– Ого, чувство юмора, как я погляжу, вас не оставляет.
– Ба!
Сглатывая комок в горле, я ставлю новый рекорд в забеге на короткую дистанцию: несусь к машине, припаркованной перед палисадником мистера Моттрама (за ним ухаживаю тоже я). Пытаюсь вставить ключ, чтобы открыть дверцу, и тут слышу характерный звук двигателя «шевроле селебрити» 86-го года выпуска – машина в конце улицы повернула сюда. Нет, я не великий эксперт в области двигателей внутреннего сгорания; на слух различаю только те, которые могут обеспечить мне переход от жизни к смерти.
И, конечно же, когда мне больше всего нужно поскорее смыться отсюда, сорваться с места, не щадя покрышек, у меня никак не получается попасть в замочную скважину, и связка ключей падает на землю.
«Шевроле» тормозит рядом со мной, когда я нахожу ключи возле переднего колеса.
– Лювия, – слышу голос. – Садись ко мне, пожалуйста.
Набрав в грудь побольше воздуха, немного наклоняюсь и заглядываю в приоткрытое окно со стороны пассажирского сиденья. Стекло он наверняка опустил еще до того, как завел двигатель: машина настолько древняя, что окна в ней открываются только вручную. Она настолько древняя, что под приемником есть деревянная пепельница, а переднее сиденье сдвигается вперед и назад по максимуму, не ведая промежуточных положений. Даже заводская краска осталась нетронутой: тусклое серовато-синее покрытие, наводящее тоску, местами облупившееся вокруг бампера и по кромке крыши.
Будь это «форд», его можно было бы принять за автомобиль семейства Уизли.
– Извини, но у меня есть дела поважнее, чем кататься с тобой на этом динозавре.
Эшер тоже слегка наклоняется, не снимая руку с руля. Глаз почти не видно из-за его чертовой бейсболки.
– Правда? Какие же? Торопишься домой собирать чемоданы?
– Например. И тебе рекомендую заняться тем же. Выезжаем завтра рано утром, а твоя бабушка всегда была суперпунктуальной.
Нас прерывает чей-то пронзительный голос.
– Лювия, солнце мое! – Это миссис Веббер, выглядывающая из-за своего маленького ярко-желтого почтового ящика. Ее пес по кличке Титан, та самая «блохастая псина», радостно крутит хвостом, усевшись на клумбе. – Это правда? Вы с бабушкой уезжаете на все лето?
Изображаю широкую улыбку и машу ей рукой.
– Доброе утро, Абигайл. Да, все так: мы уезжаем в отпуск на шесть недель.
– О! – Она растерянно хлопает глазами и оглядывается назад. – А как же мои розы? По телевизору говорят, что на следующей неделе нас накроет страшной жарой.
– Не беспокойтесь, я сегодня вечером к вам заеду и все расскажу. Это очень просто, вот увидите.
– А, ну да, хорошо… А это кто там – Эшер Стоун? Приехал на каникулы из университета? Эшер, какой же ты красавец! Мой муж смотрел по телевизору матчи с твоим участием. Здорово бегаешь, просто загляденье!
Эшер что-то невнятно бормочет себе под нос и в знак приветствия подносит руку к бейсболке.
– Здравствуйте, миссис Веббер, – кричит он ей. – Огромное спасибо за поддержку. Я вот тут приглашаю Лювию на мороженое во «Фрости», а она отказывается.
Я мгновенно поворачиваюсь к нему, меняя широкую улыбку на злобный оскал, который пронзает его подобно внезапно налетевшему в летний день студеному ветру. Уголок его рта ползет вверх, образуя на щеке ту самую ненавистную мне ямочку, от которой Тринити едва не теряет сознание.
– О, Лювия, солнышко мое, не глупи. Я в твои годы никогда бы не отказала такому симпатичному парню, да еще когда речь идет о мороженом. Если б не мой диабет, я и сама бы вам составила компанию!
Сжимаю губы покрепче, чтобы миссис Веббер не заметила, как я фыркаю, – этот презрительный жест я приберегаю исключительно для неприятных мне людей. Опускаю ключи в свою сумку-тоут и рывком открываю дверь «шевроле». Незаметно для миссис Веббер снимаю с головы широкополую соломенную шляпу, неизменный аксессуар при работе на солнце, и запускаю ее, словно летающую тарелку, в машину. Судя по злобному ворчанию, я попала в цель.
– Увидимся вечером, Абигайл! – на прощание посылаю ей свою лучшую улыбку.
– Наслаждайтесь мороженым, мои хорошие!
После чего ракетой залетаю в машину Эшера Стоуна, ничуть не раскаиваясь в том, что на подошвах моих сандалий толстая корка земли.
Эшер
Я уже давно привык к раздвоению личности Лювии, к тому, что она смотрит на меня, будто прячет под майкой пояс шахида, и даже к электрическим разрядам, которыми она насыщает пространство, если оно у нас с ней – одно на двоих.
Так или иначе, я знаю ее лучше, чем знаю большинство ребят из нашей команды или даже троицу моих соседей по квартире в Калвер-Сити. Хотя, конечно, Трэвис, Дуайт и Купер – ребята простые, как открытый букварь. Если в них и есть какие-то грани личности, отличающие их от рядовых студентов, жаждущих побед, телок и выпивки, то мне они неизвестны. Впрочем, с Трэвисом я даже подружился. Он умеет готовить флан и убирает за собой волосы в душе, чтобы меня потом не выворачивало.
В общем, да: Лювия Клируотер – это своего рода рутина моей жизни. Нечто обыденное. Поэтому я был немало удивлен, впервые в жизни увидев ее в прикиде, напоминающем нечто среднее между одеянием чокнутого фермера и торговки марихуаной. В обоих случаях – с весьма сомнительным уровнем личной гигиены.
Когда она со всей силы плюхается на сиденье моей машины, я протягиваю ей эту странную зеленую шляпу. Она вырывает ее из моих рук, будто я сам же с нее эту хрень и сорвал.
– В твоих собственных интересах, чтобы история с «Фрости» оказалась чистой правдой.
Я лишь молча киваю в ответ.
Следую маршрутом к единственному кафе-мороженому Санта-Хасинты, расположенному в двух минутах езды по Сойер-роуд, главной улице нашего городка. Она названа в честь Сойера Стоуна, моего предка, который умудрился провести в город электричество еще в те времена, когда абсолютно никого не волновало происходящее за пределами Сан-Франциско. Заметим, что вовсе не в честь Билла Клируотера, вырубившего под столбы почти все сосны в окрестностях, за что ему впоследствии, по мнению некоторых, даже спасибо не сказали.
Краешком глаза вижу, как Лювия потихоньку трет друг о друга свои ужасные сандалии, оставляя на моем коврике небольшие кучки земли. Стиснув зубы, мысленно считаю до десяти. Я не поддамся.
А поскольку мне очень трудно не следить за каждым ее движением, будь оно злонамеренное или нет, стараюсь думать о чем-нибудь другом.
– Можно спросить: что это на тебе такое?
– Понимаю твой вопрос – ведь сам ты никогда не выискивал паутинных клещей, ползая на карачках. Так вот: на мне то, что обычно носят люди, занимающиеся садоводством, то есть старые вещи.
– Но я же видел, как ты работала в наших садах, и ничего подобного ты никогда не носила.
Несколько секунд она молчит, после чего тяжко вздыхает.
– Скажем так: мистер Моттрам – в некоторой степени вуайерист.
То есть она так оделась, чтобы старому ветерану не на что было смотреть и он остался с носом. От этой мысли я не могу сдержать улыбку.
Она снова вздыхает.
– А теперь серьезно: парень, чего ты от меня хочешь?
Ладно, пришло время брать быка за рога.
– Я думал, ты уже догадалась: нам нужно поговорить о безумной идее наших бабушек и придумать, как выпутаться из этой истории, не доведя их до бешенства.
Она не отвечает. Тут в памяти у меня всплывает ее недавний комментарий о чемоданах, и я хмурюсь.
– Погоди-погоди, ты же не думаешь ехать?
– А что? – Она крутит в руках свою шляпу. – Я у тебя разрешение должна спрашивать?
– Не кипятись, ладно? – Паркуюсь перед кафе и глушу мотор. Затем всем телом поворачиваюсь к ней, положив руку на спинку сиденья. – Я очень сомневаюсь, что ты мечтаешь провести со мной в кемпере целых шесть недель.
– Сам по себе план не то чтобы мне очень понравился, но я убедила себя, что ты – сопутствующий ущерб. Наши бабушки – просто класс, знаешь ли.
Не веря своим ушам, трясу головой. Когда я встал сегодня утром и решил встретиться с Лювией, чтобы попытаться договориться и остановить все это, я и представить себе не мог, что она окажется на стороне бабушек. В жизни бы так не подумал.
А я всегда думаю обо всем.
– Вчера я видел твое лицо: тебя эта новость застала врасплох не меньше, чем меня, – не сдаюсь я. – И у тебя, разумеется, были свои планы на это лето, разве нет?
По ее лицу снова пробегает какое-то странное выражение, но я не успеваю его расшифровать. И снова чувствую, что должен к ней присмотреться, потому что есть в ней что-то такое, чего я не понимаю: что-то, чего не было в прошлом августе, когда я уезжал.
– Ошибаешься, у меня тут такой саббатикал[9] выдался, что даже я выдохлась, – говорит она, упорно разглядывая грязные пальцы.
Точно знаю, что она врет, в этом нет ни тени сомнения. И все же я не могу понять, почему она вешает мне лапшу на уши по поводу прошедшего года и почему какая-то странная тяжесть наваливается мне на грудь оттого, что она избегает моего взгляда. Знаю, что в прошлом году Лювии не повезло: она не поступила ни в один университет. Очевидно, что она видела для себя только карьеру художника – это бросилось мне в глаза еще в день нашего знакомства. Но из этого ничего не получилось, и я понятия не имею почему. Насколько я знаю, все преподаватели рисования и изящных искусств в средней и старшей школе возлагали на нее большие надежды, так что дело явно не в отсутствии таланта.
Пару лет назад ее даже отправили за государственный счет в залив Сан-Франциско, где она представила пару своих работ на фестивале в Саусалито, о котором в городе никто и не слышал, пока одну из его обитательниц туда не пригласили. Мэр, мой двоюродный дед Пете, устроил ей, помнится, торжественную встречу по возвращении, вывесив на главной городской площади гигантский плакат со словами: «Добро пожаловать, Лювия, знаменитейшая наша художница!».