Вечером я вижу, как по площади идут мальчики, возвращающиеся с работы вместе со взрослыми рабочими. Усталые, но веселые, они торопятся, чтобы скорей попасть домой ужинать; они громко говорят, смеются и хлопают друг друга по спине руками, черными от угля или белыми от известки. Я думаю о том, что они работали с рассвета до самого вечера. А как много мальчиков, еще моложе меня, которые целыми днями стоят на крышах, у печей, около машин, в воде, под землей, и при этом едят один хлеб, и то не досыта. И мне стыдно, что я за всё это время только кое-как исписал каракулями, без всякого старания и охоты, каких-то четыре странички. Да, я недоволен собой, недоволен. Я хорошо вижу, что мой отец хмурится и хотел бы поговорить со мной, но ему неприятно это, и он ждет…
А ведь я вижу, как много работает он сам. Ведь всё, что меня окружает в нашем доме, всё, чего я касаюсь, что меня одевает, кормит, учит и развлекает, всё это — плоды его работы, а я ничего не делаю!
Всё это стоило моему отцу мыслей, лишений, неприятностей, труда, а я не тружусь!
Нет, это слишком нехорошо и слишком для меня горько, с хочу начать с сегодняшнего же дня, и возьмусь за учение, как Старди, сжав кулаки и стиснув зубы. Вечером я буду гнать от себя сон, утром быстро вскакивать с постели и заниматься, не давая себе отдыха. Я буду безжалостно бороться с ленью, работать, чего бы это мне ни стоило, даже если заболею от занятий. Нет, надо сразу кончить это вялое и ленивое прозябание, которое унижает меня и огорчает остальных. За работу, Энрико! За работу от всего сердца и изо всех сил. Работа сделает для меня отдых приятным, игру — радостной и обеденные часы — веселыми.
Работа возвратит мне добрую улыбку учителя и ласковый поцелуй отца. За работу!
Игрушечный поезд
Пятница, 10 февраля
Вчера Прекосси и Гарроне были у меня. Мне кажется, что если бы ко мне пришли два молодых принца, я не встретил бы их с большей радостью. Гарроне был у меня в первый раз, потому что он дичится, как медведь, и ему стыдно того, что он такой большой и всё еще в третьем классе.
Когда они позвонили, мы всей семьей пошли открывать им. Кросси не пришел, так как к нему приехал, наконец, после шести лет отсутствия, отец из Америки.
Мама сразу же поцеловала Прекосси. Отец представил ей Гарроне, со словами:
— А вот и Гарроне! Это не только хороший мальчик, это честный и благородный человек.
Гарроне опустил свою большую, коротко остриженную го лову и улыбнулся мне украдкой. На груди у Прекосси сверкал его медаль. Он счастлив, потому что отец его снова взялся за работу: вот уже пять дней, как он не пьет, требует, чтобы сын был всё свободное время с ним в кузнице, и стал выглядеть со всем другим человеком.
Мы начали играть. Я вытащил все свои игрушки. Прекосси как зачарованный смотрел на маленькие вагончики и заводной паровозик. Он никогда раньше не видел таких игрушек и не мог отвести глаз от красных и желтых вагончиков. Я дал ем ключик для завода, он стал на колени и так увлекся игрой, что не поднимал даже головы.
Я никогда не видел его таким счастливым. По всякому по воду он говорил: «Простите, пожалуйста, простите, пожалуйста», — и делал нам знаки рукой, чтобы мы не останавливали машину. Он брал и снова ставил вагончики на место так осторожно, как будто они были из стекла, боялся дохнуть на них, смахивал с них каждую пылинку, рассматривал их со всех сторон и молча улыбался. Мы стояли кругом и смотрели на него на его хрупкую шею, на уши, которые я однажды видел окровавленными, на курточку с отвернутыми рукавами, на торчащие из этих рукавов худенькие, как у больного, руки, которые столько раз поднимались, чтобы защитить лицо от ударов. В эту минуту я ему с радостью отдал бы все свои игрушки и все мо книги, я отдал бы ему последний кусок хлеба, я снял бы с себя куртку, чтобы одеть его.
Я с радостью подарил бы ему этот поезд, но как сделать это без разрешения отца?
В эту минуту я почувствовал, как в руку мне кто-то вложи клочок бумаги. Я опустил глаза, — мой отец написал карандашом: «Прекосси нравится твой поезд. У него нет игрушек. Н подсказывает ли тебе твое сердце, что нужно сделать?»
Тогда я схватил обеими руками паровоз и вагончики и протянул их Прекосси, говоря:
— Возьми, это тебе.
Он посмотрел на меня, но не понял.
— Это тебе, — повторил я, — я дарю это тебе.
Тогда он с еще большим удивлением посмотрел на моих родителей и спросил:
— Но за что же?
На это ответил ему отец:
— Энрико дарит себе этот поезд, потому что он твой друг, потому что он любит тебя… чтобы отпраздновать твою медаль.
Тогда Прекосси робко спросил:
— И я могу унести его домой?
— Ну конечно, — ответили ему все.
Он уже был у двери, но всё не решался уйти. Он был счастлив.
Гарроне завернул ему поезд в носовой платок, и когда он наклонился, я слышал, как хрустели сухари, которыми были у него полны карманы.
— Теперь ты, — попросил Прекосси, — приходи к нам в мастерскую посмотреть, как работает мой отец, и я подарю тебе гвоздей.
Мама всунула в петлицу Гарроне маленький букетик для его мамы. Гарроне, не поднимая голову, пробурчал: «Спасибо», — но в глазах его так и сияла благородная и добрая душа.
Гордость
Суббота, 11 февраля
Подумать только, что Карло Нобис нарочно чистит себе рукав, если Прекосси, пройдя мимо, коснется его. Нобис воплощенная спесь, и всё только потому, что его отец — богач. Но ведь у Деросси тоже богатый отец. Нобис хотел бы занимать отдельную парту, он боится, что все его запачкают, на всех смотрит сверху вниз, и на губах у него всегда презрительная улыбка. Беда, если случайно заденешь его ногой, когда мы строимся в пары. Из-за всякого пустяка он бросает тебе оскорбления прямо в лицо или грозит вызвать в школу своего отца. И это после того, как его отец уже задал ему хорошую головомойку за то, что он обозвал сына угольщика нищим!
Я никогда не встречал такого высокомерного школьника. Зато никто с ним не разговаривает, никто не прощается с ним, когда он уходит, и не подсказывает ему, когда он не знает урока. Он тоже никого не любит и делает вид, что всех презирает, особенно. Деросси, за то, что он первый, и Гарроне, за то, что все его любят. Но Деросси не обращает внимания на надутую физиономию Нобиса, а Гарроне, когда ему передают, что Нобис о нем рассказывает всякие гадости, отвечает: «Его гордость так глупа, что не заслуживает даже удара по голове».
Однажды Коретти, когда Нобис издевался над его беретом из кошачьего меха, сказал ему:
— Поди-ка поучись у Деросси, как благородно должен вести себя настоящий синьор!
Вчера Нобис пожаловался учителю, что калабриец толкнул его ногой.
— Ты это сделал нарочно? — спросил его учитель.
— Нет, синьор, — честно ответил тот.
Тогда учитель обратился к Нобису:
— Вы слишком уж обидчивы, Нобис!
А Нобис ему, со своим заносчивым видом:
— Я скажу об этом своему отцу.
Тут учитель вспылил:
— Ваш отец ответит, что вы сами виноваты, как уже было однажды. И кроме того, в школе один только учитель имеет право распоряжаться и наказывать. — Но потом он прибавил более мягким тоном. — А хорошо было бы, Нобис, если бы вы переменили свое обращение с товарищами; попробуйте быть с ними добрым и вежливым. Посмотрите, здесь у нас сыновья и рабочих и синьоров, богатых и бедных, и все друг друга любят и живут, как братья. Почему бы и вам не держать себя так, как другие? Вы легко добились бы любви ваших товарищей, и вам самому было бы тогда приятнее. Ну что же, разве вы ничего не хотите мне ответить?
Нобис, который стоял и слушал со своей обычной презрительной улыбкой, холодно возразил:
— Нет, синьор.
— Ну тогда садитесь, — сказал учитель. — Мне жаль вас. Вы — мальчик без сердца.
Казалось, что разговор на этом и кончился, но Кирпичонок, который сидит на первой парте, повернул свою круглую голову к Нобису, который сидит на последней, и состроил ему такую чудную и смешную «заячью мордочку», что весь класс громко расхохотался.
Учитель сделал Кирпичонку замечание, но сам вынужден был отвернуться, чтобы скрыть от мальчиков улыбку. Нобис тоже улыбнулся, но довольно-таки кисло.
Раненый рабочий
Понедельник, 13 февраля
Нобис и Франти — достойная пара. И тот и другой остались совершенно равнодушными во время события, которое произошло сегодня утром у нас на глазах.
Мы вышли с моим отцом из школы и остановились посмотреть, как малыши из второго класса, опустившись на колени, терли лед своими накидками и беретами, чтобы он стал еще более скользким и гладким. Вдруг мы увидели в глубине улицы толпу, которая быстро приближалась к нам. У людей были серьезные и как будто испуганные лица, и они говорили вполголоса. В центре шли трое полицейских, а вслед за ними двое мужчин несли, носилки.
Мальчики сбегались со всех сторон. Толпа приближалась. На носилках лежал человек с бледным лицом, голова его свешивалась на одну сторону, волосы были спутаны и окровавлены, и кровь текла у него изо рта и из ушей. Рядом с носилками Шла женщина с ребенком на руках. Она, как безумная, всё время кричала:
— Он умер! Он умер! Он умер!
Вслед за женщиной шел мальчик с сумкой под мышкой и плакал…
— Что случилось? — спросил мой отец.
Один из стоявших рядом людей ответил, что это каменщик, который во время работы упал с четвертого этажа. Люди с носилками на минуту остановились. Многие в ужасе отворачивались. Я видел, как учительница с красным пером на шляпе поддерживала учительницу первого класса, которая почти потеряла сознание.
В ту же минуту я почувствовал, что кто-то толкнул мен под локоть, — это был наш Кирпичонок, бледный и весь дрожащий. Он наверное вспомнил в эту минуту о своем отце, и тоже подумал о нем. Я-то сижу в школе со спокойным сердцем, зная, что мой отец дома, за своим столом, и не подвергается никакой опасности. Но ведь многие из моих товарищей всё время помнят, что их отцы работают высоко на мосту или у колес громадной машины и что одно движение, один неверный шаг могут стоить им жизни! Кирпичонок смотрел, смотрел и дрожа всё сильней и сильней, так что мой отец заметил это и сказал: