Серебряные молнии несколько раз прорезали небосвод, подбадривая бурю, из-за грохота волн и грома не было слышно команд, невозможно было различить даже собственного голоса. Ледяной ветер старался сбросить любого нерасторопного за борт, где ему уже никто не смог бы помочь.
Но самое страшное – это черная вода, гребнями поднимающаяся в двух шагах от тебя. Ты смотришь на стремительно растущую, непроглядную, будто смола, волну и не можешь отвести взгляда, завороженного и полного ужаса. Она прокрадывается к тебе… так медленно, так, кажется, спокойно, будто добрый нежный зверек, она просит тебя ее погладить… провести по ее изогнутой спине ладонью…
– Дуэн! – заорал Риф, увидев, как невысокая кряжистая фигура исчезает за бортом, когда корабль накренился.
Но помощника уже нельзя было спасти, только о фальшборт ударилась его любимая подзорная труба…
– Хотели дождя?! – весело заревел Гшарг, перекрывая вой ветра, скрип снастей и рокот волн. – Осеннее море – самое изменчивое!
– Но сейчас лето! – закричал что было сил Логнир.
– Это на земле – лето, сын ягненка, в море всегда правит осень!
– Гшарг, твои как?!
– Мои нормально: не привыкать! Отпускай «Змея», Риф. Мы вас найдем, куда бы вас ни вынесло! – только и закричал орк, затем, улучив момент, когда волна пройдет мимо борта, прыгнул с фальшборта юта в море.
Раздался всплеск, и орк что было мочи поплыл к своему судну. Его воины помогли вождю забраться в ладью. Никто не услышал, как он, выбравшись на борт «Гадрата», тихо прохрипел напоследок: «Наверное, найдем», – даже много повидавший на своем веку морской вождь не мог припомнить подобной пляски стихии.
– Всем черпать воду! – проревел Риф. – Логнир, помоги!
Кормчий в это время пытался повернуть судно, но штурвал заклинило! Логнир бросился к нему и попытался помочь. Безрезультатно. А впереди все дальше на юг уплывала небольшая боевая ладья, искусно лавируя меж водяных гребней, подобно маленькой юркой змейке, находящей путь в высокой траве. И казалось странным, что волны еще не смели в пучину эту крохотную сошку на лице океана. Воистину, мастерство орков-мореплавателей было непревзойденным.
А черный «дракон» отходил назад под ударами могучей стихии, которая, казалось, своей всесокрушающей силой превосходила все, что есть жуткого в этом мире, даже огонь демонической бездны.
– Гор! – что было сил закричал кормчий боцману. Стоящий на палубе и следящий за тем, как слезают с вант последние из матросов, что закрепляли парус, гигант обернулся – превосходный слух бывшего пустынного жителя донес до него кажущийся тоненьким писком на фоне безумного хохота океана голос кормчего. – Посмотри, что с рулем! Быстро!
Боцман кивнул и устремился к трапу, что поднимался на надстройку, где была каюта Рифа. Подле трапа здесь была пробита дверь, ведущая на камбуз, туда он и нырнул. За ним последовали два его помощника. Сразу же рев бушующего моря и грозы в небе остался там, за стенами, превратившись в гул. Пробитые в бортах круглые щели-воздуховоды от дыма и запахов с корабельной кухни были накрепко забиты, поэтому здесь еще тянуло зловонием и дрянной похлебкой, за которую кока-мерзавца утопить было мало, а также солониной и курятиной, что тот приготовил на ужин. В центре камбуза находился очаг, выложенный кирпичом и засыпанный песком, чтобы избежать пожаров, в стороне, перевернутый кверху дном, лежал черный котел, настолько огромный, что в нем точно можно было сварить человека. Вообще, все здесь было настолько загромождено, что пробраться куда бы то ни было казалось затруднительным: у бортов располагались грубо сколоченные из досок столы, такие же щербатые и покореженные, как и моряки, что за ними обычно сидели, в углу чернели засохшей кровью колоды для разделки мяса, к ним привалились поленья для очага. Бочки, горшки и половники разлетелись по всему настилу так, что через них приходилось переступать или и вовсе обходить.
Пол камбуза был весь покрыт крышками люков, задвинутыми на засовы, – там, в кормовых трюмах, находились хлебные кладовые с мешками сухарей, амбарные кладовые, заставленные бочками с водой и другой снедью, надежно припрятанной от вечно голодных моряков.
Гор и его люди схватили на камбузе фонари, разожгли масло и отворили дверь, ведущую в рулевую комнату. Все пространство здесь занимали огромные шестерни и механизмы устройства, предназначенного для поворота судна. Едва оказавшись здесь, боцман понял: что-то не в порядке. Баллер дрожал, а шестерни выли, будто огромный раненый зверь, у которого в лапе застряла крохотная игла. Он, такой могучий и грозный, был не в состоянии сам справиться со своей бедой, и ему оставалось лишь испытывать мучительную, неотпускающую боль. Приблизившись к механизму вплотную, Гор высветил огнем фонаря то, что и было причиной всех бед монстра-руля. Бансрот подери, мерзавец кок, этот жалкий король плошек и подлый маркиз котла, снова неплотно затворил дверь в камбуз! Выкатившаяся оттуда бочка заклинила огромную шестерню, и весь механизм только вздрагивал от безуспешных попыток кормчего на юте повернуть штурвальное колесо!
– Топор! – взревел Гор.
Ему дали топор, и он ударил по бочке. Крепкое дерево под могучим ударом сломалось, грязная вонючая вода с кусками костей и рыбьих голов брызнула во все стороны, а боцман рубил дальше.
– Есть! – в это самое время воскликнул Риф и отпустил штурвал. Колесо бешено закрутилось, и корабль начал быстро поворачиваться. – Не забывайте воду выбирать, собаки! Если не хотите, чтобы «Морской Змей» нырнул в глубины!
Дождь смешивался с морскими брызгами и накрывал своей пеленой моряков. Молнии стали сверкать постоянно, гром бесновался, не переставая, и люди уже совсем оглохли, с трудом улавливая команды капитана.
Гроза и шторм, брат и сестра, бушевали два дня. Эти два дня для людей смешались в одно серое мокрое марево. В один бой со стихией. Ночью грот-мачта не выдержала удара ветра и волн, и ее сорвало вместе с реей и парусом. Остался лишь жалкий обломок, сиротливо возвышающийся всего на пять футов над палубой.
Моряки молились Тайдерру и отцу его Аргиуму, богу справедливости и покровителю всех путешественников, просили духов воды удержать корабль. Над морем разносился демонический хохот кормчего, походящего сейчас на какого-нибудь сумасшедшего теневого лорда из свиты Бансрота. Он стоял на корме и держал руль. Сейчас он бросал вызов всем богам и демонам вместе взятым. Его черный «дракон» несся стрелой на юго-запад, море все пыталось отобрать у него нить управления судном, но сильные пальцы крепко впились в деревянные рукояти штурвала. И сейчас жизни пяти десятков людей и одного маленького гоблина зависели лишь от искусства кормчего. Где-то впереди уже давно исчезла из виду маленькая ладья Гшарга…
Огромная клетка стояла посреди торговой площади Гортена. Вокруг располагались прилавки, стояли купеческие шатры и крестьянские телеги. Перед клеткой застыли на страже с десяток городских блюстителей порядка и пятеро гвардейцев его величества. Их долгом было не столько охранять того, кто день-деньской бился о стальные прутья, яростно рычал и выл в переполосанное железной сеткой небо, сколько следить за тем, чтобы добропорядочные горожане не швыряли камнями, не пытались причинить вред заключенному.
Семифутовые гвардейцы стояли, подтянувшись, как струны на лютне. Они упирали в плиты площади свои огромные мечи и, казалось, вообще не замечали происходящего кругом. Так и было – в их службу не входило наблюдать за чем-либо посторонним, а кто же еще служит истинно достойно, как не избранные гвардейцы короля?!
Простые стражники, опершись на алебарды, выглядели не так грозно, им задание капитана было, так сказать, в тягость – они здраво полагали, что здесь не получат ничего, кроме набитой от скуки оскомины да простуды – поднимался довольно сильный ветер (наступающая осень давала о себе знать).
Она не пыталась уже даже бросаться на прутья – зачем, если это безнадежно? Ей было больно, полностью обнаженная, она замерзла, она ничего не ела, ведь тюремщики приносили ей лишь черствый хлеб, ничего не пила, ведь вода в ржавой миске была затхлой. Ну почему? Почему они ее мучают? Почему просто не убить? Ее сородичи ведь никогда не пытают пленных людей – даже у них было милосердие, понятие о чести. Но здесь – лишь злость, ярость, ненависть. Она – враг. Смертельный враг. Которому нельзя спускать, ибо это принесет одни беды. В чем-то они были правы – будь у нее в руках кинжал, очень многие уже заливали бы своей кровью мостовую кругом. Но пока что получалось совсем по-другому – кровью камень заливает именно она.
Утром к ней в каземат приходили люди в плащах и шляпах, их лиц она не видела, лишь холодный блеск глаз. С ними был он. Проклятый колдун… он почти убил ее… у нее должен был… она ждала ребенка… раньше… теперь нет – колдун задушил ее неродившегося малыша своей магией. После того, как на ней опробовал свой арсенал заплечных дел мастер, после того, как ее жгли, кололи, резали, «очищали от врожденной скверны»… она выжила… она выжила ради ребенка… Но и его у нее отобрали.
Ее сломали. Они применили последнее средство – последнее и самое верное. У нее не было больше сил, она ничего не хотела, ей больше не хотелось жить. Тюремщики едва успели отцепить ее судорожно сжатые ладони от горла. Ее заковали в кандалы и растянули так, чтобы она не могла дотянуться до своей шеи в попытках придушить себя. От ужаса и боли она потеряла сознание. Женщину вынесли из каземата на всеобщее обозрение, оковы сняли – пусть теперь убивает себя, если ей так хочется, но сначала – повеселит толпу. Пленницу посадили в клетку на городской площади. Над ней вдоволь поиздевался палач, теперь пришла очередь простых, непрофессиональных мучителей. И теперь она жалела, что убила их так мало, жалела, что не прирезала своими руками каждого из тех ублюдков на границе. Жалела… но было поздно.
Люди поначалу удивились, увидев необычное сооружение на торговой площади, но, заметив того, кто заперт внутри клетки, начали яростно кричать и швыряться в пленницу всем, до чего дотягивались руки.