– Господин герцог, – подруга улыбнулась, но в глазах ее не было весны, – я тоже рада, что с вами все в порядке.
– Это ужасно, – странный человек шумно вздохнул, – ужасно… Умоляю, не называйте меня герцогом! Это была шутка Кэналлийского Ворона, шутка дурного тона! Рокэ Алва не столь страшен, как полагала покойная кузина, но он бывает жесток. Мне не следовало его беспокоить во время отдыха, тем более что он был… был слегка… Не важно, главное, я избрал не лучший момент для своего ходатайства. И все же я верю, что юный Ричард жив, он вернется, и мы добьемся справедливости!
– Я уже просила о помощи его величество Хайнриха, – Селина оглядела кресла и буфет в надежде найти несущего спокойствие кота. – Если Окделл сбежал в Гаунау, его найдут и казнят, а Монсеньор ничего не делает зря. Если он отдал вам Надор, значит, так нужно!
– Селина, во имя вашей прекрасной матери, не говорите так!
– Как? – не поняла Сэль. – Убийц и мародеров надо казнить. Господин Эйвон, я представляю вам баронессу Вейзель. Ее можно называть Мелхен.
– Сударыня, я счастлив столь дивному знакомству, – герцог Эйвон поклонился. Военные слегка наклоняли голову и щелкали каблуками, это было гораздо красивее. – Вы должны быть столь же добры, сколь и прекрасны. Убедите вашу подругу не держать зла на… на слишком рано потерявшего отца юношу.
– Разве можно назвать добром хлопоты за сотворившего зло? – удивилась гоганни. Нареченный Эйвоном говорил странно и не походил ни на кого из встреченных за порогом агарисского дома.. Даже дважды именуемый вызывал в памяти сразу барона Райнштайнера и Роскошную. Это было лишь тенью сходства, но оно было, а гость в серых одеждах казался чужим и непонятным.
– Садись, Мелхен, иначе герцог Надорэа так и будет стоять. – Селина отодвинула стул, села и вытащила поверх платья кольцо на цепочке. – Его величество Хайнрих оставил залог. Когда мне принесут голову убийцы, я его верну. Если вы устали, вам лучше лечь, у нас несколько комнат, в которых все готово.
– Нет! – В голосе гостя было страдание. – Я не могу вам верить… Вы – дочь лучшей из женщин, вы любили ее величество, а она прощала даже самых страшных своих врагов. Она не винила ни Квентина Дорака, ни Кэналлийского Ворона…
– Ее величество носила траур по его высокопреосвященству, а Монсеньора Рокэ она любила. Я не прощу убийцу ее величества и Розалин!
– Дитя мое…
– Ее величество зарезал Ричард Окделл. Вы провалились раньше и ничего не знаете, но Айрис вам говорила, что ее брат – подлец и предатель. Сударь, мне не хочется вас обижать, поэтому я сейчас уйду и пришлю домоправителя.
– Я… Селина, умоляю, скажите, где ваша матушка, что с ней?
– Мама здорова, – подруга вновь была спокойна. – Сейчас она с графиней Савиньяк.
– Сторонники Олларов… – герцог был непонятен и безутешен, – это рок. Конечно, Савиньяки – древний род, но, дитя мое, они… За гибель Эгмонта в ответе не только герцог Алва, но и Эмиль Лэкдеми, а граф Савиньяк упивался казнью несчастного Борна.
– Савиньяки служат Талигу, а мой брат – адъютант маршала Эмиля. Я все-таки позову господина Герхарда.
Селина встала, но выйти не удалось, поскольку проснулся спавший в щели меж двумя буфетами кот. Именуемый Маршалом проявил любознательность, он не был зол, но и радости не выказывал.
– Это наш кот, – объяснила Селина, – мама его купила в Найтоне вместе с домом. Мы там жили, пока нас не вызвали ко двору герцога Ноймаринен, только мы туда не доехали, потому что встретили сперва графа Савиньяка, а потом графиню.
Кот кончил обнюхивать гостя и удалился за дверь, стало слышно, как он точит когти. Зверь наносил ущерб дому, и Мэллит вышла, чтобы отнять его от терзаемой стены, кроме того, девушке не нравился разговор. Полные глупости слова будили память о колотушке для мяса. Почему старший из монсеньоров сделал нелепого герцогом, когда названный Лионелем всего лишь граф? Почему прислал сюда, а не к людям Райнштайнера? Бергеры могут без боли для себя стеречь любую болтливость.
– Именуемый Эйвоном глуп, – сказала гоганни отвернувшемуся коту, – идем со мной, и я порадую тебя.
В решетчатом сундуке на окне ждали достойные куры, и Мэллит отдала Маршалу печень крупнейшей, а потом убрала в кладовую приправу – гость не стоил ласки вобравших в себя лето трав, а за дрожь в голосе Селины его хотелось ударить.
По словам «фульгатов», Проныра вконец обнаглела, но Савиньяка встречала сдержанная, безупречно воспитанная дама, не опрокинувшая в своей безгрешной жизни ни единого ведра и не тронувшая даже самого глупого конюха ни зубом, ни копытом. Кобыла успела понять, что ее нынешний всадник – здесь самый главный, соответственно, она тоже становится важной особой. А важная особа неважных может лягать и кусать. Людям подобные выводы чести не делают, ну так то людям… Потрепав кусаку по рыжей шее – осенившая деда-маршала мысль посадить «закатных кошек» на варастийских лошадей была отличной – Савиньяк с наслаждением вскочил в седло. Господин адмирал со свитой отбывали на предобеденную прогулку, а проглянувшее солнце и легкий морозец манили подальше от города с его заборами и дымками, заодно предвещая погоню. Зайцу придется выйти на охоту, но думать о будущих плясках сейчас смысла не имело. Все, что можно, уже обдумали, и оставшееся до броска к Олларии время Савиньяк тратил на странности, которые следовало если не понять, то разложить по ольстрам. Проще всего объяснялось собственное спокойствие. Что́ бы ни бубнил Эмиль про «ускользание», они с братом по-прежнему связаны и к тому же заняты каждый своей войной. Не сегодня-завтра следует ждать доклада о выступлении к Доннервальду и очередных упрятанных в шуточки квохтаний. На то, что братец догадается сообщить о навестившем его ночью кошмаре, Ли не рассчитывал, а спрашивать было себе дороже. То есть не себе, а Западной армии, и так хватившей лиха по причине маршальских и генеральских сомнений. Впрочем, отсутствие оных заводит в болото к мармалюкам куда чаще.
Адмиральская кавалькада спокойно рысила меж не знавших нелепых покушений стен, а Ли мысленно напяливал на себя рукавастую тунику со Зверем.
Альдо Сэц-Придд в себя верил, как четыре Фридриха и восемь Феншо. Придурок вознамерился подчинить древние реликвии, положить ноги в белых сапогах на стол и зажить так, как мечтают некоронованные дураки, знать не знающие, что такое трон. В этом Та-Ракан не отличался от прочих заговорщиков и наверняка разделил бы их судьбу, не позарься на фальшивое раканство гоганы. Покойный Енниоль с помощью покупки собирался ни много ни мало остановить Шар Судеб. Не остановил, но заставить пушки стрелять без пороха не смог бы и Вейзель. Вот порох способен наделать дел даже без пушек, особенно в отсутствие Вейзеля…
Первородный и в придачу подобный Огнеглазому Флоху Савиньяк усмехнулся и принялся думать о себе. Необычного набралось довольно много, но какого-то беспорядочного. Самым очевидным была кровь, но заживо всю кровь не отдать. Если первородство связано именно с кровью, отдающий должен так или иначе остыть. Отдать можно и корону. Отрекшийся или низложенный король умирать не обязан, тут всё зависит от победителя. Брат Диамнид изрядно пережил Франциска. Фердинанда прикончили, хоть и тайно. Отрекшегося от императорского титула Лорио признали королем и позволили утвердиться на талигойском огрызке Золотой Империи. Затем началась всеобщая смена титулов и имен, но отказом от первородства это не являлось, по крайней мере, с точки зрения гоганов. Отнюдь не легковерные достославные не сомневались, что первородство можно отдать, а первородные – это внуки Кабиоховы, читай: эории. Понять бы еще, чем они отличаются от всех прочих.
На первый взгляд ничего особенного не наблюдалось, аристократы и аристократы. В Гальтарах заправлял анакс, в Кабитэле его стали звать императором, а когда Золотая Империя развалилась – королем. То же и с Великими домами. Сперва Повелители и четверки кровных вассалов, затем герцоги и графы. Одни фамилии успешно пережили все перемены, другие иссякли, потом Алиса в поисках союзников принялась выискивать потомков сгинувших родов. Самым успешным оказался Штанцлер, но в его происхождение не верил даже Альдо. Зато сам Сэц-Придд до последних минут не сомневался в своей избранности, выискивал гальтарские реликвии и собирался натравить на врагов Зверя. Как часто бывает, вышло ровно наоборот, и зверь в лице Моро растоптал несостоявшееся величие, исторгнув из груди оного предсказуемый вопль о том, что боги – дерьмо.
О последних минутах «избранника Кэртианы» Савиньяк знал со слов матери и Придда, в свою очередь расспросивших непосредственных свидетелей. Дурак решил доказать Катарине, что ему подвластна хотя бы лошадь… Королева сыграла блестяще, и она была кругом права: убивать надо тем, до чего можешь дотянуться, а жертвовать можно вообще всем, начиная и заканчивая собой. Альдо вообразил, что от последнего анакс свободен, – что ж, долг с даром путают многие, но за ставшей подловатой дурью сказкой несомненно что-то стояло. Анакс и Великие Дома. Великие Дома и клятва на крови… Клятва на крови, кровь на полу, предугаданные удары, отступившие выходцы, о которых в Гальтарах никто не слыхал.
Запоминая сложившуюся цепочку, Савиньяк сощурился, вглядываясь в блестящие от инея сады. Итак, от первородства можно отказаться, но смена веры, владений и титулов внуков Кабиоховых в обычных людей не превращает. Выходит, дело все-таки в крови? Или в том, что некие силы этого отказа не заметили, но почему? Первородство нельзя выбросить, его можно лишь передать, причем по каким-то заковыристым правилам? Об этом Кубьерта молчала, хотя списки, лежащие в домах обычных достославных, вряд ли были полными, что-то могло храниться у таких, как Енниоль. Ли представил себе достойное Пфейхтайера наставление по остановке Шара Судеб, стало почти смешно.
Маршал Талига пресек неуместную веселость и натянул на себя очередную шкуру, на сей раз – эсператистскую. Почему Агарис развязал охоту за «демонскими отродьями», только ли из обычных для мерзких победителей жадности и желания исключить саму возможность возмездия? А если церковники охотились за чем-то неведомым? Столь любезные Альдо реликвии не годились. Сдавшийся без боя Лорио отдавал Церкви и Гайифе все, но меч и корону ему оставили