к врачу, чтобы узнать в деталях, что с твоей бабушкой, и я всегда тебя выслушивал, только я… Ну да, я по тебе скучал, конечно же. Не могу отрицать, что с тех пор многое изменилось, но почему ты видишь в этом мою вину? Мне нравилась та Лювия, которая всегда была готова к приключениям и умирала от желания быть со мной.
– Однако тебе не понравилась та Лювия, которой хочется плакать, у которой есть заботы и вообще куча проблем.
– Да ладно, ты же не серьезно? – Он проводит рукой по волосам, лохматя их. – Ты все выставила так, будто я не прожил этот год вместе с тобой.
– Потому что ты этого не сделал, – стою я на своем. А настаивать на подобных вещах таким, как я, особенно тяжело и даже болезненно. Не столько из-за значимости всей этой истории для меня самой, сколько из-за того, что я пытаюсь донести до него.
Он пристально смотрит на меня. Открывает и закрывает рот, полностью сбитый с толку.
– Нет, ты просто не можешь говорить это серьезно, – повторяет он.
– Ты все это время старался сделать так, чтобы я стала прежней Лювией, той, которую ты знал раньше, и при каждой нашей встрече делал вид, что ничего не произошло. И лишь очень редко, если я очень настаивала, мне удавалось поднять эту тему. Ты не только не поддержал меня, Джастин, но и постоянно давал мне почувствовать, что я будто отодвигаю тебя в сторону, ставя на первое место семью.
– А разве ты не ставила ее на первое место? – швыряет он мне в лицо. – И разве ты не думаешь, что отодвигала меня в сторону? А пока я торчал на обочине, сама отправилась в путешествие со Стоуном.
Боже, не мог же он этого сказать. Даю ему несколько секунд – чтобы пришел в себя и забрал свои слова обратно, но он этого не делает. Конечно нет. Если бы он был на это способен, мы бы, наверное, здесь сейчас не стояли.
– Твое соперничество с Эшером началось задолго до того дня, когда ты поцеловал меня в шкафу, причем только чтобы ему досадить?
Он отбрасывает голову назад и издевательски хохочет.
– Все-таки он тебе все выложил, а? Так я и знал, что чувак не сможет удержаться.
– Нет, он не сказал мне ни слова. А вот тебе следовало бы это сделать.
– Да какая разница, почему я тогда тебя поцеловал? Я за тобой месяцами бегал после того поцелуя. Да я… Вот черт. – И он проводит обеими руками по голове, приглаживая тот непослушный вихор, который я так всегда любила. – Ты мне и вправду нравилась. И сейчас нравишься. Только я уже тебя не понимаю.
После этого в груди у меня все сжимается. И это вызвано не его словами, а тем, что стоит за ними. В конце-то концов, пусть он и не стал моей первой любовью, но именно он первым меня поцеловал, с ним я впервые занималась сексом, он – мои первые серьезные отношения. И я всей душой хотела, чтобы эти отношения работали.
И это чистая правда: сегодня та история с первым поцелуем четырехлетней давности ничего не меняет для нас двоих. Зато она многое добавляет к моей истории с Эшером. Потому что он мог рассказать мне обо всем, чтобы рассорить меня с Джастином, но этого не сделал. Или мог использовать ее как аргумент, когда наконец признался в своих чувствах, вместо того чтобы выставить себя трусом.
В конечном счете то, что тогда произошло, гораздо больше говорит об Эшере, чем о Джастине.
– А я не понимаю тебя, и мне это совсем не нравится, – говорю я, набирая в грудь побольше воздуха. – Что же касается твоего первого вопроса, то – нет, поцелуя не будет. Потому что хоть ты, кажется, этого не понял, но для меня случившееся в прошлом месяце было разрывом – окончательным и бесповоротным. Итак, где моя фиттония?
Эшер
Мы смотрим, как Лювия возвращается с растением в руках… или с тем, что когда-то им было.