Талиг. Окрестности леса Святой Мартины.Акона
400 год К. С. 22-й день Осенних Ветров
1
Лошадь Валмона впечатляла. Несведущий бы счел, что Проэмперадор Юга взгромоздился на отожравшегося и отмытого обозного битюга, но Робер сразу понял: перед ним — настоящий рыцарский конь. Предки громадины таскали на себе не только наездников, но и десятки пессан железа, потомку достался только всадник, зато какой! Бертрам казался вздумавшим проехаться монументом.
— Да, — изрек монумент, проследив взгляд Эпинэ, — я внушителен. Итак, маршал, нам предстоят средней приятности разговоры. Вас что-то смущает?
Пытаться соврать было бессмысленно, и Робер пустил в ход совет мэтра Инголса: сунуть часть правды во встречный вопрос и прикрыть чем-то, связанным с собеседником.
— Почему конная прогулка? — старательно удивился Иноходец. — Почему именно здесь?
Граф Бертрам снял с плеча одну из множества летавших над полем паутинок.
— Валмоны убирают то, что им не нравится, — напомнил он, — но отсутствие неприятного — полдела. От жизни следует получать удовольствие или хотя бы удовлетворение. Я слишком долго не садился в седло — это достаточный повод для прогулки в пристойном обществе. Вижу, вас несколько раздражает это место.
— Просто я помню…
— Бывает, — согласился Проэмперадор, направляя своего гиганта вдоль пестрой опушки. Эпинэ счел это приглашением, а топтавшийся на почтительном расстоянии черно-зеленый эскорт — приказом. Небольшая и при этом солидная кавалькада неспешно двинулась сквозь две осени — прошлую и настоящую — к лесу Святой Мартины. Пейзаж был самым мирным — Пуэн с управляющим не сочли возможным терять урожай, и прилегающие к роще поля были вспаханы, засеяны и убраны. Веселое солнышко то и дело выбиралось из-под пушистых облачков, и золотящаяся под нежаркими лучами стерня твердила о том, что хлеб прекрасно растет на крови.
— С погодой нам повезло, — прервал молчание Валмон, — в отличие от Манрика-младшего.
— Вы правы, — глухо подтвердил Робер, — тогда был дождь.
— Приятная рощица, — граф пристально взглянул на спутника. — Для меня место вашей драки именно рощица, как для вас Мельников луг — всего лишь приречный луг. Память и потери — дело сугубо интимное, потому я и не переношу все эти «скорбим с вами», «разделяем ваше горе»… Разделить можно пристрастие к сыру или кэналлийскому, в крайнем случае — не слишком нравственную красотку. Вы согласны?
Согласен ли он с тем, что в равнодушных утешителей хочется всадить пулю? Что про горящий заживо тополь он не расскажет даже Марианне, а Бурраз с Балинтом ему ближе далекого Ариго, каким бы замечательным кузен ни был?
— Да! — если он не скажет этого сейчас, он вообще не скажет. — Господин Проэмперадор, я не могу заменить Заля, сейчас не могу… Не мне судить, какой из меня маршал, но я не оставлю Кольцо! Даже не потому, что вы отдали мне ополчение Внутренней Эпинэ, с данарской сволочью я буду драться, пока… либо они, либо я!
— Вы только не волнуйтесь, — посоветовал Проэмперадор. — То, что вы не бросаете даже тех, кого следует, я уже понял. Как и то, что к бесноватым у вас особый счет. У вас на редкость выразительное лицо, шпионы в вашем окружении крайне нежелательны.
— Откуда им сейчас взяться? — удивился Робер, — Я про шпионов… Им и платить-то некому, данарии не платят, остальным не до нас.
— К тому же вы отнюдь не глупы, — Валмон продолжал развивать свою мысль, — простодушны, дружелюбны, доверчивы, но никоим образом не глупы. К Залю мы еще вернемся; в нашу прошлую встречу я был несколько выбит из колеи и забыл кое-что прояснить. Сколькими языками вы владеете?
— Только талиг.
— Очевидное самоуничижение. Самое малое, вы владеете алатским, кагетским и бирисским.
— Какое там, владею, — мотнул головой Иноходец, — если припечет, смогу объясниться, но почти все алаты знают талиг.
— Про бириссцев подобного не скажешь.
— Бири я более или менее разбираю, мы же дрались вместе!
— Гайи? Гоганский?
— С Ламбросом мы говорили на талиг, с гоганами тоже. Они нас понимают куда лучше, чем мы их.
— И еще, — монумент чуть возвысил голос, словно подводя итог, — вы не упрямы и не чванливы. Для внука Анри-Гийома удивительно.
— Упрямиться нас отучил именно дед. Что до чванства, то, проиграв по всем статьям, нос особо не задерешь.
— У многих это получается просто отлично, — не согласился Валмон, — правда, на что-либо иное эти господа не годятся. В отличие от вас.
— Пуэн и Гаржиак всегда вели себя достойно. Борнов, я про Рихарда и Удо, вы не знали, как и Темплтона.
— При чем здесь они?
— Разве вы не о прошлогоднем… даже не знаю, как назвать то, что мы устроили.
— Недоразумение во всех смыслах данного слова. Забудьте. Что происходит на Кольце?
— Мне трудно что-то добавить к имеющемуся у вас докладу.
— Можете не добавлять.
— Но… Вы прочли?
— Неважно. Сомнений в целях новоявленных дуксов у вас нет?
— Именно так, сударь. Предположения, что данарии под шумок попробуют проникнуть в Варасту, не подтвердились. Либо данный маневр вообще не затевался, либо они сочли нас более легкой добычей и сосредоточились на Внутренней Эпинэ.
О том, что ублюдки наверняка рассчитывали переманить на свою сторону недавних мятежников, Иноходец смолчал. Его дело было не гадать, а докладывать, он и докладывал, то есть пересказывал свой собственный рапорт.
Повторять единожды записанное проще, чем сочинять на ходу, и Робер благополучно справился с описанием противника, после чего перешел непосредственно к боям. Данарии ухитрились появиться на три дня раньше, чем ожидалось, но это им не слишком помогло. Первыми «гостей» согласно диспозиции встретили кэналлийцы. Легкая кавалерия и время выгадала, и потерь серьезных не понесла, а когда Эпинэ был готов, оторвалась от бесноватых и присоединилась к ополчению. Они с рэем Сетой еще успели выпить и выспаться, потом стало не до гулянок. Данарии, числом не то семь, не то восемь тысяч, прорывались сразу по трем главным дорогам, Эчеверрия, Робер и Гаржиак их не пускали. К счастью, приличной конницей атакующие так и не разжились, зато исхитрились приволочь из Олларии пушки, причем в изрядном количестве. Мало того, у них, судя по всему, завелся недурной командир. Этим своим выводом Иноходец все-таки поделился, и тут две осени внезапно стали одной, провонявшей кровью и порохом. Робер тщетно пытался унять взбудораженную память и вернуться к докладу, но равнодушные выхолощенные слова не выговаривались, хоть умри.
— Итак, — с некоторым раздражением подсказал собеседник, — данарии озаботились доставить пушки.
— Прошу прощения, — окрестности Лэ радовали тишиной: Колиньярам хода сюда больше не было, но бесноватые так просто не уймутся! — Написать мне удалось внятно, а сейчас…
— Сейчас вы пытаетесь изъясняться на языке Манриков. Говорите, как говорится, Валме вас понимал, я тоже как-нибудь разберусь.
— Спасибо, — от души поблагодарил Робер. — Они догадались подтащить пушки к повороту на…
Гады догадались, и добрая треть мушкетерской роты в считаные минуты превратилась в груды истекающего кровью мяса. «Ох, знал бы, перетопил бы к змею весь арсенал! — прошипел тогда бывший Проэмперадор и гаркнул: — Пехота! За деревья! Живо!» Уцелевшие шарахнулись за вековые каштаны, а Робер бросил имевшуюся в его распоряжении конницу на батарею. И сам бросился. Они доскакали прежде, чем артиллеристы успели перезарядить орудия. Дальше была рубка и неистовая, исступленная радость от того, что эти больше ничего не натворят. Затем пришел черед «тех», которых было много больше. Командующий ополчением метался от отряда к отряду, подгонял, осаживал, вел в бой, выводил из боя, успокаивал необстрелянных, гнал в опасные места прошедших Олларию и Барсину ветеранов. Те сражались отменно, но их здесь была едва ли треть, а данарии, по своему обыкновению, перли вперед, наплевав на встречный огонь, лишь бы дорваться до рукопашной.
— Теперь я понял, — после первых боев с чувством признался Гаржиак, — а ведь не верилось… Ну нельзя же так себя не жалеть!
— Можно, как видите, — утешил соратника вконец измотанный Робер. Гаржиак помянул Леворукого и поплелся к своим. На следующий день южанам снова пришлось пятиться, уж больно упорно погнал вперед собранных в кулак сумасшедших все еще безликий и безымянный мерзавец. Выстоять под таким напором было можно, лишь положив уйму своих, — Иноходца подобный размен не устраивал. Приходилось отступать и стрелять, пропускать и стрелять в спину, скрываться в садах и рощах и стрелять во фланг. Схватки медленно, но неуклонно смещались в глубь провинции, и все же ополченцы не побежали, а к ночи стали подтягиваться кэналлийцы с дальних застав. Эчеверрия справедливо счел, что пехота не может летать с тракта на тракт, а преимущество в кавалерии — это и преимущество в маневренности.
На рассвете Робер и рэй Сета ударили сообща, и малость подрастерявшие прыть бесноватые откатились назад, в пределы Кольца. Их вожак тут же принялся искать свободный путь, но обогнать конницу ему ни разу не удалось, а потом зарядили дожди, и все как-то стихло. Эпинэ пожал руку выручившему его рэю и вернулся в приспособленный под ставку трактирчик, где сочинил и тут же отправил злополучный доклад. Дювье приволок ужин, Робер заставил себя ковырнуться в рагу, но стоило бесценному сержанту убраться, рухнул на застеленную желтой периной кровать. Он проспал больше суток, и спал бы дальше, не прискачи гонец от Валмона. Проэмперадор Юга желал видеть командующего ополчением Внутренней Эпинэ в замке Лэ «так быстро, как это позволяет состояние дел на Кольце». Дела позволяли, и Робер выехал сразу.
2
Ариго витал в свадебно-розовых облаках, а Эмиль банально не желал думать, но отпускать счастливого мужа и гулящего жениха Савиньяк не собирался. Высшие офицеры Западной армии и союзнического бергерского корпуса должны совещаться с Проэмперадором, иначе на военных станут смотреть как на приложение к властям. Лионеля это по ряду причин не устраивало, а братца с Жермоном не устраивало копание в «потусторонней мути».
— Пожалуй, — задумчиво произнес Ли, — я произведу в генералы Придда. Он, по крайней мере, готов думать не только о дамах и дриксах.
— Герман еще всегда готов думать об обеде, — подхватил шутку Райнштайнер, — но очевидное непонимание важности того, что мы обсуждаем, удручает.
— Удручают ваши попытки остановить дождь, — отмахнулся Эмиль. — Можете дуть, хоть лопнуть, тучи не разогнать. Остается сидеть под крышей, пока само не кончится, но на деле все не так уж и скверно. «Гусям» и «павлинам» сейчас хуже, чем нам, а свернуть шею дуксии можно за пару месяцев. Жермон, ведь так?
— Конечно, — блаженно улыбнулся тот и внезапно переменился в лице. — Но штурмовать Олларию я не хочу.
— До штурма нам далеко, — успокоил молодожена Проэмперадор. — Без надежного тыла я Кольцо не перейду.
— И это правильно во всех отношениях, — поддержал бергер. — Лионель, я давно хочу узнать, почему вы придаете такое значение намерению Вальдеса отправиться после войны в морскую экспедицию. Вы полагаете, что он может обнаружить что-то важное? В таком случае стоит ли ждать? Наше господство на море неоспоримо, Талиг в состоянии отпустить несколько кораблей и одного адмирала прямо сейчас.
— Несомненно. — Почему бы и не объяснить? Райнштайнер или поймет и согласится, или укажет на ошибку, что не менее ценно. — Не представляю, что найдет Вальдес — возможно, ничего, а возможно, страну, где пчелы, и те будут из золота… Вы, Ойген, слишком буквально толкуете мои вопросы. Меня занимает не замысел Вальдеса, а то, почему этого не сделали прежде. Почему никто до сих пор не обогнул Бирюзовые земли? Почему никто не попытался по ним прогуляться? Почему до Франциска Вараста пустовала, а до прихода Алвы бакраны сидели в своих горах?
— Про Варасту унары и те знают, — зевнул Эмиль. — Церковный запрет.
— Церковь, любезный братец, еще и разврат запрещает, толку-то… Кстати, о церкви. Почему абвениаты пальцем не шевельнули, когда начали крушить их храмы?
— Леворукий их знает… — Господину командующему все явственней хотелось на волю. — Лень было.
— Не сказал бы, что ваши шутки уместны, — попытался воззвать Райнштайнер. Ничуть не пристыженный братец возвел глаза к потолку, и тут на пороге возник адъютант.
— Монсеньор, — странным голосом доложил он, — «фульгаты» задержали девицу в маске. Она намеревалась влезть в кухонное окно. Поняв, что ее заметили, незнакомка сперва пыталась скрыться, потом угрожала кинжалом, а теперь под угрозой самоубийства настаивает на немедленной аудиенции.
— Вы уверены, что это девица, а не корнет Понси?
— Монсеньор…
— Ну, мог же он переодеться? Хорошо, давайте ее сюда, и желательно без кинжала и яда. — А ведь тут прозвучало что-то любопытное. Или не прозвучало, а мелькнуло в голове?
— Ли, ты начинаешь опережать Алву. — Оживившийся Эмиль принялся сворачивать карты, для него совещание уже закончилось. — Рокэ частенько забирается к женщинам в окна, но к тебе они лезут сами.
— Небесспорный вывод. — А вот Райнштайнер явно намерен выпроводить девицу и продолжить разговор. — Герцог Алва, насколько известно, посещает дам, которых сам выбирает, и тогда, когда полагает возможным и нужным.
— Существенное отличие, — согласился Лионель. Что же и кто сказал? А ведь сказал! — В любом случае, сейчас я к личной жизни не расположен.
— Монсеньор, к вам дама. Она желает сохранить инкогнито.
Назвать это дамой можно было лишь с натяжкой. Незнакомка в мантилье и черной шелковой маске была не крупней гоганни. За исключением красноречиво распиравшей платьице груди — впрочем, женщины давно научились что-то подкладывать, что-то утягивать.
— Граф Савиньяк? — требовательно пискнула маска. — Мне нужен разговор наедине!
— Нет. — Теребит оборку. Браслета не видно, но ручки молодые, изящные. Дворянские ручки, хоть и без колец. И голосок господский, просить не приучена, вот топать ножкой — запросто. Ножка, кстати, должна быть маленькой…
— Но я не могу… — запротестовала незнакомка. — Это очень… очень… приватно!
— Эти господа не имеют обыкновения выдавать чужие тайны. — Лезть в окно в юбках с оборками… Селина надела бы мужское платье, но у Селины умная мать. — Сударыня, либо вы будете говорить при них, либо вас проводят туда, куда вы пожелаете.
— Мне надо в тюрьму! — Глаза блестят даже сквозь маску. Любовь, надо думать, и сейчас станет ясно, к кому. Молчать, так молчать, чтобы первыми заговорили мужчины, она вряд ли умеет, разве что Эмиль встрянет. Ариго слишком стеснителен и к тому же по самую шляпу влюблен, а Райнштайнер блюдет субординацию и хочет говорить о Вальдесе.
Девушка замерла. Наверняка она сейчас кусала губы — не будь маски, это могло бы растрогать.
— Вы… Он… Андрэ… Капитан Фантэн… Он дрался на Мельниковом лугу! Его нельзя…
Дальше были слезы. Подлинные. Лицо скрывал черный шелк, но враз ставший насморочным голос сомнений не оставлял. Она рыдала и все равно что-то пыталась объяснять, глотая слова и шмыгая носом. Стоя среди сидящих мужчин. Ариго, впрочем, уже собрался вскочить, Эмиль пока терпел — его предпоследняя довоенная пассия была живым фонтаном.
— Спокойно, — внезапно велел Райнштайнер. Не девице, генералу. — Спокойно, Герман. Дело капитана Фантэна мне известно.
— Выйдите, сударыня. Когда успокоитесь, можете вернуться.
— Дет! — Она таки топнула ногой. — Я должда остаться.
— Сударыня, — Савиньяк поймал и удержал чужой жаркий взгляд, — вы вернетесь, когда успокоитесь и сможете внятно изъясняться. Если вам не догадаются дать воды, я сменю адъютанта.
Вышла, можно сказать, выскочила. Любопытно, чья она дочь?
— Любовь, особенно чужая, не повод увиливать и отлынивать. — Лионель взял свернутую братцем карту и с удовольствием развернул. Лет двадцать назад он бы показал язык, он бы его и сейчас показал, но Райнштайнер бы расстроился. Огорчать бергеров Савиньяк не любил, к тому же с бароном почти назрел брудершафт. — Ойген, что вам известно об этом капитане?
— Всё. Капитан Фантэн, вне всякого сомнения, преступник, и его военные заслуги этого обстоятельства не отменяют. — Райнштайнер обернулся к Ариго. — Ты слишком несдержан для нынешнего года. Насколько подробно мне обрисовать обстоятельства?
— Количество подробностей, — Проэмперадор торжественно разгладил норовящий загнуться лист, — зависит от числа сомнений. Таковые имеются?
3
Льнущий к лесу овраг и осень напоминали о мятеже, монументальный спутник — о том, что прошлогодняя мечта о поводьях сбылась. Ты больше ничего не решаешь, значит, можешь не сомневаться, не врать, не брать на душу грехи. Вот чего ты не можешь, так это сбросить всадника и умчаться в поля. То есть на поиски Марианны. Вернее, можешь, и тебя даже поймут, но бесноватые по доброй воле не уймутся, а в Эпинэ деревушки и городки на каждом шагу. Те же Уточки, в которых барон прячет настоящую семью… Что же им, подниматься и уходить непонятно куда?
Робер пошарил взглядом по рыжим кустам и узнал бревна, больше не притворявшиеся пушками. Дальше, за ложной батареей, прятался пострадавший от адъютантского пари муравейник, а по веткам прыгали сороки, которых не сумел перестрелять погибший ни за что дуралей…
— Виконт Валме, выявив у вас задатки рака печального образа, проявил фамильную наблюдательность, — с умеренной гордостью сообщил Проэмперадор. — Вы пятитесь в прошлое, норовя при этом страдать, однако времени на страдания у нас нет. Вы ничего не упустили?
— Существенного — вроде бы нет… В своем рапорте я еще перечисляю отличившихся и прошу офицерский патент для сержанта Дювье. Он заменил сразу двух капитанов, кроме того, Дювье зарекомендовал себя… вы не представляете, сколько он делал в Олларии!
— Я, — недовольно выпятил губу Валмон, — не представляю, в отличие от вас. Почему этот парень до сих пор ходит в сержантах, и с какой стати с ним должен возиться я, когда Проэмперадор Олларии — вы?
— Как-то в голову не пришло! После смерти сестры в столице никого не осталось… То есть не оставалось от Талига, его высокопреосвященство не мог, а я — бывший мятежник.
Граф Бертрам величественно поморщился.
— Ваше бестолковое бескорыстие было бы чудовищным, не уравновешивай оно корыстную глупость немалого стада. Если предсмертную волю Катарины еще можно ставить под сомнение, то выбор Алвы обжалованию не подлежит. Как и ваши решения.
А ведь точно! Приказ Проэмперадора вправе отменить только регент, но Ворон против производства Дювье возражать не станет.
— Благодарю за совет, я так и сделаю.
— Не забудьте указать надлежащие дату и место. Оллария. Число любое между смертью ее величества и бунтом. Что вы знаете об овцах?
— О ком? — Эпинэ показалось, что он ослышался.
— Об овцах. — Внушительный перст указал на примыкающие к лесу постройки, прошлой осенью их не было. — Исключительно полезные животные. Впрочем, лучше убедиться лично, это нас не слишком задержит.
— Я в вашем распоряжении.
— Вы трогательны. — Валмон шевельнул поводьями, и рыцарский мерин послушно зашагал к деревянным воротцам, он чудесно обходился без войн и прочих турниров. Любопытно, где таких еще разводят? Копыта — с тарелку…
Ленивое любопытство зевнуло и уронило морду на лапы. Две сросшиеся осени, убоявшись Проэмперадора с его советами, убрались в овраг еще раньше, оставив Иноходцу запах йербы и легкое сожаление о краткости передышки. Завтра все завертится снова, а сейчас пусть будут овцы и тишина.
Лица коснулась паутинка, солнце очередной раз высунулось из туч, будто Клемент из хлебницы. Кажется, с крысами дневное светило еще никто не сравнивал. Можно стать первым, только нет у герцога Эпинэ такого желания! Ему и нужно-то всего Марианна, замок на Грозовом холме и Октавий. Катари не желала для сына ни судьбы короля, ни судьбы Ворона, для сестры счастьем была мирная жизнь в родном Гайярэ, потому она и поняла…
— Эпинэ, — заметил Проэмперадор, когда из совсем уже близких ворот выскочило пятеро, — я назначил вам вполне приличного управляющего, но понимать, что и почему он делает или же не делает, вы должны. Тот же Пуэн осознает, что холмы Лэ созданы для овец, а не для Колиньяров.
— Сударь, — граф на что-то намекает, но понять его впору разве что наследнику, — так вы меня вызвали, чтобы я разобрался в делах… в управлении своими землями?
— Я преследую несколько целей, и намерен начать с наименее значимой. Управляющего Пуэна и его помощников вы помните?
— Не уверен. Солдат я запоминаю лучше, и потом…
— Вам было не до того, — согласился Валмон, слегка шевельнув рукой. — Чудовищная победа, мерзкие союзники, инцидент с гоганами… Тем не менее, не справляйся управляющий со своими обязанностями, вы бы его запомнили хотя бы потому, что вам пришлось бы самолично добывать лекарей, простыни и фураж. Когда нужное находится сразу, не задумываются, каких усилий это кому-то стоит. Лучшие слуги и лучшие губернаторы незаметны. Посторонитесь.
— Простите. — Иноходец вынудил полумориска отшагнуть, давая дорогу паре здоровяков с чем-то вроде малярной лестницы красного дерева, еще один молодчик в черном и зеленом взял под уздцы и не думавшего гарцевать мерина. Созерцать спуск почти божества на землю Робер не стал — вспомнил, что граф не терпит, когда за ним подглядывают. Тоже спешившись и предупредив подскочившего парня, что фамильярностей Дракко не потерпит, Эпинэ двинулся вдоль изгороди, за которой толкались и блеяли остриженные овцы, серые с черными мордами и ногами. Загон упирался в сараи, у которых волей-неволей пришлось обернуться, чтобы узреть нечто вроде малого королевского выхода.
Проэмперадор, опираясь на трость, шествовал тем же путем, что и Робер, следом ползла разномастная свита. В Старой Эпинэ граф передвигался с бо́льшим трудом, и, пожалуй, с тех пор он несколько похудел. Дед, годами предрекавший «проклятому Бертраму» смерть от собственного жира, пришел бы в неистовство.
Стоять пнем, когда в твою сторону направляется столь значительная особа, неправильно, и Робер, обойдя процессию по дуге, присоединился к черно-зеленому капитану.
— Эпинэ, — немедленно раздалось спереди, — прошу вас подойти и послушать этого господина.
Имени Валмон не назвал, но рассуждающий о мясе, шерсти и кожах крепко сбитый моложавый живчик мог быть лишь управляющим Лэ. Чувствуя на себе цепкий взгляд Проэмперадора, Робер честно сосредоточился на овечьей премудрости. Год назад он бы половины не понял, а половину пропустил мимо ушей, но необходимость кормить и содержать хоть в каком-то порядке город и гарнизон любого сделает немного интендантом. Дед думал о свободной Эпинэ, но не о том, как она станет сводить концы с концами, до внука дошло, что заговорами и грозными словесами сыт не будешь. То ли дело — овцы! В графстве осело до тысячи беженцев, наверняка найдутся и скорняки, и коптильщики…
— Я вам очень обязан, — поблагодарил умолкшего овечьего жреца Робер, — теперь я хотя бы представляю, с чего начинать.
— Вам потребуются знающие люди, — оживился рассказчик. — Особенно если вы решитесь на агарийские породы.
— Каждый должен заниматься своим делом, — пророкотал Валмон, обводя взглядом помощников управляющего. — Вот этот, несмотря на крайнюю юность, выглядит толковым. Пусть осмотрит пустующие угодья и доложит.
— То, что я слышал о владениях Повелителей Молний, вселяет большую надежду, — немедленно объявил в самом деле совсем молоденький избранник. — Я с великой радостью сяду на коня и объеду ждущие своего часа земли. Смушковые породы…
Вторая порция овечьей науки оказалась лишь немногим короче первой, но заметно проще. «Толковый» брался прикинуть, сколько голов сможет безболезненно кормиться в Старой Эпинэ, после чего предстояло выбрать подходящую породу. Парень горой стоял за агарийских смушковых, хоть и признавал, что они прихотливей черных алатских и прожорливей серых местных.
— Герцог подумает, — пресек доступные лишь избранным тонкости Валмон и махнул рукой, подзывая носителей лестницы. Визит был окончен, но Робер счел правильным поблагодарить управляющего за прошлогоднее гостеприимство.
— Счастлив быть полезным монсеньору и его людям, — поклонился тот. — Правду сказать, тогда мы пережили очень… неприятные дни. Родные — моя супруга из Валмона — уговаривали меня оставить место и перебраться в благополучную провинцию. Я почти решился.
— Что же вас удержало?
— Сам не знаю… Господин граф не вдавался в хозяйственные дела, уходить, не оставив замены, было бы дурно, а зимой… неприятности должны были на некоторое время стихнуть. Я решил задержаться, чтобы найти преемника, и тут все наладилось.
— Здесь, — уточнил Эпинэ.
— К весенней стрижке мятежников в Олларии не будет, — заверил адепт Великой Овцы. — Ваш конь, монсеньор.
— Благодарю. — А ведь это счастье — без посторонней помощи вскочить в седло! Лошади вообще счастье, которое не всегда замечаешь, но всегда чувствуешь. Робер с трудом удержался от того, чтоб у всех на глазах обнять полумориска, хорошо хоть в карманах отыскался кусок сахара. Дракко взял подношение и мотнул гривой, явно предлагая пробежаться.
— Вечером, — шепнул любимцу герцог, — обязательно…
Валмон уже взгромоздился на своего великана. Читать по лицам Иноходец никогда не умел, но, кажется, Проэмперадор был доволен. Жаль, у большинства памятников физиономии если не злобные, то надутые. Довольный собой, своей жизнью и своим царствованием король на ухоженной площади вселяет надежду.
— Итак? — вопросил граф, не подозревая о пробужденных его видом умствованиях. — Что скажете?
— Нужно попробовать. Мое место с ополченцами, но я здесь и не нужен. Управляющего прислали вы, если этот парень убедит его и Аннибала… Карваля, пусть начинают.
— Отлично, — колыхнул всеми подбородками Валмон. — Не терплю долгов, а вам я задолжал ноги. В ответ вы получаете спокойный сон.
— Простите, не понимаю.
— Вы, — уведомил Проэмперадор, высылая своего великана, — склонны страдать о преждевременно задутых огоньках и сорванных бутонах, ну так здешний бутон успешно распустился и заблагоухал. Овчиной. Чудом не убитый вами гоганский агнец полчаса объяснял вам же, с каких овец сдирают лучшие шкуры, и остался неузнанным. Теперь, засыпая, вы смело можете считать овец, а не выдуманные грехи.
— Его высокопреосвященство говорил… — Говорил, что мальчик выжил и сейчас в Лэ, а он забыл, зато вспомнилось другое.
Начиналась весна, в лужах купались воробьи, из земли лезли ростки, которым предстояло стать гиацинтами, нарциссами, тюльпанами, а кардинал трогал своего голубя и предлагал спрашивать, только вот ошалевший от Багерлее и переворота Эпинэ ничего знать не желал. Все устроилось, впереди маячила прорва неотложных, но понятных дел, а ковыряться в прошлом хотелось даже меньше, чем думать о будущем, и вот опять… Понятное, хоть и полное гари, настоящее, омерзительное минувшее и полное нежелание гадать о том, что дальше. Есть Алва, есть Валмон, пусть решают и приказывают, он исполнит.
— Так что же вам поведал покойный кардинал?
— Что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг, и что Олларии стенающий призрак без надобности. Олларию я не удержал, не знаю, можно ли вообще было это сделать, но считать свои промахи я стану зимой у камина. Если вообще стану… На Кольце стенающие призраки не нужны, значит, их не будет.
— Образно, — одобрил Валмон, — и без излишнего воя. Врожденный вкус не портится даже в самом дурном обществе. Обратное неверно: дурновкусие порой излечимо. Что ж, вернемся к делам. Вы более чем кто-либо наблюдали бесноватых, постарайтесь вспомнить — всегда ли они вели себя одинаково, или их злобность и упорство так или иначе менялись.
4
…Все в самом деле было ясно до предела — банда, грабежи, приговор. Единственно возможный, да и началось все банально до предела. Полторы дюжины дезертиров из Резервной армии после смерти Альдо, немного покуролесив внутри Кольца, подались в родные места. Просочившись поодиночке сквозь кордоны, умники встретились и поняли, что здесь придется вести себя аккуратнее. У одного в Аконе отыскался родич-трактирщик, через которого стали потихоньку сбывать награбленное, и тут вмешался квартировавший в трактире Андрэ Фантэн. Как-то прознав о хозяйских делишках, он сперва потребовал взять его в долю, а затем прибрал банду к рукам. Добычи, по его мнению, было маловато, и доблестный капитан придумал использовать трактирщика, благо тот жил у нужных ворот.
После заключения перемирия кое-кто из состоятельных людей, бросивших свои поместья из страха перед Бруно, решил вернуться. На север и северо-запад потянулись небольшие караванчики и обозы, на них-то шайка и нацелилась. Расчет был на то, что уехавших еще долго никто не хватится, главное — трупов и пустых экипажей на виду не оставлять.
Поначалу мерзавцам везло, однако потом за патрулирование дорог взялся Райнштайнер. Банда попалась прямо во время налета — один из путников, пожилой дворянин, едва увидев разбойников, пальнул из пистолета, и выстрел услышал оказавшийся неподалеку патруль. Бо́льшая часть налетчиков погибла в схватке, одному, на гнедом полумориске, удалось удрать, остальных расстреляли на месте. Тем бы и кончилось, но все тот же дворянин поделился с бергерами своими подозрениями: вдова скончавшегося по весне ювелира ехала в довольно-таки непрезентабельной повозке, его собственная карета выглядела куда богаче, однако грабители первым делом кинулись к ювелирше. И так старательно рылись! Будто знали. А откуда? Тут вдова и припомнила, как закупала на дорожку провизию, а весельчак-трактирщик ее расспрашивал. Когда утром проезжали мимо трактира, хозяин стоял у ворот с каким-то молодчиком, очень может быть, что с разбойником.
Предложение осмотреть трупы почтенная дама приняла охотно и без колебаний указала на одного из громил. Наведались к трактирщику, нашли спрятанную в колбасном погребе не сбытую с рук добычу, а на конюшне — вымотанного полумориска. Припертый к стенке хозяин охал и жаловался, дескать, один раз, случайно, взял по дешевке, а так он ни-ни… Не убедил, голубчика потащили в тюрьму — и тут он «вспомнил» про жильца. Навестили жильца, тот лежал в постели — дескать, старые раны замучили. Завел разговор о Мельниковом луге и Болотном кургане, предложил вина, вознегодовал на преступников, без спросу взявших и едва не уморивших его бесценного коня…
Окажись на месте бергеров кто другой, дело кончилось бы выпивкой и хлопаньем по плечу, но зверюги Райнштайнера комнату все же обыскали и нашли зашитые за подкладку плаща серьги и кольца, явно не фамильные. Вот тут-то «герой» и сорвался. Почти раскидал солдат, прорываясь к окну, но только «почти».
— В настоящее время преступники находятся в тюрьме, — заключил барон. — Сомнений в их вине нет ни малейших. Если на их счет не поступит особых распоряжений, утром оба будут повешены.
— Не поступит. Пригласите девицу.
Она вошла через несколько минут, как была, с черным, отороченным кружевом шелком вместо лица, и выслушала ответ. Потом опустилась на колени так стремительно, что это показалось падением. Зрелище было не из приятных, и Лионель, опережая сердобольных кавалеров, велел:
— Встаньте. И отправляйтесь домой.
Рука без браслета метнулась к маске и дернулась назад, словно кружево оказалось раскаленным. Что ж, значит, лица они так и не увидят, хотя выяснить, кто из благородных аконских девиц попался капитану Фантэну, не так уж и трудно. Вопрос, нужно ли.
— Я отомщу… — пообещала она с порога. — Вам отомщу!
— Если это вас отвлечет… — пожал плечами Ли. Угрозы предпочтительней слез, но вместе с тем и глупее. Сам Лионель не угрожал никому и никогда: зачем угрожать, если можешь убить? А если не можешь, изливать свое бессилие тем более глупо.
— Неприятный визит. — Райнштайнер поднялся и закрыл не тронутую адъютантами дверь. — Я должен в очередной раз выразить вам свое уважение, Лионель, и принести извинения. Ненависть этой девицы должна была обратиться на меня.
— Она просто не поняла… — вздохнул Ариго. — Для нее Фантэн — герой… Бедняжка не верит, что защитник Болотного — преступник и грабитель!
— Герман, ты можешь ее догнать и объяснить, что жены, матери и невесты, с которых ее герой снимал кольца, придерживаются на его счет иного мнения, но не советую. Не эта женщина переступит через любовь ради справедливости.
— Малышка в этом не виновата… — убежденно сказал сын убийцы, сочинивший множество сонетов о всепоглощающей любви. — От меня еще что-то нужно?
— Нет. И от Эмиля, к слову сказать, тоже.
— Хвала Леворукому, — делано хмыкнул братец. — Барон, а не могло быть ошибки? Если б меня пытались арестовать по такому обвинению, я тоже озверел бы.
— Ошибка исключена, — отрезал бергер. — Должен сказать, что твоей супруге, Герман, повезло, как и невесте графа Лэкдеми. Вас можно любить, не выбирая между любовью и совестью.
— Нашим с вами женам, Ойген, когда мы победим, будет труднее, — усмехнулся Лионель. — Или, наоборот, легче. Будь здесь графиня Савиньяк, она написала бы притчу о слезинке волчицы, слезинке овцы и совести волкодава, но вы спрашивали про Вальдеса. Извольте. Мне кажется крайне важным, что золотоземельцы, вернее потомки золотоанаксианцев, не делали и до сих пор не делают того, что для древних варитов и, видимо, холтийцев было естественным.
— Я упустил из вида эту несообразность, — признал бергер. — Это лишний раз доказывает, что вы являетесь командором Бергмарк по праву. Иметь превосходящее тебя сообразительностью начальство — величайшая удача.
— Не большая, чем иметь рядом человека, с которым можно серьезно обсуждать невозможные вещи, — лучшего момента для брудершафта, пожалуй, не найти. — Ойген, мне кажется, нам пора переходить на «ты».