Путь коротали молча. На всякий случай таремка заткнула иджальцу рот куском полотна, мысленно попросила у него прощения. Внутренности горы снова с необратимой яростью навалилась на нее. Миара чувствовала, будто сама жизнь вытекает сквозь поры в коже, но изо всех сил корчила из себя непробиваемую заморскую красавицу-воительницу. Кажется, северным мужчинам именно такой она нравилась больше всего. И именно такую Миару они готовы слушать.
Урт нес Банрута словно ребенка, хоть иджалец ненамного уступал ему в росте. Северянин приободрился, успокоенный тем, что боль в щеке стихла, начал поглядывать на Миару и, когда таремка ловила его взгляд, широко улыбался. Передних зубов у Урта было как минимум на три меньше положенного. Миара заставляла себя отвечать вежливой улыбкой, чтобы ненароком не спугнуть единственного своего бесстрашного союзника. Они зашли слишком далеко, и, если мужчина бросит ношу, ей придется остаться рядом с Банрутом и надеяться, что она вытянет его раньше, чем их сожрут летуны. Впрочем, тароны в этих местах – не единственные охочие до доброго свежего мяса.
Дойдя до развилки, Ярос замедлил шаг, остановился у каменного гребня, делившего коридор надвое. Мужчина прислушался, шикнул на остальных, чтобы не галдели.
– Идем, – шепотом скомандовал он, – только чтоб как мыши, а то все сгинем.
Змея из человеческих тел поползла в коридор, который вскоре стал опускаться все глубже и глубже. Каменные стены превратились в земляные, стало еще жарче. А воняло так, что хоть не дыши.
Шли долго, никуда не торопились и без надобности не разговаривали.
Как только Миаре начало казаться, что они и впрямь идут в самое нутро харстовой обители, Ярос снова остановился. Они оказались в свободной пещере. Даже света двух факелов не хватило, чтобы осветить ее хоть на треть.
– Там, – шепнул Ярос, кивком указывая на темный лаз в стене.
Вообще, лазов было по меньшей мере четыре – и это только те, что удалось рассмотреть в неверном свете.
Сказать, что здесь воняло мертвечиной, – значит, не сказать ничего. Миара подумала, что если бы ее с головой засунули в свежую могилу, то и там бы дышалось легче. Недавно все они намотали на лица тряпки, надеясь, что хоть так уберегут себя от густого зловония. Но особенной пользы ухищрение не принесло.
Миара, все время прислушиваясь, вошла в коридор, попросила Яроса посветить. Внутри стены будто царапали огромные кошки с железными когтями – на земляных стенах остались широкие борозды.
– Вам не кажется, что его вырыли? – ради проформы спросила таремка.
– Все верно, – подтвердил Дорф. Его брови встретились у переносицы, собравшись единой косматой линией. – Прям под нашим носом, чтоб им пусто было.
– Да у людоедов в голове с орех мозгов, – прошептал кто-то.
– Не иначе есть кто-то над ними, – ответили ему. – Нужно поглядеть, откуда хоть рыли.
Послышался звук плевка.
– Откуда они приходят, мы и без того знаем, – сказал Дорф. – А вот куда идут… – Он опустил факел под ноги, высматривая следы. Искать их не пришлось. Земля тут была утоптана множеством ног, но направлялись они все в одну сторону. Но в два соседних лаза.
– Надо думать, так они идут в ваши земли, – сказала Миара.
– Надобно выбрать, в какой двинемся, – почесал бороду Дорф и посмотрел на таремку. Та лишь плечами пожала, предоставляя северянину самому принять решение. Воняло тут везде одинаково, оба туннеля казались просторными, а пол в них основательно утоптанным.
Выбор сделал Ярос – шагнул в правый туннель.
– Матушка всегда сказывала: коли не можешь выбрать направление, ступай с правой руки, – пояснил он.
– Прям им в самый зад и ударим, – негромко хохотнули северяне, обмениваясь бранными словечками и грозя поиметь шарашей во все срамные места.
– Идем тогда, братья, покажем тварям шараяновым, чего стоит десяток северян против сотни ее выродков, – с лихой удалью зазвал своих Дорф.
Он зажег новый факел, свет полыхнул ярче и заставил тьму жаться по углам.
Арэн
Арэн сам проследил за тем, как селяне обустроятся на берегу. Свободолюбивый ветер резвился вволю, будоража волны и редкие деревца на вершине утеса. Дасирииец вышвырнул из головы мысли о том, что приводить людей на берег, вероятно, было слишком поспешным и необдуманным решением. Но, как бы там ни было, он взял на себя ответственность за всех них и, пока нет достойного преемника, будет поступать так, как сочтет нужным.
Под ребрами зашевелилось воспоминание годичной давности, но еще болезненное, как свежая рана.
Бунт, который подняли несколько обожравшихся землевладельцев, пришлось усмирять мечом. Сперва Арэн, как новый хозяин Небесного щита, обезглавил смутьянов-землевладельцев, а потом забрал по одному ребенку из каждой крестьянской семьи, которая пошла за своими хозяевами. Дети остались рабами в замке, и, хоть обращались с ними хорошо, участь их была незавидной: в Дасирии никогда не становились свободными те, кто носил клеймо раба, и их собственные дети, и дети их детей. В назидание за то, что подняли руку против единственного владыки над всеми землями, над которыми реял стяг Арэна из рода Шаам! – так распорядился дасириец. Он знал, что принял жестокое решение, но земля, много лет не знавшая хозяйской руки, требовала жестокого же правления. Арэн слышал, что за глаза его давно называют Арэн Кровавый, презирал себя за то, что его имя порождает в сердцах людей презрение и страх, но продолжал насаждать свои порядки. Уезжая их дома, обрадованный, что снова окажется в кругу друзей, дасириец рассчитывал ненадолго скрыться от неприятного прозвища. Так и случилось, только теперь на его шее висела горстка обездоленных людей, о которых следовало позаботиться. Никто не просил Арэна взваливать на себя такую ношу, но он не умел поступать иначе. Благородство – слишком дорогая роскошь, любил говорить Раш. Арэн только теперь осознал, как сильно завидовал нишану и боялся признаться в этом даже себе самому.
– Проверьте, чтобы очистили потолки, как бы кого не пришибло, – распорядился дасириец. – И не шумите, ради всех богов.
Дети, кто постарше, занялись обустройством пещер, а заодно взяли на себя присмотр за малышней, мужчины наспех собирали в мешки песок и стягивали его ко входу. Тех немногих овец, что уцелели, пришлось прирезать, и теперь женщины потрошили туши, благо что осталось два мешка с солью, чтобы переложить мясо. Шкуры расстилали тут же на берегу, чтоб их подсушило скудное солнце.
– Нужно ехать, – поторапливал Арэн мужчин.
Солнце давно перевалило за полдень. Дасириец поднял ладонь, всматриваясь в расстояние между горизонтом и солнцем, которое изредка выглядывало из-за туч. Еще не скоро до заката, но Арэн предпочитал не засиживаться. Он все же решился выбраться в разведку. Тревожное затишье немного приободрило выживших, но в то же время оставило на их лицах печать постоянной тревоги. Неопределенность угнетала, еще сильнее усугубляя боль от понесенных утрат. Люди, и без того загнанные в угол, опасались каждой тени, каждого резкого движения в лесу или громкого звука. Все чаще звучали разговоры, чтобы возвратиться в Яркию. Особенно резонными они звучали в свете того, что с юга так ни разу и не поднялся черный дым от пожарища. Доберись шараши до деревни – обязательно бы подпалили. Но горизонт оставался чистым.
Северяне, двое из четырех, которые вызвались поехать с Арэном, простились с женами, поцеловали детишек и взобрались на лошадей. Животные тянули головы, прижимали уши и пятились.
– Зверя чуют, – сказал один из мужиков. – Приглядывайте за женщинами.
Слова предназначались тем троим мужчинам, которых дасириец, несмотря на все протесты, заставил остаться и присматривать за лагерем. Как человек, видевший всякое, он никогда не оставлял свой дом без защиты и охраны. Теперь вся его «армия» состояла из семерых крестьян, и лишь у одного из них был меч, да и тот бронзовый и наспех заточенный. Арэн предложил мужчинам взять что-то из своего уцелевшего снаряжения, но те поспешили отказаться, мол, не учены, с вилами и острогами сподручнее. Дасириец не спорил: даже смертоносный клинок требовал сноровки и умелой руки.
Выехали.
Погода сжалилась, мороз утих, а снег постепенно превратился в мелкий надоедливый дождь. Очень скоро по волосам всех пятерых стекали мелкие ручейки. Северяне отплевывались, ругались; лошадей все чаще приходилось пускать шагом, так сильно вязли копыта в раскисшем снегу.
– Тихо, словно в могиле, – сказал бородач, ехавший по правую руку Арэна. – Какого рожна премся в глотку к тварям, господин?
– Потому что мне тоже не нравится затишье, – отвечал дасириец. – И я предпочитаю собственными глазами увидеть его причину. Если шараши не стали жечь домов, значит, не хотят себя выдать. Мне это не нравится. Не слишком-то похоже на поведение безмозглых тварей, знающих лишь голос своего голода.
– Верно говоришь, – поддержал тот, чей лоб едва ли не в половину посинел от расползшегося кровоподтека. – Хоть знать будем, чего на уме у Шараяновых отродий.
– А мне за бабу мою тревожно и дите, – отозвался кто-то из ехавших позади. – А ну как море рассердится? Без спроса попортили овечьей кровью морские владения Изначального.
– Не кликал бы беду, Олаф! – прикрикнул на односельчанина «синий лоб».
– Помолчали бы вы все. И так, как на ладони, так еще ветер вашу болтовню разнесет. – Арэн остановил коня, приподнялся в стременах, разглядывая путь впереди: только мелкий дождь да неповоротливые тучи.
Еще какое-то время ехали дальше, стараясь держаться кучно. Арэну казалось, что они уже достаточно далеко от побережья: как бы там ни было, а дасирийцу не хотелось надолго оставлять без присмотра женщин и малышню.
Дорогу перегородил земляной холм. Арэн помнил его. Здесь еще несколько дней назад лежал снег и сани прошли без труда. Теперь даже куцая насыпь казалась неприступной: талый снег мешался с землей, студенистая жижа пузырилась под припустившим дождем.