Талиг. Оллария400 год К.С. 17-й день Весенних Молний
1
Катарина кормила голубей, те толкались и дрались, особенно усердствовал один переливчатый. Робер не выдержал, поднял камушек, бросил, попал. Переливчатый невежа взмахнул крыльями и тяжело отпорхнул. Катари слабо улыбнулась.
– Ты и здесь пытаешься быть справедливым.
– Не люблю мародеров, – признался Иноходец, – а этот, ко всему, дурно обращается с дамами.
– Не все дамы стоят того, чтобы их защищать. – Сестра чуть прикусила губу: вспомнила что-то паршивое.
– Дело не в дамах. – Эпинэ всмотрелся в бледное личико. Врач не зря тревожился: девочке следовало себя поберечь. – Как назвать мужчину, поднявшего руку на женщину?
– Голубем, – подсказала королева Талига, – только без крыльев… Робер, пойми наконец, юбки и длинные волосы не превращают нас в ангелов. Не будь некоторых женщин, не было бы и бед, которые они принесли. Иногда мне кажется, что все зло от женщин… Я не о мужском вожделении, тут мы с вами равны.
– Тогда о чем?
– О… неестественном. Женщина создана любить, верить, ждать, встречать… И еще прощать. Своих мужчин, своих детей. Если она захочет большего, то станет чумой. Алиса стала, и твоя тетка Маран… Карваль наказал ее вместе с мужем и был прав.
– Катари!
– Я тебя пугаю? – Голубые, полные неба и слез глаза – и страшные, горькие слова. – Я сама себя боюсь, но, начав думать, трудно остановиться. Если б тетка Маран не захотела украсть твой титул, ничего бы не случилось. Ты бы договорился с Савиньяками, в Эпинэ не послали бы войска, они бы не изменили…
– Забыла, что творили Манрики?
– Рокэ загнал бы фламинго назад, в тессорию, а Генри Рокслей никогда бы не предал Фердинанда при Алве. Никто бы не предал.
Может, и так, но подлости, не совершенные из страха или невозможности, все равно повисают на шее. Просто их никто не видит, кроме Леворукого, а тот смотрит и смеется.
Прошумели крылья – вернулся переливчатый. Теперь он ухаживал. Распустив хвост и раздувшись, паскудник увивался за одной из тех голу́бок, которых только что распихивал ради хлебных крошек. Птицы как люди, люди как птицы…
– Почему ты решила, что я сговорился бы с Савиньяками?
– Но… ты ведь приехал по приглашению Лионеля.
– Я?! – не понял Робер. – С чего ты взяла?!
– Ты говорил… – растерялась Катарина, – говорил, что встретился бы с Арлеттой, но помешали драгуны. Извини.
– За что? – Робер притянул сестру к себе. А может, взять да и рассказать? Про письмо, которое не писали ни дед, ни Жозина, про золотых всадников, ставшую огнем Лауренсию, щербатую девчонку на дороге… С ума сошел! Катарине скоро рожать.
– Ты не жил при дворе, – мягкие волосы щекочут щеку, словно на плече устроился Клемент, – ты говоришь только то, что говоришь, а я слышу то… чего нет. Я стала уродом, и винить мне в этом некого. Только себя и… Неважно!
– Важно.
– Хорошо, я расскажу, – пообещала она. – Когда-нибудь… кончится война. Я стану святой сестрой, ты – настоящим маршалом. Боевым, в шрамах и орденах. Мы сядем под акациями, и я все-все расскажу. Уже не о себе, о дурочке, которая взяла чужое и попалась…
– Согласен. – В монастыре Катари делать нечего, но пусть сперва родит. – А пока объясни, с чего ты вообразила про Савиньяков… Что я с ними договорюсь. Должен же я знать, как… слышат в столицах.
– Умер Дорак, – послушно начала Катари, – человек, который, как вы думали, хотел убить Альдо. Больше покушений не было, вы спокойно уехали в Алат. Ты считал, что твои друзья в безопасности, ведь Раканов не трогали четыреста лет. Не знаю почему, но не трогали…
Не трогали талигойцы, не прогоняли эсперадоры, не покупали гоганы и торквинианцы, а потом навалилось все и сразу. Вот что нужно понять! Или уже не нужно?
– Удравших в Агарис и в самом деле не трогали. – Как странно рассказывать о мертвом городе и мертвом прошлом. – Попав туда, мы становились ходячими покойниками… Кому мы такие были опасны?
Катари шевельнулась – кивнула. Как по-разному обнимаешь женщин. Благоговея, как Мэллит, смея и гордясь, как Марианну, и так… Прижимая не тело к телу, а к душе душу.
– При Сильвестре военным Колиньяры и Манрики мешали больше, чем мятежники. – Робер уже не спрашивал, но сестра продолжала отвечать. Как девочка ментору, только девочки таких вещей не знают. – Лионель после смерти отца пошел за Рокэ, потом они встали рядом… Эти двое все делали по-своему. Вспомни – Эгмонта убили так, что Надор остался за Окделлами, а вас отпускали, только вы не поняли… Робер, почему вы не ушли от Ренквахи, почему вы все не ушли?!
– Из-за Кавендиша. И потом, в такую… милость трудно поверить.
– Если не знать Рокэ… герцога Алва. Он ведь и потом… отпустил тебя… И дважды – Окделла.
– Твоих братьев он не пощадил.
– И вместе с ними убил следствие. Алва и Савиньяк не давали Манрикам и Колиньярам дорваться до вашего наследства. После смерти Сильвестра временщики попытались получить все. У меня не осталось выбора: я вызвала Рокэ, а он опоздал… Из-за Рокслея. И из-за Маранов…
Просто. Даже не просто, очевидно! Можно было и самому сообразить, что Ворон и олени – одно, медведи с фламинго – другое. Чего удивляться, что Савиньяки протянули руку, а Райнштайнер… Райнштайнер не собирался выдавать последнего Эпинэ временщикам, только Никола и Мараны всем спутали карты.
– И ты еще говоришь, что женщины не думают! Я же все это знал и ни кошки не понимал. Не видел, что ветер переменился…
– Ты вернулся, значит, почувствовал. Мы часто делаем, что нужно, не успев подумать, вроде бы не понимая… И хорошо, иначе можно струсить и… не сделать. Давай немного походим.
– Если тебе можно.
– Можно. Брат Анджело – не акушер, но те, кого он приводит, обещают, что маленький постучит между шестнадцатым и двадцатым Летних Скал. Только я… я хочу, чтобы это было раньше.
Мишель родился двенадцатого… Совпадение или недожившие возвращаются к тем, кто помнит? Пошли хоть кто-нибудь ребенку, который родится под теми же звездами, что и брат, добрую судьбу. Без войн, без Кавендишей… Эпинэ поднялся и подал сестре руку:
– Мне тоже захотелось пройтись. Хотя бы до фонтана.
– В Большом саду должны зацвести маки. Я хочу их увидеть. Пойдем туда.
– Как скажешь.
2
Они двинулись так медленно, что голуби и не подумали взлетать. Только переливчатый прекратил урчать и раздуваться, став почти изящным, и отбежал. Рисковать ради дамы он соглашался еще меньше, чем ради еды.
– Никогда не была голубкой, – тихо сказала сестра. – Глупой, жестокой, трусливой была, не отмолить, но дутыши мне никогда не нравились. Разрядиться и крутиться на месте, как же это глупо! Прости… я не хотела обижать мертвого…
– Ты могла вспомнить и худшее. Катари, я больше не жалею об Альдо, после Фердинанда не получается. Вот за Матильду мне страшно.
– Мне тоже, хотя я ее не знала.
– Они с Альдо спасли мне жизнь. Два раза. И Ворон тоже два раза… я должен четыре жизни, а у меня только одна.
– Если ты отдашь ее Талигу, то с Алвой расплатишься. – Катари оглянулась, и Робер тут же услышал хруст гравия. – Твой капитан.
– Ты хотела сказать, твой барон и член твоего совета?
– Карваль умрет капитаном Эпинэ. Он верен только тебе, по-настоящему верен… Я подожду в беседке, не хочу вам мешать. Нет, это глупо, я все-таки регент.
– Надеюсь, что Карваль умрет маршалом Талига. Мы быстро поговорим и пойдем смотреть маки.
Будь промедление смерти подобно, Никола уже б разгребал беду, а за монсеньором примчался бы Дювье. Да и нет сейчас в Олларии ничего столь тонкого, что грозит порваться. Тихо, солнечно и непривычно, не то что за Кольцом. Алва не пустит беду сюда, к Катари и сыну…
– Ваше величество, – если Карваль считает нужным преклонить колено, он его преклоняет, – разрешите сказать несколько слов маршалу Эпинэ.
– Чуть позже, барон. Давайте дойдем до беседки. Я немного отдохну, а вы с кузеном обсудите ваши дела.
– Ваше величество…
– Не надо… Здесь не надо. Мы ведь могли стать родичами, будь у меня или у Робера сестра… И если б все пошло иначе.
Карваль не ответил – онемел. Зрелище было настолько неимоверным, что Эпинэ не выдержал – расхохотался. Чувствуя себя свиньей, не желая обидеть ни сестру, ни Никола, но уж больно опешивший коротышка не походил на себя, всегда знающего, как надо и кто прав.
– Вдовы любят мечтать о чужом счастье, – извинилась за ржущего дурака Катари, – что нам еще остается? А вы… Вы мне не можете быть чужим. Вы из моей Ариго, нас в Олларии очень мало, но это не самое важное… Я благодарна вам потому, что Робер жив. Он себя не бережет, это делаете Создатель и вы.
– Вы… Ваше величество преувеличивает мои заслуги.
– Робер, разве я преувеличиваю?
– Ничуть. Без Никола я лежал бы в лесу Святой Мартины с пулей в спине, хотя Шуэз был прав.
– Робер!..
– Я знаю, что говорю. Если б не я, ничего бы не случилось.
– Не ты. – Катари остановилась, позабыв, что они не одни. – Не смей на себя клеветать! На себя и на тех, кто был с тобой. Виноваты другие… Твой дед, мои братья, из-за которых… которые…
– Катари, они все мертвы!
– Братья мертвы… Колиньяры – нет, и Штанцлер нет… Не понимаю… Не представляю, как я могла его отпустить?! Рокэ не знал, но я! Я же все знала и поверила, что он уедет, навсегда… А ему было мало здешних пожаров, он поджег еще и наши дома. И теперь… Я опять его выпустила… Сама! Не понимаю почему… В Багерлее мне было спокойней, чем во дворце, я сделала все, что могла, и просто ждала… В тюрьме не страшно, страшно на троне, и все-таки я не сумела оставить там старика… Не из-за него, из-за тех, кто не вышел!.. Фердинанд, Ангелика Гогенлоэ… Она вела меня к алтарю…
– Успокойся, тебе вредно.
– Знаю… Робер, пойми, ты ни в чем не виноват! Мишель говорил, что дед посылает вас на барьер, и вы идете… Лошадь не может отказаться!
– Может. – Но для этого нужно быть Моро. – Успокойся… Пожалуйста, успокойся. Мы не одни.
– Да… Барон Карваль, прошу меня извинить. У вас срочное дело?
– Оно ждет. Ваше величество, позвольте вас оставить.
– Нет… Мои… воспоминания не должны мешать делу. К сожалению, в моем положении они неизбежны. Еще раз прошу извинить мою вспышку… Это оборотная сторона доверия, при чужих я не забываюсь. Этому я все же научилась.
– Я счастлив служить вашему величеству.
– Робер, объясни… барону, что мне служить не нужно. Мне ничего не нужно, только будьте живы… Пожалуйста… Если хотите, чтобы мне было хорошо, не позволяйте себя убивать и обманывать… Робер, займись делом, я жду тебя в беседке.
3
Иноходец никогда не отличался особой чуткостью, но то, что Катари надо побыть одной, понял. Подхватив Карваля под руку и заставив его отвернуться от удаляющейся фигурки, Эпинэ повел генерала вокруг фонтана, вспомнив, что именно здесь объяснялся с Айрис, только они пришли сюда другой дорогой.
– Ее величество очень расстроена, – пробормотал Никола. – Мне не следовало вас искать.
– Ты меня уже нашел, а Катари не может все держать в себе. Не забывай, она тоже южанка… Что-то срочное?
– Нет. Прибыл курьер. К нам идут три обоза, во второй день Летних Скал их надлежит встречать на Урготском тракте у Кольца. Графиня Савиньяк прибывает в Олларию двадцать второго Весенних Молний. Проэмперадор Эпинэ прислал вам письмо. Я знал, что вы у ее величества, и решил его передать.
– Передавайте. Выходит, на курьеров и графинь чумные меры не распространяются…
– Граф Валмон, рэй Эчеверрия и маршал Дьегаррон вправе подписывать пропуска, – напомнил Карваль, и Робер почувствовал себя болваном. Слишком много говорившим с Эрвином и слишком мало читающим бумаги.
– Я – болван, – не стал скрывать свое открытие Иноходец, распечатывая письмо. Карваль тактично промолчал и бестактно повернулся к беседке. Чего доброго, задумался о женитьбе… А ведь сестра заметила главное – маленький генерал сделает свою баронессу счастливей любой королевы. Если, разумеется, женится по любви.
– А вам никто не пишет? – зачем-то спросил Эпинэ, вскрывая письмо.
– Нет, монсеньор. Зачем?
А зачем все пишут? Либо по делу, либо желая напомнить о себе, сказать недосказанное, пожаловаться, попросить, объясниться…
«Герцог Эпинэ, – почерк Проэмперадора, несмотря на все хворости, оставался четким, – мой сын и наследник считает, что намеков Вы не понимаете, поэтому намеков не будет. Проведенное расследование убедительно показало, что лично Вы не несете ответственности за события минувшей осени. Мятеж был подготовлен с двух сторон. Подстрекаемым родственниками губернатором Сабве и скрывавшимся у доверенных лиц вашего деда Августом Штанцлером.
Ваше появление нарушило планы заговорщиков и вынудило их выступить раньше, чем они намеревались.
Ваше участие в дальнейших событиях было неизбежным, но я не возьмусь ставить Вам это в упрек. Закон – слепая змея, ползущая прямо и пожирающая все, что попадается по пути, но здравый смысл и интересы Талига не позволяют отдавать ей всех, кого она готова пожрать. Скармливать закону Вас не намерен никто из известных мне регентов Талига, один из коих просил справиться о судьбе некоего полумориска золотисто-рыжей масти.
Я же уведомляю Вас, что принял на себя управление Вашими владениями. Земли герцогов Эпинэ способны приносить существенный доход, но находятся в плачевном состоянии. Чтобы исправить положение, требуются серьезные вложения в течение четырех или пяти лет. Я располагаю требуемыми средствами и письменным ручательством герцога Алва и графини Савиньяк, обязующихся в случае необходимости возместить мои расходы. Первый отчет о состоянии дел и разумную денежную сумму Вы получите не позднее месяца Летних Волн.
К сожалению, состояние здоровья и обилие текущих дел не позволяют мне присутствовать при столь знаменательном событии, как разрешение от бремени Ее Величества. Рискуя превысить свои полномочия, настоятельно советую Вам к этому времени ограничить свободу передвижений графа Штанцлера и передать означенного графа в руки правосудия по первому требованию следующего регента. Надеюсь также, что Вы в полной мере обеспечите безопасность и удобства выехавшей в Олларию графине Савиньяк.
Бертрам, граф Валмон,
Проэмперадор Эпинэ волей регента Талига Ее Величества Катарины».
– Никола. – Леворукий бы побрал Ворона с его ручательством, но сомневаться в том, что Алва опять протянул руку, не приходится! Валмон мог выдумать все, кроме вопроса про Дракко, но неужели Ворон не нашел времени для письма Катари?!
– Неприятности, монсеньор?
– Наоборот. Валмон взялся обустраивать мои владения. Под поручительство маршала Алва и графини Савиньяк.
– Это прекрасно.
– Это прежде всего стыдно, но кривляться я не стану. Самому мне не справиться, а людям надо как-то жить.
– В этом нет ничего стыдного, монсеньор. Эпинэ пришла в упадок не по вашей вине.
– По вине деда, но Алва и Савиньяк платить за нас не обязаны.
– Монсеньор…
– Я согласен принять помощь, так что обсуждать тут нечего.
– Как скажете, монсеньор. – Капитан Карваль был более обидчив, чем барон и генерал. Что же будет, когда он станет маршалом?
– Никола, граф Валмон советует не спускать глаз со Штанцлера. Похоже, «гуся» вернут в Багерлее при первой же возможности. Проследите, чтобы он никуда не делся.
– Монсеньор, это просто. Штанцлер не выходит из особняка герцога Окделла.
– И все равно позаботьтесь, чтобы «гусь», в предчувствии неприятностей от нового регента, никуда не «улетел». Зря вы тогда меня удержали… Я про Шарли.
– Примите мои извинения, монсеньор. Я считал графа Штанцлера нашим союзником. Теперь я придерживаюсь другого мнения, но лучше, если его будут судить согласно закону.
– Иногда мне кажется, что вы – ноймар. В каком состоянии дом Савиньяков?
– Особого ущерба зданию не нанесли, но ценности вывезли. Я видел в кабинете Мевена кресла с оленями…
– Они принадлежали Лионелю, когда он командовал дворцовой охраной. Постарайтесь привести особняк в порядок. Графиня знает, что у нас творилось, но надо сделать все возможное.
– Разумеется, монсеньор. Я могу идти?
– Да. – Сказать Катари, что Алва жив и здоров, или ограничиться приездом Арлетты? Наверное, так будет лучше. Женщины слишком долго помнят неподаренные розы…