честь, такое…
– Что вам подарить? – перебил «так называемый адмирал». – Выбирайте!
– О! – имевший честь и счастье жених от оных почти задохнулся. – О! Я… Мы с моей будущей супругой будем счастливы даже стакану, из которого монсеньор пил воду.
– Посуду я вам не отдам, – отрезал Вальдес. – Как по-вашему, нужно ли хранить верность умершим?
– Как… Как будет угодно монсеньору!
– Мне угодно, чтобы не хранили. Так что вы хотите за исключением стакана? Могу отдать портьеру.
Старшему письмоводителю, несомненно, хотелось много чего, и столь же несомненно, что он не забыл сказки, где бескорыстие получало все, а жадности доставались объедки. Вальдес слишком напоминал закатную тварь, чтоб у него тянуло клянчить. Несчастный чиновник мялся, отводил взгляд, клялся в незабвенности встречи с монсеньором и, разумеется, стремительно оному надоедал.
– Хватит, – Ротгер бросил Фреду кошелек. – Это на утоление печалей и потребностей. Я никогда не пойму одного упорно несчастного по имени Луиджи, так пусть хоть этот женится. Ваша дочь его любит?
– Не могу знать! – поймав кошелек, будущий тесть заговорил по-капральски. – Девицам положено выходить замуж.
– В таком случае хорошо, что я не поймал сбежавшую невесту, – изрек Вальдес. – Чего доброго, с Линды бы сталось из уважения к чудному мгновенью сделать ее девство вечным. Мишель, выдели добрым людям конвой, а то я ощущаю некую ответственность. Пусть их проводит Рединг. Лично и до конца.
Обычно благодарности бесполезны, но Бешеный и «обычно» плавают в разных морях. Луиджи с Фредом, невольно заменив сотню разведчиков, честно заработали картину, часы и таллы.
– Мир полон превратностей, – задумчиво изрек Вальдес, когда благодарные обыватели скрылись за оставшейся на своем месте портьерой. – Ты ловишь сбежавшую свинью и тем даруешь ей долгую и счастливую жизнь, но в миг ловли это кажется посягательством на её право избирать свою судьбу или хотя бы того, кто будет есть колбасу… Заль – просто прелесть, а то я уже начинал волноваться.
– Даже так? – удивился Лионель, чувствуя, что превратности придется обдумать. – И что у тебя все же с не этим Луиджи?
– Я же вроде объяснял: непониманье. Мы едем или ты будешь жевать диспозиции?
– Буду, – кэналлиец Савиньяк поправил косынку. – По дороге.
Возле ограды воин Аспе негромко свистнул, и наверху стены показался еще один сподвижник капитана Уилера. Мэллит помнила лицо, но не имя.
– Мелхен, – окликнула Селина, – у нас трудный гость, гулять нам помешают, а я должна тебе много объяснить. Придется лезть.
– Хорошо, – отогнав неуместные сейчас вопросы, согласилась гоганни, и Аспе подсадил ее наверх, а тот, второй, принял. В сад девушка могла спуститься сама, ведь к ней тянули ветви деревья, только мужчины Талига носят женщин на руках. Проэмперадор сказал, что для охраняющих это долг, а для любящих – радость. Мэллит видела, что это так и есть, ведь их с Селиной считают красивыми, красиво же то, что уместно и исполнено смысла.
Нареченный Жермоном генерал легко мог поднять хозяйку Озерного замка, мужчины из дома Савиньяк тоже были сильны, но даже они не испытали бы счастья, вознося в верхнюю спальню красивейшую из правнучек Кабиоховых. Ноша не должна тяготить, а та, которую несут, – испытывать страх падения. Гоганни были для своих еще не рожденных детей погребом жизни и тучность назвали красотой. В Талиге красавицы – сокровище, которым гордятся, но чем легче драгоценность, тем удобней ее защищать и проще показывать.
– Готово, барышня, – «фульгат» улыбался, и Мэллит улыбнулась в ответ.
– Мэлхен у нас храбрая, – Селина уже стояла среди серебряных от инея кустов. – Когда напали разбойники, она вылезла в окно и побежала за подмогой.
– А то мы не знаем! Крохотуля, а отваги на эскадрон!
– Я боялась, – запротестовала гоганни, – но другой дороги не было.
– Ну, эдак и генералы боятся, но идти-то надо.
– Надо, – кивнула подруга, и они пошли; сверкающий сад был прекрасен, а красногрудые птицы на ветке украшали день, как украшает платье яркий цветок.
– Мэлхен, – быстро заговорила Сэль, – я тебе про Надор не все рассказала. Вспоминать не хотелось, а смысла не было, ведь я думала, там все умерли.
– Я не знаю, кого из правнуков Кабиоховых отпустил ставший скверным город, и я тоже желаю забыть.
– Но ты вспомнишь, если к тебе придет знакомый.
– Да, и я хочу, чтобы жили все, но не знаю, станет ли встреча моей радостью.
– Как же хорошо, что ты здесь, – шепнула Селина и открыла дверь. – Пошли на кухню, туда Эйвон не сунется.
– Я подберу травы и пряности для зайцев, они не могут ждать. Имя Эйвон мне неизвестно, кто это?
– Мамин ухажер. – Подруга освободилась от накидки и подбитой мехом обуви, и Мэллит поступила так же. – Теперь он герцог Надорэа, а был граф Ларак. Он влюбился еще в Олларии, когда приезжал за Айри, а в Надоре совсем с ума сошел. Мама не знала, что с ним делать.
– Нареченный Эйвоном подобен капитану Давенпорту?
– Из-за Давенпорта мама бы не плакала, даже если бы его завалило. – Селина вздохнула и оглядела кухню, хотя в ней без приказа не смели менять ничего. – Она бы не радовалась, конечно, но плакать о тех, кто все время дуется, трудно. Такое разве что у ее величества получилось бы, она только мерзавцев не жалела, а капитан Давенпорт – очень порядочный человек. Хорошо, что он сейчас на войне, там ему лучше.
– Ничтожная тоже рада. Если вызывающий жалость жив, то, может быть, жива и названная Айри? Когда смерть разжимает когти, из них могут выпасть двое и больше.
– Нет… – в глазах подруги показались слезы, и Мэллит сделала вид, что озабочена зайцами. Их в самом деле требовалось примирить с теплом, а потом подобрать травы. Гоганни готовила необходимое, а подруга рассказывала, часто вздыхая. Она старалась покорить слезы и покорила.
– Ты ведь слышала о Зое? – спросила Сэль, но ответ был не нужен, и гоганни промолчала. – Сперва Зоя нас с мамой не знала и не любила. Она вцепилась в папеньку, а если бы мама умерла, папенька бы остался с законной женой. Так и будет, если мама не выйдет снова замуж; еще можно стать святой, но это гораздо труднее. Эйвона Зоя побежала спасать, потому что мама сказала, что его любит. Это неправда, только больше она не могла ничего.
– Кубьерта говорит, одна девушка полюбила юношу, но его сердце избрало другую. – Мэллит отсчитала должное количество зерен кориандра и достала ступку. – Девушка с горя заболела. Умирая, она пожелала проститься с тем, кто был ее светом и сердцем. Юноша из жалости произнес слова любви, и они исцелили больную. Ложь принесла беду всем, кроме исцеленной, вошедшей в дом любимого, но не в его сердце.
– Вот именно! Если Эйвон заявится в Альт-Вельдер, маме придется за него выйти ради Зои, и еще потому, что он примется страдать, а это совсем не то, что обиды. Придется оставить графа, то есть герцога, у нас, только выпускать к соседям его нельзя. Тебе помочь?
– Я соединю нужное сама. Когда травы примут друг друга, мы предадим им зайца, только это будет не раньше, чем через два часа. Ты сказала много, а я не поняла ничего. Почему ты не хочешь выпускать герцога Эйвона и не ждешь свою подругу?
– Зое мамин кавалер был важнее. – Глаза Селины были полны слез. – Айри она просто так хотела вытащить, а Эйвона – чтобы папеньку не отобрали. Мы думали, у нее совсем ничего не вышло, она сама так считала, но графа… герцога на тропы выходцев все-таки затянуло. Как оттуда вылезти, он не знал, вот и сидел там, пока не оказался в Кагете у Монсеньора. Если б Айри спаслась, она бы тоже туда попала.
– Монсеньор в Кагете? – гоганни рассыпала тмин. – Но разве заяц с перевязью так далеко?
– В Кагете был герцог Алва, он тоже Монсеньор, ты его не знаешь.
– Я много слышала о Повелевающем Ветрами, он восхищает и вызывает ненависть.
– Только у поганцев, – подруга вздохнула и утерла глаза. – Монсеньор… Проэмперадор и герцог Алва очень дружат. Я не знала, что Монсеньор Лионель посылал Уилера встречать Монсеньора Рокэ… Там все вышло хорошо, но Эйвона надо куда-то девать. То, что Монсеньор Рокэ вернулся, – тайна, да и про Надор лучше помолчать, а этот… герцог Надорэа не сумеет. Раньше он считал тех, кто не носился с его кузеном, врагами и с ними не разговаривал, но мама ему немножко вправила мозги, и теперь Эйвон болтает даже с «фульгатами», потому что очень долго молчал.
Про Кагету у него Аспе вытянул, только он не знает про Зою и папеньку и ничего не понял. Папенька ведь тоже в Кагете был, но все бросил из-за Гизеллы и побежал сюда. Наверное, он не закрыл дверь, вот Эйвон и выбрался. Теперь Монсеньор Рокэ просит маму за ним приглядеть, но к маме я его не пущу. Придется держать герцога здесь и никому не показывать, иначе к нему пристанут родичи наших женихов, а он наговорит лишнего. Ну вот, теперь ты знаешь все, ты мне поможешь?
– Я буду делать, что нужно. Станет ли есть нареченный Эйвоном, что едим мы, или его естество требует иной пищи?
– «Фульгаты» говорят, он теперь все ест, хотя в Надоре у него с желудком было скверно.
– Я буду запекать ему юных кур в смеси из летних трав, она легка и уже готова. – То, что рассказала подруга, было понятно и не радовало. – Не захочет ли новый герцог увидеть покорившую его?
– Захочет, но мы не скажем, что мама в Альт-Вельдере. Пусть ждет письма и ест кур. Домешивай заячьи травы и пошли. Эйвон сидит в нижней гостиной, потому мы и полезли через забор.
– Я домешала, – сказала Мэллит.
Она ждала странного и не ошиблась. Нареченный Эйвоном казался неуместней обглоданных костей в цветочной вазе и лопаты в постели. Судьба не заклеймила его уродством, он все сделал сам, отпустив подобную щетке для сковород бороду и обнажив бледные уши.
– Добрый день, господин герцог. – Селина переступила порог и закрыла дверь. – Сержант Аспе передал мне письмо Монсеньора, он хочет, чтобы вы жили у нас.
– О! – гость вскочил, телом он был высок и худ. – О! Селина… Милое дитя, как я счастлив видеть вас живой, и где… где…