С этими словами дочь графа упорхнула. И вот уже ее заливистый смех донесся из толпы молодых людей… тех же самых, что увлекли ее в первый раз — или других…
— Она не так глупа, как желает казаться. И умеет добиваться своего… — Голос Сирины звучал суховато и как-то отстраненно. Палома изучат где покосилась на нее.
Некрасива. Причем — что редкость для женщины — подчеркнуто некрасива. То есть не де лает ровным счетом ничего для собственной внешности. Волосы гладко зачесаны и стянуты на зад простым деревянным гребнем. Неулыбчивое лицо, вытянутое, с тяжеловатой нижней челюстью и тонкими губами. Она была очень похожа на отца — но в чертах дочери его суровая мужественность исказилась, превратившись в пародии) на самое себя.
Платье Сирины также было подчеркнуто строгим, похожим скорее на футляр, полностью скрывавший ее женственность. Рядом с ней Палома ощущала себя разряженной куртизанкой.
— И чего ваша сестра добивалась на сей раз? Сирина передернула острыми плечами,
— Вы чужеземка. И многого не знаете. Собственно, вы ничего не знаете о нас.
Палома прищурилась.
— И ваша сестра решила возложить на вас задачу просветить меня?
Она чувствовала в дочери графа затаенную, глубинную неприязнь. С чем это может быть связано? Конечно, одной лишь яркой внешности наемницы и успеха, которым та весь вечер пользовалась у мужчин, довольно, чтобы возбудить ревность любой особы женского пола… Но Палома всегда избегала простых объяснений.
— Вы не обязаны это делать, госпожа…
— Иными словами, а не пойти ли вам к Нергалу, любезнейшая? Вы ведь это хотели сказать?
Девушка вздохнула, собирая в кулак остатки терпения. Воистину, лучше год фехтовать на мечах, чем один день — словами.
— Сирина, что я сделала вам? Почему вы так враждебны?
Несколько бесконечно долгих мгновений женщина молча смотрела на нее, словно на что-то решаясь.
Они стояли в проеме арки, ведущей из бального зала во двор, где журчали фонтаны. Там прогуливались парочки, слышался смех и голоса; из зала неслась музыка. Но две женщины казались отгороженными от окружающего мира… никто не приближался к ним, не окликал, не приветствовал. Словно на время они выскользнули из обыденной реальности. И Палома уже не была уверена, сумеет ли она вот так запросто, по одному лишь своему желанию, вернуться обратно.
— Вы пришли сюда сегодня как гостья Грациана. В этом платье, — вымолвила наконец Сирина. Каждое слово как будто давалось ей с трудом. — Может быть вы заметили, никто из тех, кто старше тридцати, не подошел к вам, если не считать отца и Пронтия… ну, его-то и вправду можно не считать.
— Я… я не понимаю…
— Еще бы! — Сирина издала сухой смешок. — Дело в том, что молодежь — не помнит. Они не знают, как это было прежде. До отца. Пока он не пришел и не призвал их к порядку… Грациан был последним. — Имя сводного брата она произнесла с ненавистью, словно выплюнула отраву. — Последним из тех проклятых времен…
— Вы так говорите, словно он само воплощение зла.
— Еще бы! — Глаза женщины вспыхнули злобой. — Отродье, зачатое нашей матерью от демонов! В нем — вся гниль и непотребство их рода!
Палома была потрясена.
— Как вы можете, Сирина? Ведь она и ваша мать тоже…
— О, да, и одним лишь этим мы все виновны в глазах Митры! И расплачиваемся за это всю жизнь. Хвала Небу, шлюха прячется в своих покоях вот уже пятнадцать лет. Может статься, она давно померла. Хоть бы это было так…
Грациан… Лаварро… Трагический несчастный случай, погибли все… — ей вспомнился их разговор с Конаном. Не удивительно, что северянин был столь скуп в своих рассказах. Боги, что за безумие!
— Сирина, — произнесла Палома как могла мягко, — К чему вы рассказываете мне все это. Я не судья вам, я чужая здесь. Скоро я уеду навсегда… зачем?
Но дочь графа тряхнула головой, глаза ее блестели фанатичным блеском.
— Не притворяйся. Уж если я способна раскусить игру моей сестрицы — единственная из всех! — то тебя я и подавно вижу насквозь… Ты
— его игрушка. Он нарядил тебя в это платье, выставил здесь, среди нас, чтобы проверить… посмотреть… Чего он хочет? Что ему нужно? Отвечай!
Шипя от ярости, она вплотную приблизилась к Паломе, и та отпрянула невольно. Жар Сирины мог испепелить дотла.
Но не ее! Она — сталь клинка. Огонь лишь закаляет металл!
Преодолев отвращение, наемница сделала шаг вперед:
— Ты мне не госпожа, Сирина. Мои речи — не в твоей власти. Я говорю лишь то, что хочу! Еще раз повторяю: я чужая здесь и не хочу зла никому из вас. Я не играю в ваши игры. Но если ты не веришь мне — берегись. Не стой у меня на пути!
Неожиданно дочь графа рассмеялась.
— О, теперь я понимаю… Х-ха. Я-то думала, несчастный калека изменил своим пристрастиям. Но нет. Просто он нашел наконец то, что искал. Женщина и мужчина — в одном. Тело женщины, дух воина… Как он, должно быть, горюет, что неспособен сполна насладиться этим совершенством…
Мерзкая злоязыкая тварь! Будь Сирина мужчиной, Палома сейчас наплевала бы на все законы гостеприимства и обнажила бы меч! Но не может же она вызвать женщину на поединок…
— Ты говоришь, Грациан — воплощение зла, — отчеканила она. — Но пока я вижу здесь лишь одну черную душу — и это ты, Сирина!
Она готова была добавить еще несколько слон — но вдруг кто-то тронул ее сзади за плечо. Она обернулась.
Конан.
— Госпожа, Месьор просил передать…
— Подожди! — бросила она резко и вновь повернулась к дочери графа, но та уже шла прочь. Палома вздохнула. — Да. Что ты хотел?
— Месьор уезжает. Он послал узнать, желаете ли вы остаться?
Наемница медленно покачала головой. Нет, довольно с нее веселья на сегодня.
— Передай Месьору, я сейчас приду. Полагаю, мне нужно проститься с графом?
— Он ушел с бала. Пронтий — вместе с ним. Мы вполне можем удалиться.
— Что ж… Тогда сделаем это. Я устала.
— О, да. — Конан понимающе кивнул. Интересно, как многое он видел? — Это был тяжелый день…
Тяжелый? У Паломе было такое чувство, будто в душу ее полной мерой залили свинца. Однако… то, что она узнала сегодня, стоило всех этих мучений.
Глава VII
Новое утро встретило ее дождем — первый непогожий день в Коршене. От Гарбо до сих пор не было вестей, до возвращения Эрверда оставалось не меньше трех дней… Словом, Палома пребывала в самом ненавистном ей состоянии — ожидания.
Позавтракав в одиночестве — ибо в доме Грациана, как она уже успела выяснить, совместные трапезы были не в обычае — наемница покинула свои покои, решив поближе познакомиться с Дворцом. До сих пор она нигде не была, кроме сада, но теперь ей хотелось узнать побольше о месте своего заточения.
…К полудню она уже видела все, что желала увидеть.
Прежняя обитель коршенских правителей мало чем напоминала новый замок графа Лаварро. Дворец показался ей мрачным и навевал уныние. В относительном порядке содержались лишь гостевые покои, да пара парадных комнат для приемов. Большинство же залов казались заброшенными. Застарелая грязь на полу, пыль, копоть… похоже, здесь не убирались годами. Выцветшие шпалеры на стенах, обрывки занавесей, ветхая, неудобная мебель…
Если бы изредка на пути ей не попадались слуги, Палома могла бы подумать, что очутилась в давным-давно заброшенном замке, населенном одними лишь призраками. Следы былого величия смутно угадывали порой — в полустертой позолоте на дверях, в испорченной потеками росписи на стенах, в сохранившейся чудом мозаике и витражах… но словно стеснялись собственного существования.
Чем дальше она шла, тем сильнее нарастало недоумение гостьи. Грациан отнюдь не произвел на нее впечатление человека нуждающегося — однако такой дерзкой, выставленной напоказ бедности она не видела даже в самых захудалых владениях каких-нибудь разорившихся бритунийских баронов. Насколько она могла понять, едва лишь граф Лаварро пришел к власти и начал строить для себя новый замок, владение прежних владык Коршена перешло в собственность их единственного наследника, за исключением парадного центрального крыла, отданного городским властям. Неужели семья Месьора настолько обнищала к концу своего правления?
Остановившись в одном из залов — огромном, с разверстым зевом камина посреди северной стены, наемница задумчиво водила пальцем по мраморному обрамлению очага. Палец ее тут же стал черен от сажи и пыли.
Брезгливо поморщившись, Палома поискала глазами, обо что бы вытереть руку. Бедные шпалеры, им и без того пришлось несладко — ну, оставалось надеяться, хозяин простит ее за неуважение к семейным реликвиям… Затем она вышла на открытую галерею, что опоясывала весь дворец по внутренней стороне.
Здесь было свежо, пахло влажной землей из сада; шаги девушки гулко отдавались на мокрых от дождя каменных плитах. Раз или два ей показалось, она слышит кого-то за спиной, но, обернувшись, не увидела ни души.
Внезапно впереди послышались голоса: двое мужчин ожесточенно спорили между собой. Один уже перешел на крик…
— Эгей! — Палома, приблизившись, заглянула с галереи в просторную залу с белеными стенами, украшенными росписью. — Я, кажется, подоспела вовремя, чтобы предотвратить кровопролитие! Месьор Тальер, твое возмущение слышат, должно быть, в самой Тарантии… Что происходит?
Спорщики оглянулись, смущенные. Скульптор согнулся в поклоне, и на испачканном белой пылью лице заиграла радостная улыбка.
— Ты как нельзя более вовремя! Мне понадобится твой меч — иначе никак не убедить этого упрямца в моей правоте!
— Вот как? — Ловким движением перемахнув через низкую балюстраду, Палома оказалась в комнате. — Мне казалось, твой язык куда острее клинка…
Второй мужчина, ухмыляясь, поклонился наемнице. На нем красовался заляпанный краской серый балахон, руки были черны от угля. Нечесаные рыжие лохмы и всклокоченная борода дополняли картину. Впрочем, взгляд у него был лукавый и острый, от таких глаз мало что могло укрыться…
— Ниано, мозаист, к твоим услугам, госпожа. Во имя Митры, не доверяй свой меч этому болтуну — чего доброго, он еще поранится и лишит мир очередного каменного уродства, которые его резец порождает с такой бездумной щедростью…