– Мы ушли. Парень этот все понял, кивнул. Он и так что мог сделал, да и не боец уже был, едва на ногах держался. Я рукой махнул, ну и… через окно, а Лидас остался. Умирать.
– Мы еще ничего не знаем.
– Знаем. Настоятель людей посылал, те нашли… Хотя чего там искать, все на воротах были, в ряд, как… колбасы в погребе! Лидаса хоть мертвым вешали, а хозяек – живьем… В ночных сорочках.
– Дальше. – Ворота все ж лучше телег… Или другого, что здешним упырям в голову приходит. – С вами-то что случилось?
– Ничего. Из усадьбы мы убрались незамеченными, но на дороге нас обстреляли. Меня пронесло, а парень поймал вторую пулю и вовсе скис. Я перевалил его к себе. Думал, дотащу до деревни и назад, а повезет, по дороге… этих встречу. Встретил…
«Этих»… Капрас выразился б иначе. На полпути к тракту беглецы напоролись на двоих ублюдков, посланных проследить за дракой и доложить. Анастас не собирался никого выручать, зачем? Гвардейский неженка не был тем сервиллиоником, который нужен божественному Сервиллию. То ли дело ветеран, всей душой преданный императору и не якшающийся со всяким отребьем.
– Нас попробовали убить, – Агас по-прежнему смотрел перед собой. – Они решили, я тоже ранен, раз удираю, а кровь-то не моей была. Одного я прикончил сразу, с другим, я его по Белой Усадьбе запомнил, побеседовал по душам. Похоже, тварь вовсе свихнулась, а ведь утром на человека походила…
– Где пленный?
– В Закате! Ну не мог я волочь двоих, а он и так все сказал. Вру, я не мог его не убить, хотя бы его!.. Дальше мне осталось либо назад, либо к епископу, чтоб узнал! Дождь хлещет, в голове – даже не звон, гул. Спутник мой, как очнется, так про прибожественного… Я вру, что, может, обойдется еще, болван не понимает. Пока до меня дошло, что болван – я, для солдат-то он никакой не Лидас, а сервиллионик! Был сервиллионик… А, что тут скажешь! Добрались к утру, впустили нас без разговоров, раненого уволокли, мне сунули какой-то отравы – успокоиться. Ну я и успокоился, так успокоился, что не понял, как в келье оказался. Продрал глаза, подумал, приснилось все… Как же! Я жив, потому что Лидас…
– Нет, – Капрас не выдержал, хватил кулаком по столу, – это Лидас мертв, потому что дурак! Он мог… должен был уйти и вернуться! С нами. Что ж, придется самим…
Разбойники потерпят, но рыбину эту снулую он найдет и вздернет. Карло перевернул бумагу, самое малое на пару недель, а то и на месяц превращавшую его в прибожественного. Если Анастас не бросится за вожделенной должностью в Паону сам, месяца он не проживет, уж это-то лохматый гвардеец заслужил. «Беда моя – пепел смерти, – невольно прочли глаза, – звезда над выжженной башней…» Той самой, где заживо испекся граф с двумя, нет, с тремя девочками, сестра Пагоса осталась там же…
Распахнулась дверь, запахло кориандром – толстый послушник приволок горячее и уставился на нетронутый поднос.
– Моя вина, – пробормотал он, – моя вина, что не вас спросил я о вкусах ваших, но положился на память повара. Я сейчас же…
– Повар не ошибся, – перебил Карло, – просто мы заговорились. Ставьте, что принесли, и можете быть свободны.
Самое нелепое и никчемное – после беды не жрать, не спать и ни змея не делать! Напиваться, впрочем, немногим лучше, беду нужно гнать, а если получится, то и убить. Лидас поступил глупо, зато по-гвардейски, это Хаммаил решил быть умным: бросил тех, кто верен, на стенах и пустился наутек. Не вышло – и правильно! Прибожественный не отступил, не отступился, спас друга и написал приказ, который Карло Капрас исполнит. Мало того, его исполнит даже Турагис, и как же старику теперь будет стыдно.
Глава 2ГельбеСтарая Придда400-й год К.С. 17-й день Осенних Молний
Состояние фельдмаршала Руппи определил, как «вроде ничего, но что-то беспокоит». Бруно выслушал дежурный рапорт, милостиво кивнул, узнав об усилении охраны, и привычно забарабанил пальцами по каретному столику. Спросонья и под скрип колес сошло бы за дождь, но Фельсенбург не спал, это дожди уснули до весны, зато ветер старался как мог, затрудняя и так не самый приятный марш.
Армия убралась из Лёйне, очистив склады и прихватив гарнизон, что на три тысячи не уставших человек увеличило подтаявшие за время отступления силы. Если б только разросшийся до неприличия обоз не замедлял движение!
Прошлым летом в погоне за фрошерами то же расстояние одолели за неделю с небольшим; сейчас удирали уже сами, и пара лишних дней на зимнем плоскогорье могла обернуться крупной неприятностью, мелких же хватало и без эйнрехтцев. Люди угрюмо месили еще нестойкий снег – ни песен тебе, ни шуток, ни смешков. Пока что Бруно удавалось удерживать знаменитую дриксенскую дисциплину, но надолго ли войскам по такой погоде и без намеков на успех хватит лояльности? Отсутствие новобранцев поход, безусловно, облегчает, но взбрыкнувшие ветераны опасней, а с чего взбрыкнуть, есть – шараханье из стороны в сторону, задержки с жалованьем, мир с недобитыми врагами, драка со своими и в довершение – пронизывающая, сырая холодина.
Командующий обещает спокойную, уютную и сытную зимовку в Доннервальде, мол, дальше не пойдем, чуть-чуть потерпеть осталось, и все. «Чуть-чуть» армия выдержит, еще бы фок Ило на хвост не наступал и прояснилось бы с горниками – с эйнрехтцами их шла четверть, не больше. Где болтались основные силы, никто не знал, но появись они вдруг на пути отступающей армии, Руппи бы не сильно удивился. Мерзавец фок Гетц неглуп, опытен, и он сделал ставку на «вождя всех варитов», а для того главное – победа над бабушкой Элизой, а значит, над Бруно. Из этого следовало, что старого зануду нужно во что бы то ни стало сохранить, и Руппи днями мотался вокруг катившей в окружении рейтар кареты, а ночами и вовсе изображал сторожевого пса на фельдмаршальском пороге. Пока эйнрехтские убийцы не заявлялись, а родимые дезертиры предпочитали удирать, однако Фельсенбург не обольщался: если все держится на одном гвозде, его кто-нибудь да попробует выдернуть.
– Что вы можете сказать об Эмиле Савиньяке? – внезапно ожил «гвоздь». – Сильно ли он отличается от брата-близнеца?
– Как я уже докладывал, – на всякий случай напомнил Руперт, – маршала Эмиля я видел лишь мельком, однако довольно много о нем слышал от младшего из братьев Савиньяк.
– Напомните.
– Господин фельдмаршал, во время первой встречи я на основании слов виконта Сэ пришел к ошибочному выводу, что маршал Эмиль как военный заметно превосходит маршала Лионеля. – А еще умный Руппи тогда же и на том же основании вбил себе в голову, что Бруно управится с обоими Савиньяками, а с Лионелем управится еще и Бах-унд-Отум. – Считается, что нынешний командующий Западной Армии скорее рубака, чем политик.
– Вот как, – протянул знавший это не хуже Фельсенбурга командующий и хлопнул ладонью по столешнице. Будто муху убил. – Пришло письмо от вашей бабушки, она желает забрать вас в Штарквинд. Решение мной уже принято, но я хочу знать еще и ваше мнение.
Изображая растерянность, Руппи запустил пятерню в волосы и тут же, «вспомнив» о правилах хорошего тона, отдернул. «Уже принятое» решение сомнений не вызывало: наследника Фельсенбургов последний дееспособный Зильбершванфлоссе при нынешнем раскладе не вернет, даже окажись таковой наследник придурком вроде талигойского Понси. От дорогого родственника можно лишь сбежать, но сбегать Руперт не собирался – бабушкины игры значили меньше последней оставшейся у Дриксен армии.
– Господин фельдмаршал, я не вижу подходящей замены ни вам, ни себе, а следовательно, никому не могу с чистой совестью передать свою должность.
– Вы – наглец, – объявил фельдмаршал, но он был доволен. – Тем не менее здесь вы приносите ощутимую пользу, а в Штарквинде, если герцогиня окончательно сойдется с Хайнрихом, станете опасны. Вот письмо, прочтите и верните мне. Вам следует довести ваше мнение до родных, и вы сделаете это вечером, за пристойным столом, иначе милейшая Элиза решит, что вы не наглы, а пьяны, я же вас в этом пороке поддерживаю.
– Командир роты конвоя на марше пить не может, – «не понял» шутки Руперт и под возобновившийся стук открыл футляр. Писала, несомненно, бабушка, и еще более несомненно истинным адресатом был Бруно. По большому счету фельдмаршалу предъявлялся ультиматум: либо он заканчивает с приграничными делами и поворачивает на Эйнрехт, либо Штарквинд призывает на защиту Хайнриха. Отзыв внука обозначал серьезность намерений, только грозная Элиза все еще не понимала, что желания хоть бы и Бруно на Изломе значат немного.
Ответ сложился с ходу. Внук слишком гордится полковничьей перевязью и тем, за что она получена, чтобы оставить армию и фельдмаршала, которых, по большому счету, из дыры вытащил не кто иной, как Руперт фок Фельсенбург. С благословения ордена Славы, между прочим. Должен же кто-то вытаскивать адмиралов и фельдмаршалов, пока дядя Иоганн стоит, подняв руки, перед расставляющим кесарский мундир портным! Кроме того, у почтительного внука не завершена дуэль с тремя китовниками, и его никоим образом не привлекает мысль искать защиты у гаунау. Медведь, откупившийся от оленя, вряд ли справится с китом, уж лучше сразу сговориться с вороном.
Если Бруно проявит благородство и не сунет носа в чужое письмо, все удовольствие от прочтения достанется семье. Ну а если фельдмаршал решит лично удостовериться в надежности внука кузины, он удостоверится, заодно испытав эмоции, коих лишился по милости разосторожничавшихся Макса с Рихардом. Выволочки Руппи не боялся: Бруно нравились предсказуемые враги и предсказуемые подчиненные, не дерзящий и не клацающий зубами Фельсенбург его бы насторожил.
– Я знаю, что напишу, – Руперт аккуратно свернул письмо, – к утру ответ будет готов.
– Вот как? – пальцы фельдмаршала отстучали пару тактов, предвещая что-то глубокомысленное, но тут карета замедлила ход и остановилась. Бруно раздраженно отодвинул занавеску – в десятке корпусов от конвойных рейтар картинно упирал руку в бок капитан Штурриш, а на земле корячился связанный «синий» без шляпы и плаща.