– Что? – только и смогла спросить девушка.
Госпожа Хелда подмигнула ей, будто старинной подруге, и выскользнула прочь. Она не стала утруждать себя и закрывать дверь, та сама закрылась, проводив странную гостью печальным скрипом.
Прошло немало времени, прежде чем Хани справилась с собой и сумела сделать хотя бы шаг. Ее лихорадило: руки и ноги мелко дрожали, голова кружилась.
После тщетных попыток совладать со слабостью Хани не устояла ногах и упала, больно ударившись головой. Ее тело сковала судорога: она то выгибалась дугой, то складывалась пополам. Будто в самом деле превратилась в марионетку из балагана, которую дергал за ниточки неумеха-кукловод.
До кровати северянка добралась ползком. Едва забравшись на постель, укрылась с головой, свернулась клубком, чтобы скорее согреться. На нее свалилась внезапная сокрушительная слабость. Казалось, если на мгновение не прикрыть глаза, не дать отдых вспухшим векам, – мир перевернется и солнце покатится вспять.
Спать.
Заснуть и прогнать все воспоминания о ночной гостье, а вместе с ними и зарожденный ее словами страх.
– …Скальд милостивый, да сколько тебя можно будить, девчонка!
Хани брыкнулась, будто на нее вылили кувшин ледяной воды, вскочила, опираясь на руки, и сонным взглядом осмотрелась.
«Не может быть, я ведь только-только закрыла глаза», – было первой связной мыслью. В следующее мгновение Тора чуть не силой выволокла ее из постели, всучила аккуратно сложенный тканевой сверток и велела идти за ней. Хани не посмела спорить.
Они миновали несколько пролетов вниз, свернули в одну из арок. Почти все место в комнате, где они оказались, занимал круглый бассейн, до краев наполненный водой. Тора велела раздеваться и привести себя в порядок. Хани снова исполнила приказы. Вода в бассейне оказалась ледяной, тело отказывалось поддаваться добровольной пытке холодом, но взгляд фергайры был еще холоднее, и северянка, зажмурившись, нырнула.
Вода обняла ее, сомкнулась над головой, обожгла ледяным холодом. Хани едва хватило сил, чтоб вынырнуть и шумно вдохнуть полной грудью. В следующее мгновение кто-то властно схватил ее за волосы на макушке и с силой затолкал обратно под воду. От неожиданности северянка даже вздохнуть не успела. Легкие почти сразу отозвались жгучей болью, требуя притока воздуха. Внутри все заледенело, в горло словно вколотили стержень из векового кельхеймского льда: как ни старайся – его не вынуть и не протолкнуть дальше.
Может, фергайры решили избавиться от нее? Тихо и мирно даровать легкую смерть. В воспоминаниях невольно замаячили образы из детства: изо дня в день с рассветом мать выводила ее к озеру и заставляла заходить в воду по самую макушку. Но Хани никогда не замерзала так, как сейчас. Однажды, в ответ на ее по-детски наивный вопрос «зачем?», мать сказала, что холодные воды Севера смывают даже самые тяжкие грехи.
Когда рука перестала удерживать ее под водой, Хани вынырнула, судорожно и жадно глотая воздух. Тора продолжала стоять у края бассейна и смотрела на нее странно холодными глазами.
Убедив себя, что ей вынесен молчаливый приговор, Хани перестала сопротивляться. Тело и разум приняли свою участь. Не к ней ли она готовила себя, пока нужда гоняла их с Роком по заснеженным просторам Кельхейма?
Вода стала материнским лоном. Она приняла сговорчивое тело в свое чрево, окружила плотным коконом, заботливо спрятала от внешнего мира. Теперь, когда кожа привыкла к холоду, он уже не ранил, а приносил расслабление. Хани даже почудилось, что она согрелась.
Спина мягко коснулась дна бассейна, в теле появилась ни на что не похожая слабость.
Сердце стало стучать медленнее.
Все правильно, так и должно быть.
Судьба шла за ней по пятам с самого пожарища, в которое превратился родной дом. Она знала, что ей суждено было погибнуть там, вместе со всеми. Стать еще одной горстью пепла или угодить в желудок к шарашу. Какая, в общем-то, разница?
Как странно, что перед смертью в памяти настойчиво вертятся не образы матери и отца, не лица братьев, не моменты счастья, которых было не то чтобы много. Почему в миг между последним и предпоследним вздохами она думает о словах, которые Торхейм остервенело выкрикивал ей в лицо? Что же такое он говорил?
А потом вода прогнала ее. Хани была готова поклясться Скальдом, что почувствовала толчок откуда-то изнутри – и, вторивший ему в унисон, толчок снаружи.
– Хватит плескаться, не время сейчас, – было первым, что она услышала.
Откуда тут взялась старая горбунья? Рядом с нею рослая тетка казалась немощным ничтожеством. Странно, как все переменилось. Еще накануне она так тепло раскрыла объятия и так искренне уговаривала ее бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. А сейчас смотрит, как надзирательница, готовая в любую минуту вцепиться ей в глотку, если вздумает сделать хоть один неверный шаг.
Хани выбралась из бассейна, досуха вытерлась куском шерсти и взяла из рук горбуньи одежду – нижнюю юбку, тонкую рубашку и платье из тонкой шерсти. По вороту платья, вышитые умелой рукой мастерицы, вились рунические орнаменты.
Суровый взгляд горбуньи удерживал от множества родившихся вопросов. Все еще босая, но хотя бы одетая, Хани последовала за ними. Снова лестница и долгий переход между этажами. Одна комната, полная дверей, еще одна, и снова лестницы, снова подъем к пику, туда, где полыхает огнем Ярость севера. Северянка сразу поняла, что они идут в тот самый зал с хрустальным алтарем. Поняла и снова вспомнила ночную незнакомку.
– Что происходит? – рискнула спросить молчаливую тетку.
– Узнаешь, когда надо, – коротко и сухо ответила та.
Когда Хани сбилась, в какую по счету дверь заводит ее фергайра, они вошли в небольшой зал. Внутри было светло. Пол, выложенный белым мрамором, сверкал зеркальной гладкостью, воздух трещал, как в грозу, а в центре, вокруг хрустального алтаря, стояли фергайры.
И все глаза смотрели на Хани.
– Фергайры, Скальд решил дать нам еще одно испытание, – проскрипела горбунья Ванда, и многократное «да» поддержало ее. – Подойди-ка сюда, Хашана.
Она повиновалась. Не сводя глаз с Ванды, боясь, что если перестанет смотреть на нее, то все станет туманом и она снова (в который уж раз за сегодня) проснется. Невозможно, как такая коротышка может быть настолько значительной, что рядом с ней даже стоять невозможно, будто что-то изо всех сил давит на плечи, заставляет ссутулиться и вжать голову в плечи.
Может и к лучшему узнать сейчас, что она до сих пор спит? Или лежит на дне ледяного бассейна и в сладкой неге неведения отходит в мертвые чертоги? Но почему тогда так громко и тревожно грохочет сердце?
– Перестань глядеть, как овца на заклание, – прикрикнула Ванда, и Хани очнулась. – Ты – наследница Кромаха, а не нищенка на паперти. На колени.
Фергайра выразительно глянула на пол, ее выцветшие глаза выражали нетерпение. Кто-то прикрикнул на Хани за нерасторопность. Девушка опустилась перед ней, протянула ладони, стыдясь дрожащих пальцев. Ванде подали белую палку: лента из слов скользила по дереву, навеки высеченная резцом мастера.
– Ладонями вверх, – приказала самая старая колдунья Белого шпиля и, как только Хани выполнила приказ, нанесла первый удар.
Девушка едва сдержалась, чтоб не закричать. Откуда только взялась в немощном теле такая нечеловеческая сила. Дерево хлестко прошлось по тонкой коже ладоней, оставив по себе яркий багряный след.
– Этим ударом я называю тебя истинной Белой сьерой Кельхейма. Помни, кто сделал тебя той, кто ты есть. И если вздумаешь повернуть против – каждый удар вернется сторицей, ибо такова наша справедливость, – прочти зловеще сказала Ванда, и сестры хором повторили ее слова.
Палка поднималась и опускалась, звуки ударов вторгались в сознание за миг до того, как в него вкручивалась новая вспышка боли. Пытка длилась до тех пор, пока ладони Хани вконец не утратили чувствительность. Сперва кожа вспухла, потом лопнула сразу в нескольких местах. С каждым новым ударом из-под палки летели алые брызги, странным подобием узора падали на ткань и просачивались до самой кожи. На губах появился привкус крови. Северянка все-таки дала волю слезам, но не крику. Горячая влага потекла по щекам, одновременно облегчая страдание и добавляя к пытке вкус соли и стыда. Разве не должна наследница Кромаха с честью и смехом выдерживать все испытания? Кто бы подсказал, какую часть себя нужно сломать, чтобы научиться терпеть?
– Кто ты такая? – спросила Ванда перед тем, как ударить в очередной раз.
– Хашана.
Палка с утроенной силой опустилась на ладони. Хани закусила губу, чтобы не кричать, хоть знала – следующий такой удар она встретит позорным криком.
– Кто ты такая? – повторила вопрос горбунья.
– Белая сьера Кельхейма, – ответила Хани. Разве не это хотят от нее услышать?
– Запомни это хорошенько, девочка. – Ванда передала палку Торе, даже не скрывая, что посвящение принесло ей истинное наслаждение. – Знаешь ли ты, Белая сьера, какой должна быть настоящая правительница Севера?
– Я должна быть сильной и противостоять всему, что пошлет мне судьба, – сказала Хани слова, что назойливо вертелись в голове, пока палка опускалась на ладони. Посвящение было тайной, никто не знал, как оно совершается и откуда в сердце рождаются слова. Говорили лишь, что они идут от самого Скальда, и у каждого сьера – они свои. – Я буду помнить всех: кто помогал, кто подавал руку помощи и меч, кто бил в спину и проклинал. Я воздам по заслугам каждому.
– Хорошо. – Лицо старой фергайры, размытое пеленой слез Хани, смягчилось. – Встань, Белая сьера, и подотри сопли – Владычицы севера никогда не ревут, если есть хоть одни глаза, которые могут стать тому свидетелем.
Северянка кивнула, но подходящих слов в ответ не нашла. Хвала Скальду, они и не требовались. Каждая фергайра по очереди назвала ее Белой сьерой и дала наставление. Толстая Ботта велела никогда не опускать рук, как бы сильно ни колотила ее палка богов. Задумчивая Тира пожелала оставаться об руку с надеждой, даже если Скальду будет угодно больше никогда ей не улыбаться. Фоира наставляла жить без оглядки на зло и добро и вершить по справедливости. Всегда улыбчивая Ниара наказала не бросать в тяжкой хвори ни врага, ни друга. Много всего услышала Хани, слова сплелись в единую песню, которую, девушка знала это, ей никогда не забыть.