им хватило ума спрятаться – не то… что бы ты сделал с двумя недорослями, что встали на твоем пути, а?!
– Замолчи…
Дмитрий почувствовал, что ему становится нечем дышать. Животный ужас накатывал при одной лишь мысли, что он мог причинить Ларе зло.
Харди не слышал – продолжал давить:
– Ведь тебе приходилось убивать!
– Нет! – мотнул головой Дмитрий. – Никогда! Грабежи были, но…
– А как же тот пьянчуга, которого ты огрел по затылку за ради кошелька? Он ведь так и окоченел на морозе – январь был.
– Замолчи…
– Ларе-то не забыл о том рассказать? И том, что ты, именно ты, надругался над усыпальницей человека, которого она боготворит!
Дмитрий нынче чувствовал, что это он ранен и истекает кровью. Голова раскалывалась на части, и у него не было сил даже просить (куда уж там требовать), чтобы Харди замолчал.
– За мною нет вины, что, мол, привел тебя на смерть, – давил тот. – И так бы кончил свои дни в канаве с пробитой головой – не тогда, так годом позже. А вот о том, что сбежал, не проследил, что твоя душонка отправилась туда, где ей надлежит быть – в этом да, виноват. Ты – мертвец. Все это видели! Я, Несвицкий, Лара – все, кто был там! Так отчего ты здесь?! Живой – и здесь? Кому твоя жалкая душонка понадобилась в этом мире?
Харди и впрямь требовал ответа – а Дмитрий его не знал.
Неужто это правда? Неужто он – мертвец, ходячий труп? Отмахнуться от слов Харди не удавалось, потому что Дмитрий всегда знал, догадывался, но боялся принять, что его жизнь оборвалась там – в графской усыпальнице.
А после та женщина со светлыми волосами провела над ним чудовищный ритуал и вернула к жизни. Вернула к существованию его тело – но не душу.
Зачем?
Ответа он не знал…
Ответа не дождался и Харди.
– Ну ничего, – смирился тот, – отправишься в преисподнюю сей же миг, едва Лара отдаст медальон.
– Так что же ты сразу его не отобрал? Еще там, в усыпальнице? – без сил спросил Дмитрий. И сам же понял. – Испугался?
Тот отрицать не стал:
– Испугался. Медальон заговорен, он под защитой, потому как в нем заключены сразу две неприкаянные души – Мары и графа Ордынцева. Но я не думал, что сила его столь велика. И те, кто меня послали, тоже не думали.
– Кто тебя послал?
– Те, кто присматривают за порядком вещей в этом мире.
Паркет за спиной Дмитрия едва слышно скрипнул:
– Это им понадобился мой медальон? Тем, кто присматривают за порядком?
Никто не слышал, как вошла Лара – а она нынче стояла, еще не закрыв за собою. Хотел бы Дмитрий надеяться, что Лара слышала лишь пару последних фраз, но… она смотрела на него расширенными глазами, в которых было ни что иное, как ужас.
А когда он попытался коснуться ее руки – отскочила.
– Это правда, Митя? Правда – то, что он сказал? Про то, что ты воровал, грабил и…
– Лара, послушай…
– Нет – ответь, правда или нет?
– Лара, это правда, но я тогда был другим человеком! Его больше нет, этого человека, он умер!
Он снова потянулся к ней – и снова Лара отпрянула, убрала руки за спину, будто ей предложили коснуться грязной крысы. Пряча от него глаза, побледнев разом, не желая даже разговаривать, она попятилась. А потом развернулась и бросилась прочь – по коридору, в гостиную. Харди поторопился за нею, а следом и Дмитрий.
Но, право, лучше б он не ходил.
Несвицкий и Дана тоже были здесь – слышали ли они разговор? Дмитрию казалось, что слышали – столь ошалело глядели они на него, все вместе стремились защитить теперь Лару.
Дмитрий смотрел во все глаза и сам себе не верил. Как все могло перемениться так скоро? Из-за одного лишь его признания. Он любил Лару, он бы жизнь за нее отдал и душу – а она нынче жалась к груди Харди, закрывала лицо слабыми дрожащими руками и не желала смотреть на него.
– Это правда, Лара, он прежний давно уже мертв, – заступился за него Харди. Заступился ли? – Мертв и переродился во что-то еще более страшное и отвратительное, чему нет места в мире живых. Но об этом позже. Лара, послушайте меня!
Харди, несильно встряхнув ее за плечи, все-таки заставил отвести ладони от лица и хоть чуточку собраться:
– Незадолго до гибели Мара, ведьма, приворожившая Николая Ордынцева, провела ритуал – заточила его душу и свою в медальоне. Тела их мертвы, но души здесь, среди нас – по сей день не могут успокоиться и творят зло. Черный дым, ритуальные убийства мужчин, убийство Щукиной, еще бог знает что! Лара, вы должны отдать медальон и помочь прекратить это!
– Отчего вы говорите, будто Мара приворожила графа? Он любил ее! – Кажется, Лара услышала только это.
Харди спорить не стал:
– Пусть так – любил. Но суть не в этом! Они творят зло, и их надо остановить!
– Как же вы собираетесь их остановить? Уничтожив мой медальон? – Лара все еще был полна недоверия.
– Он не ваш, – в который раз терпеливо повторил Харди. – Он попал к вам по ошибке. И да, потребуется медальон, кровь от крови Ордынцева и Мары и алтарь на вершине башни – полагаю, вы его уже видели.
Лара рассеянно кивнула. Спросила:
– Что значит, кровь от крови? Их ребенок?
– Да, их ребенок. Дочь.
С теми словами Харди поднял голову и нашел глазами Дану.
– Это и есть та услуга, о которой собирался просить, Богдана Александровна. Ритуал должны будете провести вы – никто другой не сумеет призвать Мару в этот мир – только вы, ее дочь.
Дана слушала, чуть приподняв брови и никак более не обозначая своего интереса к истории.
– Это все какая-то ошибка, Жак, чудовищная ошибка, – ответила она, – я знаю, кто мои родители, и других мне не нужно.
Харди покачал головой:
– Мы не всегда получаем то, что нам нужно. Вы их дочь, Дана, этого не изменить. Я много лет искал вас и не думаю, что ошибся. Вероятно, господин Несвицкий уже рассказал вам о завещании Ордынцева?
– Да, рассказал, – призналась Дана и мучительно свела над переносицей аккуратные брови. – Я попробую, Жак, сделаю все, что вы хотите, раз пообещала… Но я не верю в это. Ничуть не верю, простите. И, умоляю, не сообщайте моему отцу о ваших чудовищных догадках и планах.
Харди понятливо кивнул:
– Вы поверите со временем, не сможете не поверить, – пообещал он. Ежели вы согласны, то дело за малым. Лара, отдайте медальон.
– Я не могу… – чуть слышно ответила Лара. – Я тоже не верю вам, Джейкоб. Вы говорите, что Мара приворожила графа Ордынцева, убивала людей и творила все эти ужасные вещи – но откуда вам знать, что это именно она делала? Тот же Ворон в усыпальнице графа десять лет назад – он наказал грабителей! А нас с Коном, детей, не тронул! Откуда вам знать, что это их души творят зло, а не кто-то другой?
Харди покачал головой:
– Вы не понимаете, что говорите, Лара. Отдайте!
Реакция у Лары была дай бог каждому. Предупредив его желание снова отобрать медальон силой – она проворно отскочила. И мгновением позже собственным телом ее отгородил Дмитрий.
Тягаться с ним Харди все же не посмел.
Впрочем, защитить ему себя Лара не позволила. Неужто боится, что и он, Дмитрий, попытается его забрать?
– Лара… – позвал он, еще пытаясь достучаться.
Лара сжала медальон крепче и снова отошла. Да, она теперь боится его. Боится, как они все. Потом перевела взгляд на Харди и ему пообещала:
– Я клянусь, что никуда не уйду из дома с медальоном. Буду в своей комнате… если, разумеется, Богдана Александровна позволит. Мне нужно подумать обо всем этом, Джейкоб, не давите на меня.
И с теми словами скорее выскользнула из гостиной. Дмитрий за ней не побежал на сей раз – не видел смысла. Харди же не был слишком встревожен очередным отказом:
– Она отдаст, – убежденно сказал он. – Лариса Николаевна умная девушка и рассудит правильно.
Дмитрий же, глядя Ларе вслед, вдруг поймал себя на мысли, что, возможно, будет лучше, если Лара окажется не столь умна, как мечтает Харди… Он совершенно точно не хотел, чтобы медальон попал тому в руки.
* * *
Больше часа Лара сидела в выделенной ей спальной – стихнув, как мышь, жадно прислушиваясь к каждому звуку за дверью. Едва шаги приближались, она в панике вскакивала с места.
Лара боялась, что явится Джейкоб и силой отберет медальон.
Лара боялась, что явится Дмитрий, и ей придется с ним объясняться.
И неизвестно чего она боялась больше. Хотела б она, чтобы ее утешили Конни или Дана – она ждала их, если уж говорить прямо. Но те не шли, занятые собой.
«Предатели, кругом одни предатели! – шептала Лара, сжимая в ладони медальон на груди. – Никому нельзя верить в этом доме, я одна здесь… Только матушка и любила меня – а я променяла ее на глупца-Конни…»
Первым же из предателей был, разумеется, Дмитрий. Вновь и вновь Лара вызывала в памяти события той ночи, когда они с Конни влезли в графскую усыпальницу, а следом вошли грабители. Лара до сих пор помнила, как она боялась и ненавидела тех двоих за то, что разгромили усыпальницу. Помнила их скабрезные комментарии, когда те снимали кольца и ожерелья с трупов. Помнила, что особенно выделялся один, тот, что побойчее. Тот, что назвал «дурачьем» всех местных и первым взял в руки медальон. И который мгновением позже лежал с разбитой головой и остекленевшими глазами. У Лары в мыслях не укладывалось, что это был Дмитрий Михайлович, ее Митя…
Как это возможно? Как? Ведь они совсем разные, ничуть не похожи!
Лара не могла вспомнить лица погибшего мальчишки-вора… весь он был грязным, ободранным, тощим – совершенно омерзительным! Это все, что она помнила.
«Наверно, его нужда заставила, – то и дело уговаривала себя Лара. – Наверное, ему есть было нечего, голодал – он ведь и сейчас худющий, кожа да кости…»
Однако всякий раз с интонациями, так похожими на матушкины, Лара себе же отвечала, что честного человека никакая нужда, никакой голод не заставили бы пойти на разбой. Ее матушка, Юлия Николаевна, немногим была старше Мити, когда устроилась горничной. Не воровать пошла, не в попрошайки и не в проститутки. А ведь ей не только себя прокормить нужно было, а еще и ребенка. Чужого ребенка.