– Кого же он назначил опекуном?
Конни откашлялся, поправил ворот сорочки и, кажется, собирался торжественно это провозгласить. Но в последний миг передумал:
– Кажется, я знаю, где теперь дочь Ордынцева и под каким именем мы ее знаем. Однако боюсь, что сочинил лишнего – хочу, чтобы вы сами прочли текст завещания. Поглядим, придем ли мы к одному и тому же выводу или нет.
Мысль была вообще-то здравой. Рахманов, передумав применить свой дар к Несвицкому, молча придвинул к себе черновики и погрузился в чтение.
Сохранилось пять черновиков завещания графа Николая Григорьевича Ордынцева. Первый датирован маем 1891, второй июлем, и оставшиеся три – сентябрем того же года.
По-видимому, граф Ордынцев стал плохо себя чувствовать и, хотя шел ему всего тридцать второй год – догадывался о скорой кончине. В черновиках свою дочь он называл Бэтси. Сообщал, что подал прошение признать Бэтси законной дочерью, наречь ее Елизаветой Николаевной Ордынцевой и ее же сделать наследницей всего своего состояния, имущества, а так же графского титула.
Рахманов прежде полагал, что выше этого, но увидел, что высохший лист черновика дрожит в его руке. Он без сил уронил его на стол, и, шумно выдохнув, помассировал виски.
Наследница графского титула и агент уголовного сыска с жалованием в триста рублей. Лара никогда не будет его. Не зря он боялся, что ее фантазии об отце-графе сбудутся. Не зря.
Несвицкий же расценил его замешательство по-своему:
– Да-да, – закивал он, – я тоже увидел, что первый вариант завещания составлен неверно! Малолетний ребенок не может распоряжаться деньгами – ему нужен опекун. Читайте же дальше!
Дмитрий вновь вернулся к бумагам. Второй вариант завещания, написанный в июле, и впрямь был составлен грамотней. В нем опекуном малолетней наследницы граф Ордынцев просил назначить мать девочки и невенчанную свою жену, крестьянку Марью Потапову.
В третьем же, четвертом и пятом вариантах, написанных практически набело, о Марье уже не говорилось ни слова. Опекуном Бэтси назначался кузен Николая Ордынцева – Александр.
– Вы понимаете, что в этом письме?! – Конни возбужденно блестел глазами и крутил в руках нераспечатанное письмо из Парижа. – Здесь согласие Александра Наумовича стать ее опекуном и поверенным!
Рахманов под тяжестью печальных мыслей был теперь мрачнее тучи и сам чувствовал, как туго соображает. И черт бы с ним, с наследством – Рахманов страшно боялся за Лару. Жалел и ругал себя последними словами, что оставил ее одну.
С людьми и их мелкими страстями Лара и впрямь может теперь справиться. Однако в мире есть и другие силы. Против которых ей в одиночку не выстоять.
– Да, – вяло согласился он, – Александр Наумович любил кузена и, конечно, откликнулся на его просьбу стать опекуном для племянницы.
Дальше этого мысли Рахманова не шли. А Конни вскричал:
– Вы в самом деле не понимаете, что это означает?!
– Это ничего не означает. Александр Наумович, как мы знаем, так и не приезжал в усадьбу до последних событий…
– С чего вы взяли, что не приезжал? – перебил Конни. – Какие такие у него могли быть причины не выполнить последнюю волю кузена?
– Ну… – Рахманов потер лоб.
И правда, почему все единодушно решили, что Ордынцев приехал на побережье впервые? Кажется, даже он сам никогда этого не утверждал – это подразумевалось само собою.
А что если Александр Ордынцев все-таки приезжал? Что ему помешало взять Лару под опеку?
– Это бессмыслица, – ответил Рахманов, в конце концов. – Если бы кузен Ордынцева приехал тогда, то он добился бы признания Лары законной дочерью графа. В крайнем случае, увез бы ее с собой в Париж – уж точно бы не бросил.
Конни уставился на него в недоумении:
– При чем здесь Лара? – он отмахнулся. – Вы ничего не поняли, речь вовсе не о ней. Речь о девочке, которую Ордынцев и впрямь увез с собой в Париж и воспитывал все эти годы, как родную дочь! Я говорю о Дане Ордынцевой!
Дмитрий охнул и мучительно потер виски. То, что говорил Несвицкий, было, кажется, важно – но Дмитрий даже не сумел ухватить сути. Новый и слишком сильный приступ головной боли заставил его со свистом через зубы выдохнуть.
Что-то неладное творилось с Ларой, он знал это. А когда крепко зажмурился и попытался вызвать в мыслях ее образ – тотчас вскочил на ноги. Тяжело оперся о стол. Нельзя было оставлять ее одну. Нельзя было оставлять ее с Харди и Даной. Дмитрия изнутри сжигала мысль, что он уже не успеет. Даже если сейчас же побежит к ней – не успеет.
– Лара! – без сил прохрипел он. Почти умолял. – Остановись, не делай этого!
А потом, не глядя на ошарашенного Конни, с места бросился к выходу.
– Что с вами?.. – допытывался Несвицкийт. – Что-то с Ларой? Вы едете в пансионат? Погодите минуту, я с вами!
Рахманов бы не сумел остановить его, даже если бы имел на это силы. Выехали тотчас – но Дмитрий был прав. Опоздали.
Глава 20. Дочь графа Ордынцева
Право, в какой-то момент Лара уж готова была поверить, что она сама и испортила это дурацкое платье. Черт его знает, на что медальон еще способен… Временами он превращает ее… в чудовище, ей-богу!
По крайней мере, Лара надеялась, что это медальон, а не какие-то скрытые до поры черты ее собственного характера…
Весь дом погрузился во тьму, притихла в соседней комнате Дана. А Лара все стояла возле раскрытого окна в своей спальне и сухими от ветра глазами смотрела на «Ласточку», чей силуэт слабо белел на фоне черного южного неба. Она, стараясь мыслить трезво и взвешенно, размышляла, кто на самом деле мог испортить Данино платье.
Почти наверняка это сделала женщина – совершенно ведь не мужской поступок! Кто-то из горничных? Добрая Анна Григорьевна? Последнюю мысль Лара скорее погнала прочь: слишком искренне та удивилась, увидав, что осталось от наряда.
Впрочем, Анна Григорьевна ведь была актрисой когда-то… Говорят, хороший актер может расплакаться в любой момент по велению режиссера.
Скрепя сердце, Лара решила, что нельзя покамест сбрасывать Анну Григорьевну со счетов. Но куда симпатичнее ей была другая версия – что это сама Дана и изрезала собственное платье, чтобы выставить себя жертвой, а после отыграться за свое недавнее унижение. А главное, чтобы ее жених и папенька имели вескую причину немедля выгнать Лару вон. Лишь Анна Григорьевна помешала ее подлому плану – позвав Ордынцева и Джейкоба раньше, чем Дана успела нажаловаться.
Как же, должно быть, ненавидит ее Дана… теперь и речи не может идти о том, чтобы рассказать ей о намерениях Джейкоба. Дана ей не поверит. Да и, кажется, все это уже не имеет смысла.
Главный вопрос сейчас – стоит ли вообще гостить в доме, один из хозяев которого столь яростно тебя ненавидит? Ответ очевиден.
«Мне придется вернуться в «Ласточку»… – осознала Лара.
И, не сдержав мучительного стона, захлопнула оконную раму. А потом, спохватилась и нащупала в кармане медный ключ, о котором за всеми хлопотами успела позабыть.
Ключ был на месте. Как и желание Лары узнать тайну Ордынцевской башни.
«Я уйду, – решила она тогда. – Завтра же вернусь в пансионат, раз мне нигде больше не рады. Однако прежде я попаду в башню. Сегодня же. Сейчас же!»
Решившись, Лара первым делом подвязала юбку так, чтобы не мешала; потом наведалась в галерею на втором этаже – туда, где Джейкоб пытался отпереть дверь в башню с помощью лома, и удостоверилась, что у него ничего не вышло. К сожалению. Лом валялся здесь же, как и связка отмычек. А у двери стоял, как прежде, большой масляный светильник. Подумав, Лара взяла его взамен свечи, с которой путешествовала по дому до этого.
Уже спустившись во двор и второй раз в жизни повернув ключ в замочной скважине низенькой двери у основания башни, она подумала, что, возможно, ключ ей подбросил тот же человек, который и испортил Данино платье…
Но это ее все равно не остановило.
Дверь в башню оказалась тяжелой. И, хотя была предупредительно оббита медью, дабы не ржавела, за восемнадцать лет успела все же намертво пристать к дверному коробу – Ларе пришлось повозиться, чтобы приоткрыть ее на толщину пальца. Из черной щели тотчас пахнуло сыростью, старой плесенью и… гарью. Последнее, возможно, Ларе лишь показалось, но она все равно замерла на месте. Много лет изводившие ее ночные кошмары выросли во весь рост. Как наяву вспомнила она пережитый ужас, когда загорелся подол ее ночной рубашке – там, во сне.
Лара теперь точно знала, что это был не сон. Все происходило с нею на самом деле. Когда-то очень давно.
Однако Лара понимала, испугайся она сейчас – не узнает правды уже никогда…
Целиком дверь так и не открылась, но открылась достаточно, чтобы Лара сумела протиснуться внутрь. С трудом заволокла за собою лампу и осмотрелась, подняв ее над головой. Лампа горела – но помогло это не слишком. Всполохи света выхватили из тьмы только белые дрожащие Ларины руки и клочок каменной кладки под ногами. Серый грубый камень отчего-то напомнил Ларе щербатую лестницу в Ордынцевской усыпальнице. Той самой усыпальнице, где они с Коном много лет назад потревожили покой мертвого графа Николая Григорьевича. И снова Лара это делала – тревожила души мертвых.
«Если бы не медальон, я бы никогда не решилась на это. Никогда», – думала Лара, делая первые осторожные шаги.
Она подняла лампу выше, и зрение начало уж привыкать ко тьме – свет фонаря желтой кляксой лег на каменные стены, показывая все их неровности и сколы, встревожив мелких насекомых, которые суетливо разбежались теперь в темные закоулки башни.
А потом Лара увидела Ворона.
Угрожающе расправив черные острые крылья, он сидел напротив и смотрел на Лару серьезно и осуждающе. Она приросла к месту – не смела вздохнуть, не смела отвести взгляд. Не смела даже ахнуть.
Кажется, вечность Лара глядела в черные блестящие глаза – пока не осознала, наконец, что Ворон каменный. Статуя в нише стены.
Впрочем, как и тот, возле усыпальницы Ордынцевых. Тот самый, что десять лет назад просто сбросил с перьев каменную пыль, сделался вдруг живым и напал на осквернителей…