– Все равно она была самой упрямой и бестолковой лошадью из всех, что я видел, – зачем-то попытался успокоить девчонку он и, когда северянка сняла с нее сбрую, отпустил кобылу на свободу.
Хани поджала губы, изо всех сил силясь не заплакать.
Тем временем перевоплощенный Талах взмахнул крыльями, поднимая ветер и снег, и взлетел. Темное оперенье заблестело на солнце. Волк ощерился, заозирался по сторонам. В конце концов, хищник встал на все четыре лапы и мягко двинулся на Раша. Встав рядом, подставил спину. Карманник, озадаченный, не мог сдвинуться с места, и волку пришлось поторопить его рыком.
– Боги прокляли меня, – ругался Раш. Взобравшись на оборотня, он ухватился за густой мех на загривке. – Сперва на дикой кобыле, теперь – харст знает на ком.
Хищник брыкнулся. Человеческая сущность в зверином обличье напомнила Рашу, что разум не дремлет и продолжает властвовать над телом. Волк подошел к узлу с вещами, челюсти сжались на поклаже.
К тому времени вернулся орлан. Птица подставила крыло в немом приглашении. Северянка взяла вещи Талаха, сунула их в свой опустевший мешок с припасами, забросила на плечи. Орлан покорно дожидался, пока девчонка взгромоздится на него. Потом осторожно поднялся в воздух, сделал круг и замер в свободном парении, закрывая крылами небо. Раш готов был биться об заклад, что глаза не обманули его, и северянка счастливо улыбалась, когда громадная птица потянулась выше, за облака. Карманник оказаться на ее месте вовсе не желал, да и на своем собственном, сказать по совести, – тоже. Он бы с удовольствием оседлал резвого скакуна, почувствовал под задом не бугристый хребет, а доброе таремское седло, и ускакал куда-нибудь подальше, хоть бы и к харсту на рога.
Волк поднялся, отряхнул с брюха снег, и его лапы беззвучно сделали первые шаги. Быстрее и быстрее, пока Раш не стал задыхаться от бьющего в лицо ветра. Пришлось припасть к самой шерсти, чтоб ненароком не свалиться. Иногда он так сильно сжимал коленями бока зверя, что волк злобно рычал и косился налитыми кровью глазами.
Раш поблагодарил свой «изнеженный» желудок, отказавшийся поутру от большей части завтрака. Сейчас бы, с полным брюхом, ему пришлось ой как несладко.
Арэн
Арэн никогда раньше не испытывал такой нестерпимой головной боли. Еще до того, как открыть глаза, дасириец почувствовал ее – монотонные толчки во лбу, тяжелые и необратимые, словно разом звонили все колокола Храма всех богов. Вслед за ними пришли тошнота и головокружение. Стоило дасирийцу сделать робкую попытку подняться, как пища, неизвестно сколько пролежавшая в брюхе, зашевелилась. Он перевернулся, встал на четвереньки, не в силах даже глаза открыть, и немного отполз в сторону, прежде чем желудок окончательно взбунтовался и изверг содержимое. В ноздри ударил кисло-горький запах, от которого в висках забарабанила дробь частых острых ударов.
Так же, на ощупь, Арэн вернулся к месту, где лежал. В затылке саднило. Пальцы сами нашли больное место, наткнулись на громадную шишку. Она была щедро смазана чем-то липким, волосы слиплись и вязко тянулись за пальцами.
Арэн смутно помнил произошедшее. Прошло совсем немного времени, после того как Миара и Банрут в сопровождении северян скрылись в горе. Он устроился на мешковине неподалеку от входа, развел костерок: идущего из горы тепла было столько, что северяне скидывали теплые тулупы и шкурные накидки, но костер хрустел ветками и согревал дасирийцу душу. Арэн не собирался уходить до тех пор, пока не вернутся друзья. О том, что они могут и не вернуться, он сразу запретил себе думать.
«Вера, как сварливая жена, – любил говаривать отец, – она никогда не уходит, сколько ее ни гони».
Дасириец верил.
Позже к нему наведался ду-Даран. Купец принес бурдюк сливовой наливки из собственных запасов. Арэн не стал отказываться и пригубил из глиняной кружки, хоть пойло показалось ему на редкость кислым – если купец не солгал и его семейство вело торг вином из собственной винодельни, то дасириец с трудом представлял, кто бы стал пить такую мерзость, да еще и за деньги.
Таремец снова попытался склонить Арэна согласиться стать его личным телохранителем, зашел издалека и весьма мудрено, но дасириец без церемоний оборвал толстяка и напомнил, что ответ уже дал и менять его не собирается. Ду-Даран с досадой поморщился, от выражения его физиономии прокисло бы и молоко, но Арэн не собирался уступать. Совсем не дело наниматься в телохранители к купцу.
Только боги всевидящие знают, сколько бы еще просидел ду-Даран, если бы не староста. Впервые Арэн был так рад его видеть. Варай пришиб таремца тяжелым взглядом, и тот убрался, прихватив с собой бурдюк. Северянин молча достал кисет с табаком, набил трубку и смачно затянулся. Арэн положил на язык мятную палочку, пошевелил ветки в костре и вытянулся на мешковине, разглядывая, как ветер гонит по небу косматые облака.
Он задремал, а проснулся от громких криков и гула, от которого стонала и дрожала земля. Вскочил на ноги, осмотрелся и бросился обратно, туда, где между каменными деревьями поднималась серая стена пыли. Наверное, обдумай он происходящее и оцени собственные силы, не сдвинулся бы с места. Дасириец и раньше попадал в землетрясение, но никогда прежде кругом него земля не вставала дыбом. Впрочем, быть может, так ему только показалось.
Каменное крошево буквально пронизало воздух. Булыжники валились под самые ноги, норовили раскроить череп. Но самым страшным было зрелище подламывающихся каменных гигантов, когда те вздрагивали и с ужасным гулом начинали заваливаться на тропу.
Безумие поселилось в небольшом лагере. Животные взбесились и, не разбирая дороги, носились взад и вперед, пытаясь найти выход из смертельной ловушки. Кричали женщины и дети, срывали голоса мужики в тщетных попытках дозваться до своих родных. Арэн помнил, как налетел на женщину, которая прижимала к груди безвольное тело ребенка с окровавленной головой. Помнил, как каменная махина одним махом задавила несколько стоящих рядом обозов, отрезав путь к расщелине. Помнил, как под ней еще какое-то время стонали и охали старики. С ними была и Мудрая.
Арэн хватал всех, кто не мог идти, тянул на себе, передавал тем немногим мужчинам, которые оказались в состоянии действовать осознанно. Он стал мокрым от пота, руки почернели от пыли, глаза нестерпимо щипало. Он что есть силы кричал, призывая селян отходить дальше, вниз по тропе. После был новый толчок под ногами. Мир загремел, заскрежетал, застонал. Дасириец буквально волоком тащил сразу двоих чумазых ребятишек. Он успел бросить их в руки подоспевшему косматому мужику, когда в затылок что-то ударило – и мир надолго погрузился в безжизненную пустоту.
– …Господин, – рядом раздался знакомый голос Бьери. – Господин, я принесла поесть.
Арэн не стал вымучивать из себя фальшивую улыбку. Северянка ему нравилась, не хотелось обижать услужливую девушку ложью. Он кое-как собрался, перевернулся на другой бок и сел, опираясь ладонями, чтобы не упасть. Веки нехотя разомкнулись.
Кругом стояла ночь – тихая и безопасная.
В нескольких шагах, опустив колени на край сенника, сидела Бьери. В ее руках была миска, от которой шел ароматный запах бараньей похлебки.
– Спасибо, Бьери, – поблагодарил дасириец и потянулся за едой. Глиняная посудина обдала ладони теплом.
Девушка заново развела потухший костер. Огонь нехотя ожил, задобренный кусками сухих древесных грибов.
– Как твое здоровье, господин? Мы положили тебя отдельно, чтобы не потревожить твой сон. – Она выглядела взволнованной. – Я не мастерица в лекарских делах, но мать учила меня делать припарки из медвежьего жира и корней чернолиста. Я всегда держу горшочек про запас: на кухне постоянно что-то случается. Это хорошее средство, господин, проверенное.
– Спасибо, – только и смог проговорить Арэн. Голова все еще кружилась, но голод он действительно чувствовал – значит, не все так плохо.
Он выудил из миски кусок ребра с хорошими кусками мяса и обглодал до самой кости. Живот одобрительно заурчал, потребовал еще. Между тем Бьери занялась его головой. Ее пальцы работали легко и осторожно, и, даже когда она соскребала гребнем остатки старой мази и приводила в порядок его волосы, Арэн не почувствовал боли.
– Сколько осталось живых? – спросил он, когда миска опустела.
– Семь кулаков, – ответила девушка, снова присаживаясь возле него. Теперь, когда глаза дасирийца привыкли к темноте, он рассмотрел несколько свежих царапин на ее лбу и здоровенный, на полскулы, синяк. – Жена старосты и Мудрая – обеих камнями завалило.
Арэн с шумом выдохнул. Семь кулаков – чуть меньше четырех десятков людей. Неудивительно, что в лагере такая тишина.
– Камни закрыли путь в горы, – продолжила Бьери, и он увидел, как поникли ее плечи. – Теперь туда не пройти. А еще в земле открылись глубокие ямы. Отец говорит, что старосте нужно послать разведчиков, посмотреть, где можно обойти, но Варай и слышать никого не хочет: с бурдюком обнимается.
– Проверили обвал? Через него действительно не перебраться, не разобрать? И сколько мужчин взрослых осталось, Бьери? – Мысли в голове Арэна со скрипом, но начинали шевелиться.
– Не ходил никто, господин. Боязно. А мужчин… – Бьери призадумалась, – если со старостой и моим отцом, то два кулака наберется. Но мой отец не сможет помочь: его камнями сильно побило.
Девушка шмыгнула носом, как-то неуклюже вцепилась в юбку, потеребила мятые складки.
– Почтенный Эрб так плох? – осторожно спросил Арэн, чувствуя, что сует нос не в свое дело. Но девушка явно нуждалась в ободрении, а он не мог сделать вид, что не услышал.
– Мудрая могла бы его полечить… А сейчас только я осталась. А я ничего в этом не смыслю.
– Меня же выходила, – попытался приободрить ее Арэн.
Большую часть жизни он провел на войнах или мечом и кулаком отстаивая интересы своей семьи. За всем этим как-то не нашлось времени обучиться премудростям общения с женщинами. Раш при случае всегда насмехался над его скудными познаниями в этой премудрости и в шутку предлагал обращаться за советом к нему, если совсем прижмет. Обычно Арэн отбривал его насмешки и обещал взамен поучить названого брата премудростям битья физиономии. Правда, Раш и в этом был хорош. Да и много в чем еще. Иногда Арэн всерьез задумывался, так ли хорошо, как думает, знает человека, с которым обменялся кровью. Разве то, что нишан сам о себе рассказывал. И подчас это звучало так же насмешливо и нелепо, как его вечная байка про то, что его родила мать-морская пена.