Девочка ее не дожила месяца до четырех лет.
Анна Григорьевна к тому времени покинула столицу, прибилась к скромному провинциальному театру уже исключительно как костюмерша; потом ко второму, к третьему, покуда судьба ни привела ее в Екатеринодар, где столкнула с madame Щукиной. Щукина когда-то тоже потеряла ребенка – точнее, ей тоже советовали оставить его в приходе, и та убеждениям поддалась. Возможно, это обстоятельство и стало причиной их странной дружбы.
Прочтя все это в открытом спокойном взгляде Анны Григорьевны, Рахманов сделал вторую попытку завязать разговор.
– Нелегко, должно быть, находиться в услужении у столь… экстравагантной особы, как Ираида Митрофановна?
– Я вполне довольна своим местом, madame добра ко мне, – охотно ответила Анна Григорьевна и больше ничего добавлять не стала.
Рахманов не сдавался и весьма легкомысленно заметил:
– К вам, может, и добра – а вот бедная Лариса Николаевна от вашей госпожи натерпелась.
– Да, – не меняясь в лице, согласилась она. – Но я просила madame быть добрее к девочке – верю, однажды она прислушается.
И снова замолчала.
Рахманов не мог ни знать, ни видеть, что думает Анна Григорьевна о своей хозяйке на самом деле. Предана ли ей, завидует ли успеху, крепко любит или люто ненавидит? Что бы ни спросил – с губ этой женщины не сходила вежливая полуулыбка, но лицо оставалось непроницаемым. Даже брови ни разу не шелохнулись.
Он сделал третью попытку:
– Вы простите, что так много расспрашиваю… – Рахманов сконфуженно улыбнулся, – я ведь узнал madame Щукину, видел ее спектакли и восхищен ею, честное слово! Никак не думал встретить здесь саму Ираиду Щукину! Я даже подумал, что madame дружна со здешней хозяйкой, оттого почтила этот скромный пансионат своим присутствием.
И в этот раз добился своего: брови Анны Григорьевны вопросительно приподнялись.
– Отчего вы так решили? Madame выбрали этот пансионат наугад, уверяю вас.
Madame выбрали. Любопытно, что костюмерша не собиралась признавать тот факт, что пансионат выбрала она сама, а не Щукина. Рахманову это показалось странным, но выводы делать он не спешил.
– Выходит, я ошибся… – сконфузился он. – Madame обмолвились, что ночь напролет после приезда изволили развлекались тем, что играли в бридж – с вами и вышеозначенной Юлией Николаевной.
– Да, это так, – согласилась костюмерша, – тем вечером мы действительно припозднились за игрой. Хотя я оставила компанию вскоре после полуночи, поскольку не привыкла поздно ложиться. И все же о дружбе madame Щукиной и хозяйки пансионата мне решительно ничего не известно.
И тут уж удивился Рахманов. Она не лгала, судя по всему. Однако слушая, он всматривался в ее прозрачно-голубые глаза и вовсе не видел в ее прошлом никакой игры в бридж.
Будто Анны Григорьевны не было за карточным столом в тот вечер.
Более того, он не видел вовсе никаких свершаемых ею действий за последние дни. Словно кто-то стер ее воспоминания, заставил что-то забыть.
По крайней мере, другого объяснения столь странному явлению Рахманов придумать не мог.
Последнее, что было в ее памяти – весьма обыденный разговор… с Александром Наумовичем Ордынцевым. И, что еще более странно, говорили они не здесь, не в пансионате. Поднапрягшись, Рахманов даже понял, что это за место. Та гостиница в Тихоморске, где останавливалась Щукина.
«Да ведь они и познакомились в той гостинице! – сделал немудреный вывод Рахманов. – Это за Ордынцевым тихоня-костюмерша поехала в пансионат!»
Влюбилась ли она в импозантного аристократа, или что-то другое послужило причиной – этого Рахманов понять не мог. А спросить или увидеть более ничего ни не удалось: Анна Григорьевна вдруг ахнула, взглянув на золоченые часики, распрощалась и поторопилась к хозяйке.
Рахманов же, проводив ее недобрым взглядом, предпочел остаться здесь, на смотровой площадке, чтобы подытожить все, что узнал за последние дни.
Стоит ли верить собственным глазам, видевшим в женщине, убившей Стаховского – Лару? Нет. Разумеется, нет, здесь не может быть места иному мнению! Очевидно, злой дар Рахманова подвел его в этот раз.
Женщина эта, судя по всему, владеет неким даром оккультного толка и умеет наводить на окружающих морок: кто бы ни смотрел на нее – видел чужое лицо, не ее. Видел ту, что занимала его мысли. Кучер Федька видел Галину, Стаховский – актрису Щукину, а Рахманов – Лару.
Час от часу не легче.
Кажется, единственная имеющаяся зацепка – это Анна Григорьевна Андрошина. Раз ее заставили что-то забыть, значит, она видела то, чего не должна была видеть – видела совсем недавно, уже после того, как заселилась в «Ласточку».
И особенно примечательно, что последним ярким событием в ее жизни стало знакомство с Ордынцевым. Именно после него случилось нечто, чему Рахманов не находил объяснения.
* * *
В одном нынче сомневаться не приходилось: Рахманов не напрасно явился в пансионат. Следовало немедля разыскать третью участницу игры в бридж и послушать, что скажет она.
Однако поговорить с Юлией Николаевной не вышло. Хоть и вернулась она в «Ласточку» чуть свет, но с утра до сего часа так и не показалась на глаза постояльцам. Намеренно скрывалась? От кого, интересно?
Не вышло с нею познакомиться и теперь: двери кабинета перегородила своим нехрупким телом Галина.
– Хозяйка работают нынче, – улыбаясь и наклонив голову на бок, пояснила она. – Заперлись и велят никого не пускать.
Рахманов подумал и решил не настаивать. Скандал, что случился в этом кабинете утром, задел Юлию Николаевну куда сильнее, чем думает Лара. Не требовался и дар Рахманова, чтобы это понять: из кабинета сильно тянуло валериановыми каплями.
Правда, Рахманов не был уверен в причине, заставившей Юлию Николаевну их пить.
– Что-то вы все бегаете и бегаете, Дмитрий Михайлович, все разговоры разговариваете – то с Ларой Николаевной, то с мадамой нашей. Теперь вот к Юлии Николаевне явились, – Галина ненавязчиво подошла и начала разглаживать и так безупречные лацканы на его сюртуке. – Вам свечей-то на ночь еще принести, али как?
Рахманов столь же ненавязчиво убрал ее руки.
– Скажи лучше, красавица, ты записку, что я просил, хозяйке отдала?
– Еще с утра отдала. Все как вы велели, так и сделала.
Она лгала, конечно. Вязь орнамента с места убийства Стаховского Галина передала Юлии Николаевне, да только сразу призналась, что не нашла ту бумажку в кармане, а Рахманов сам ее ей отдал с напутствием. И добавила еще потом, что он странный, и что она его боится – скорее б уехал.
Галина была самой обыкновенной девицей, и дар Рахманова действовал на нее как на прочих. Они все его боялись. И все, вопреки собственной воле, к нему тянулись.
Будет так и с Ларой когда-то – вот что страшно. Потому и не хотел он подпускать ее близко; потому и сторонился. Но ежели б сегодня Рахманов не добился от нее согласия поехать с ним на Болото, провести целый день вдвоем – она бы целиком оказалась во власти этого Харди, или как он себя теперь называет.
А этого допустить нельзя, совершенно точно нельзя.
– Ну так что, Дмитрий Михайлович, мне приходить? – снова спросила Галина.
– Не надо, – сказал и отвел глаза в сторону: – Галина, все что было – было чудесно. Но тебе больше приходить не следует.
Под конец он бросил на ее лицо еще один взгляд, совсем короткий. Он боялся повлиять на ее решение хоть как-то, но – как будто ждал, что она не послушается.
– Ты прости меня… – добавил совсем тихо.
Галина без раздумий хмыкнула:
– За что же? Я вам не Лара Николаевна, плакаться в подушку не собираюсь. Больно вы мне нужны!
Ушла она с раздражением, это чувствовалось в каждом шаге. Однако Рахманов догадывался, что она и впрямь больше не придет. Наверное, это к лучшему.
Глава 12. Дом на окраине леса
Акулину Потапову на Болоте и в окрестностях знал каждый. Была она старейшей из местных, довелось и в Ордынцевской усадьбе прачкой при графе Николае Григорьевиче побыть, а после вынянчить двух господских детей из «Ласточки». К тому же умела она врачевать – помогала в родах, заговаривала зубную боль, лечила похмелье и прочие необременительные хвори. Целителем себя не считала и, ежели чувствовала серьезную болезнь, то велела ехать в Тихоморск, к земскому доктору, и даже травки свои заваривать отказывалась.
Снимала и колики у младенцев. Конни-то плаксивым и беспокойным ребенком уродился: оттого и принял ее Алексей Иванович нянькой к маленькому сыну, что успокоить его сумела своими заварами.
Акулину слушались и уважали, даже Юлия Николаевна к ней нет-нет, да ездила. И ходили по станице слухи, что дружба у Акулины с хозяйкой «Ласточки» старая, проверенная, хоть и не знал никто, откуда та дружба берет начало. Однако именно Акулина, будучи нянькой малолетнего Конни, упросила Алексея Ивановича взять в горничные невесть откуда взявшуюся девицу двадцати с небольшим лет – белокурую, видную и шуструю. Назвавшуюся Юлькой Ласточкиной. На Болоте ту Юльку никто до той поры не знал. И Акулина же помогала новой горничной первое время прятать от хозяйских глаз девочку трех лет – Лару.
Кем та девочка ей приходится, сама Юлька первое время путалась. То сестрой младшей ее называла, то племянницей, то крестницей. А потом, как ума набралась, стала рассказывать сказку, будто на улице брошенную девчонку подобрала – спасла. Но Болотный народ в ту сказку не верил, все как один привыкли считать, что Лара – это кровная Юлькина дочка, невесть от кого нагулянная. Уж больно похожи. Да и звала ее Лара всегда – мама-Юля.
* * *
До Болота добирались в четвертом часу дня – по самому пеклу. Лара все посматривала на Рахманова и боялась, как бы снова не пошла у него носом кровь. Слабенькие они все-таки, эти городские… За здоровье его она имела все основания переживать: чем ближе подъезжали к станице, тем больше Рахманов бледнел, тем чаще прикрывал глаза и начинал тереть виски, как это делают при головной боли.