– Агата, ты не переживай, сегодня я буду весь день с тобой и всему научу, – подбодрила она. – Скоро еще Валя придет, повариха, она тебе покажет, как обращаться с кухней.
Все оказалось проще, чем я думала. Торты в кондитерскую завозили замороженными, от меня требовалось лишь красиво расставить их на витрине, научиться управляться с кассой, широко улыбаться каждому посетителю и постараться втюхать затвердевшую к вечеру выпечку со скидкой. А еще помогать поварихе, если требовалось. Валя пришла ближе к десяти утра с недовольным видом. По взгляду было ясно – плевать ей хотелось на нового сотрудника, и уж тем более она не собиралась распинаться в знакомстве. Что ж, я была не против.
Татьяна Олеговна оказалась сборником крылатых фраз и выражений. Например:
– Я думаю… – начала было я.
– Пусть лошадь думает, у нее голова больше. Просто сделай, – прерывала меня она.
Когда зависала касса, она на всю забегаловку возмущалась:
– Едрить твою мать, козлиный череп! Запускайся!
В общем, Татьяна Олеговна производила впечатление доброй юморной женщины, которая готова относиться к тебе как к родной внучке. Мне даже стало грустно оттого, что, пока не найдут еще одну сменщицу, мы не будем с ней пересекаться.
21 января, квартира Агаты
Все же труд помог справиться с апатией. Я нередко уставала в прошлом, а потому отлично выдерживала тринадцатичасовую смену в кондитерской. График три через три давал слишком много свободы – снова приходилось размышлять над тем, как провести целых три дня с пользой. Над второй подработкой я еще раздумывала. Но знала, Бозина не даст мне скучать, у нее часто подворачивались для меня предложения. Например, через неделю она попросила помочь ей с подбором гардероба, и ее не волновало, что я в моде разбираюсь так же, как в деталях автомобиля. То есть никак. Последний раз я покупала одежду пару лет назад. Мой максимум в стилистике – это выбор украшений. За ними я бы и сама с удовольствием съездила. Так давно не делала новых сережек, что хотелось рассмотреть современный рынок натуральных камней и смолы.
Насчет писем Настя ответила так:
– Мутная ситуация, Агата. Кому понадобились твои письма? Но, судя по ответу Мартыныча, у других тоже тырили корреспонденцию.
Сегодня, в субботу, я уже шестой раз вычистила квартиру, хоть убирать было и нечего, но унять свою тревогу другим способом я не могла. За час до встречи с Даней я уложила волосы, нанесла легкий макияж и переоделась в приличный спортивный костюм. Побродила из комнаты в кухню и обратно. Вышла на балкон и вдохнула табачный дым из соседнего окна. Откашлялась и зашла обратно, так и не найдя себе места. Господи, надеюсь, наша встреча пройдет на улице. Холод как-то сковывает тело, и мозг контролируется. Здесь, в тепле и уюте (который, надеюсь, мне удалось создать), я боялась растерять все свое хладнокровие.
На экране высветился звонок от Дани, и сердце отправилось в забег.
– Да? – ответила я дрогнувшим голосом.
– Агат, я у подъезда. Спустишься?
– Конечно, – облегченно выдохнула я, – уже иду!
Я надела пуховик, обула сапоги и вышла на улицу. Машина Дани стояла у кондитерской, так что я сразу пошла в ее сторону и устроилась на пассажирском. Погода сегодня была приятная, теплая, хотя и пасмурная. Мы с Даней невпопад поздоровались.
– Знаю, ты не хотела в центр, но я придумал кое-что. Может, получится все-таки окунуть тебя в новогоднюю атмосферу. – Даня с такой надеждой улыбнулся, что я не решилась протестовать.
– Проверим, – подмигнула я и отвела взгляд.
Что-то продолжало стоять между нами, и я никак не могла расслабиться.
Даня был в хорошем настроении, и, несмотря на собственную нервозность, я старалась сохранять позитивный настрой. Мы подъехали к Красной площади. Успело стемнеть, и передо мной открылись сотни ярких новогодних декораций. Даня оставил машину на парковке и повел меня за собой, держась довольно близко, и все же не нарушая мои личные границы. Интересно, боялся ли он так же, как и я? Понимал, что дружба между нами будет несуразной – друзья не хотят целоваться ночи напролет.
– Знаю, ты не умеешь кататься, но здесь довольно маленький каток, тебе понравится!
Вот черт, опять каток! Но стоило увидеть его и новогоднюю ярмарку, раскинувшуюся по территории площади перед храмом Василия Блаженного, как разочарование улетучилось. Ель, огни ГУМа, праздничные ленты, ароматы трдельников, пирожков, чаев и прочего – Даня привел меня в сказку.
Даня робко взял меня за руку, и я уверенно сжала его пальцы. Он тихо выдохнул и решительно повел меня к катку. Переобувшись, мы вышли на лед. Даня не отъезжал от меня дальше, чем на метр, инструктировал и поддерживал, тактично сдерживая смех при моих падениях. Иногда я утаскивала его с собой, в отместку. В какой-то миг я настолько погрузилась в катание, что забыла о том, что не умела ездить на коньках. Лед ощущался иначе, движения стали плавнее, точнее, мы с Даней проехали несколько кругов, ни разу не упав. Он держал меня за руку, и мы рассекали лед, глядя то друг на друга, то на блики огоньков. От ледяного ветра перехватывало дыхание, ресницы слипались. Но мне было не холодно. Совсем. Мне было так хорошо.
Пока время не истекло, и нам не пришлось уйти с катка.
– Предлагаю выпить чай, чтобы чуть согреться, пирожок будешь?
– С картошкой, – довольно улыбнулась я.
Щеки у Дани были ярко-розовыми, то ли от мороза, то ли от жара, и делали его совсем юнцом, похожим на того, с которым я целовалась в поле… Встряхнув головой, я сжала губы и пошла за Даней.
Когда мы прошли мимо церкви, сквозь своды арок, которые вели к другой новогодней выставке, я замерла. Напротив отеля возвышалась карусель. Она неспешно кружилась, сияя на фоне темного вечернего неба. Как завороженная, я гипнотически рассматривала детей, с восторгом оседлавших игрушечных лошадок, которые несли их по кругу в компании родителей, в основном мам. Ноги двигались по инерции, мне хотелось смотреть еще и еще! Карусель была украшена советскими открытками, так напоминающими о дедушке, о последнем Новом годе…
– Агат? Что с тобой? – Даня сомкнул руки на моих локтях, стоя сзади, так что моя спина соприкоснулась с его животом, и затылок обдало горячим дыханием.
– Карусель… просто я… не знаю, как сказать, – закусила губу я. Что бы я ни сказала, это будет чересчур неловко. По-детски.
Даня развернул меня к себе лицом и приподнял голову за подбородок.
– Ты хочешь прокатиться?
– Да что ты, она же детская! Просто я никогда не каталась на такой… и здесь так красиво… – забормотала я.
– У карусели нет возрастных ограничений. И раз ты ни разу на такой не каталась, мы прямо сейчас это исправим!
Даня потащил меня к карусели, хотя я и отнекивалась по пути. Очереди почти не было, и уже через круг меня запустили наверх и попросили выбрать лошадь. Я остановилась у белой, с красным блестящим седлом. Она была похожа на елочную игрушку, которую дед всегда вешал рядом со снегурочкой. Даня остался в толпе, сказав, что будет меня фотографировать.
Пошел крупный влажный снег. Он падал на ресницы, от него быстро намок шарф. Я сидела на лошади, рассматривая Москву вокруг, вслушиваясь в мелодию карусели, кое-как сдерживая слезы при виде дочерей и мам, счастливо катающихся вместе со мной.
Но вот Даня махнул рукой, привлекая мое внимание, и я обернулась, подарив ему широкую улыбку, полную благодарности. Пальцами крепче сжала поручень, к которому была прикреплена лошадь, и, вращаясь, улыбалась в камеру, которую направил на меня Даня. На последнем круге он спрятал телефон и просто смотрел на меня. Всякое может выражать взгляд человека. Но Даня смотрел на меня такими глазами, словно я была его самым долгожданным подарком, словно милее и роднее для него не было ничего вокруг, и так сверкала его радужка в отсвете новогодних огней, что я бы все отдала, чтобы сохранить этот миг навсегда.
Но карусель остановилась, и я отругала себя за излишние фантазии. Навоображала себе невесть что. Я вдруг ощутила себя очень глупо, оказавшись единственной взрослой тетей, сходящей с детской карусели.
– Ну что? – радостно воскликнул Даня.
Он так быстро оказался возле меня, что я не успела проглотить слезы.
– Агат, что-то все же не так, я вижу. Из-за меня?
– Нет, что ты! Из-за… – Слова не поддавались, вцепились в язык и отказывались слетать с него.
– Это связано с Новым годом, о котором ты говорила, да? Пойдем, расскажешь. Извини, что я тебя притащил сюда, наверное, всколыхнул воспоминания и все такое…
– Все хорошо, Дань, помолчи, – усмехнулась я, легонько толкнув его.
Мы пошли в сторону театра, где расположилась еще одна безумно красивая декорация в сине-голубых тонах, похожая на высокую беседку. Люди стояли в очереди, чтобы сфотографироваться внутри. Не знаю, почему вдруг стало легко, почему я решилась, но рассказ о детстве полился из моих уст сам по себе. Даня молча слушал, и в моменты, когда ощущал, что рассказ мне дается все труднее, крепче сжимал руку.
– Каждое первое января я вспоминаю их ссору. Я так отчетливо помню диалог, каждое слово, каждое их движение, которое мне удалось увидеть. И взгляд матери перед уходом. Полный облегчения и безразличия, – завершила я. – Увидев эту карусель, я словно снова стала семилетней девочкой, которая осталась без мамы. Мне так многое хотелось бы разделить вместе с ней. Нет, не так, не с той личностью, которой она оказалась, а с мамой. Понимаю, я уже взрослая для таких обид, но это такое лишение, которое просто невозможно восполнить… если только перестать чувствовать, отказаться от эмоций.
Даня кивнул, и мы остановились посреди безлюдной аллеи, вдоль которой стояли невысокие елки, украшенные однотонными желтоватыми гирляндами. Снег намочил волосы, спутав их и слепив. Даня притянул меня ближе к себе за ладони. И я ощутила, как что-то очень тяжелое понемногу сдвигается с груди, как чувство легкости после высказанного постепенно распространяется по телу. Я приняла правильное решение. Даня не осудит меня. Я уже предвидела это.