– То есть, – уточнил Хеллинген, – в приказе должен упоминаться маршал фок Варзов?
– Именно. – А ведь с затеей Бруно что-то не так… что-то не так и дурно пахнет! – Дриксы могут бить друг друга под любыми гусями, рыбами и жабами, но сунувшиеся к нам пусть пеняют на себя. То, что Вольфганг умер в своей палатке, ничего не значит, он погиб в бою с горниками, а Талиг за своих маршалов спрашивает. Да, кстати! Заготовьте-ка приказ на случай, если кто-то из нас выйдет из строя.
Меня заменяют последовательно Ариго, Фажетти, Райнштайнер и вы, надеюсь, этого хватит. Дальше применительно к нынешнему раскладу. Центр за Фажетти, его, если что, заменю я, а в случае моего отсутствия – вы. Правый фланг за Райнштайнером, его заменяют Гаузнер и Мениго, левый – за Ариго, его заменяет Карсфорн. Бывший корпус фок Варзов на левом фланге, в моем личном резерве. При необходимости они не дадут вбить клин между нами и Бруно, командующий – Придд.
– Мой маршал, это генеральская должность.
– Это должность для человека с мозгами, который не станет впустую терять время, дожидаясь приказа, а генеральство давали и за меньшее, чем рейд в Гаезау. Подготовьте-ка представление на имя Первого маршала о производстве полковника Придда в бригадиры. О том, что это звание упразднено, я помню.
– Слушаюсь. Куда направить курьера?
– К герцогу Алва, – почти засмеялся Эмиль. – Если вы не знаете, где он, представление придержите. Да, граф Глауберозе написал Эпинэ личное письмо. Отправьте обычным порядком до Аконы и дальше.
Начальник штаба ушел, фок Дахе не появлялся, можно и нужно было вызвать Фажетти, но маршал хотел сперва найти кольнувшую его занозу, которая пряталась не то в беседе с Бруно, не то в докладе Придда. Эмиль по словечку перебрал оба разговора, ничего не нашел и усомнился. Не в существовании занозы, а в том, где именно она засела. О Ли не вспоминалось уже с неделю, Малыш вернулся, честно навоевав на свою первую «Охоту», Вольфганга было жаль без намека на загадки, жаль было и странного сухопарого дрикса…
В приемную, где с трудом могла разойтись пара Катершванцев, Савиньяк выскочил, словно Арно из классной комнаты. Хеллинген как раз отдавал распоряжения дежурному адъютанту, рядом крутился Герард, тут же оказавшийся у маршала на пути.
– Позже, – шикнул Эмиль. – Хеллинген, верните мне письмо Глауберозе. Я переправлю его матери, она с Эпинэ в переписке.
Дядюшка бы сейчас расфыркался. Экстерриор не терпел, когда объясняют тем, кто не спрашивает, это, дескать, наводит на подозрения. Дипломатов, может, и наводит, а военным лучше объяснить.
За свою жизнь Эмиль совал нос в чужие письма трижды, два раза по ошибке и еще один раз – с подачи заподозрившего пакость братца. Послание Глауберозе стало четвертым, и не прочесть его командующий не мог. Он хотел ошибиться, но не ошибся: граф прощался и вспоминал королеву, из-за которой и взялся за перо.
«Странствующий епископ ордена Славы Луциан, – объяснял Глауберозе, – согласен с тем, что жизнь и смерть Вашей кузины – это жизнь и смерть подвижницы, если не святой. Я прошу Вас принять орденского легата и ответить на его вопросы, даже если они покажутся Вам странными. Ваша кузина была откровенна с Создателем в лице его высокопреосвященства Левия, который был близким другом и сподвижником его преосвященства Луциана. Я надеялся по окончании войны сопровождать его преосвященство к месту упокоения ее величества Катарины и его высокопреосвященства Левия, но положение, в котором оказалась уже моя Дриксен, и мой долг лишили меня этой горькой радости, поэтому я обращаюсь к Вам…»
Фок Глауберозе беспокоился о том, чтобы Эпинэ не выставил вон лезущих в прошлое Катарины клириков, ведь святой нужно подходящее житие; если б не это, граф собирался бы в могилу молча… Наверное. Свой предел есть и у вояк, и у дипломатов, а не закричать порой очень трудно. Другое дело, что при тех, кто тебя провожает на смерть, приличные люди не орут. Встать в заслон проще, чем маршировать мимо остающихся, поэтому и те, и другие до последнего шутят или бранятся. Письма – это для дальних, которых вообще-то тоже неплохо бы пожалеть, хотя, может, Глауберозе кого и пожалел, Иноходец роднёй ему всяко не приходился.
Эмиль сунул письмо в присланный матерью футляр с оленями и чудом не выругался. Он мог гордиться, поскольку догадался, в чем дело, а вместо этого хотелось удрать или хотя бы спрятаться за Рокэ, как было у Барсовых Очей и с этим придурком Оскаром. Росио приказал, все ужаснулись, немного поспорили, исполнили, победили. Всё чудесно, можно напиваться и вспоминать смешное, потому что после победы вспоминаются забавные глупости; правда, невоевавшие над ними почему-то не смеются…
Маршал провел рукой по расстеленной карте, зачем-то зажег новую свечу, обошел комнатенку, застрял у окна, вспомнил фамильную привычку и шарахнулся к столу. Он вряд ли ошибался и все же повторил про себя все доводы еще раз, дыры в рассуждениях не обнаружилось. У Бруно в самом деле остался единственный шанс – вцепиться в горло фок Ило прежде, чем эйнрехтцы с горниками так или иначе перетянут к себе добрую половину его людей. Кто-то сбесится, кто-то пойдет на поводу, кто-то услышит понятное и приятное, а итог один – весной китовники ринутся «возвращать» Южную Марагону. Да, скорее всего, их удастся отбить, но что в итоге останется от и без того не слишком большой армии? А ведь кесария, или как там ее теперь, не уймется! Марге со своей сворой будет раз за разом кидаться на Талиг, в котором собственной дряни тоже хватает. Допустить этого нельзя, значит, Бруно надо помочь, но для этого нужен повод, то есть смерть Глауберозе.
Если китовники по-подлому прикончат не просто парламентера, но любимого ветеранами генерала, друга покойного кесаря и доброго эсператиста, Южная армия в варитские объятия не бросится. Бруно это понимает, эйнрехтский умник, скорей всего, тоже. Фок Ило не хочет крови, ему нужны праздники с дружескими подначками, выпивкой, лестью и намеками на то, что старый Бруно продал победу фрошерам. Как бы вызывающе Глауберозе себя ни вел, эйнрехтцы его не тронут. Если будут в себе…
Подавшийся в разбойники капитан улыбался. Пока бергеры не отыскали награбленное, аконский епископ стерпел все выходки Ли, но присутствие Герарда превратило его в комок мерзкой ярости, не прошло и четверти часа. Как и капитана Оксхолла, который любезничал с Фельсенбургом, пока не появился ничем не примечательный адъютантик. Чтобы эйнрехтцы бросились на Глауберозе, с Глауберозе должен быть рэй Кальперадо, чтобы с Глауберозе был рэй Кальперадо, представитель Талига должен не просто заявить протест Бруно, он должен отправиться к фок Ило. С адъютантом.
Убийство парламентеров – безупречный довод, после этого только драка. У Бруно нет никакого союза с Талигом, есть подлецы, которых нужно немедленно наказать, а то, что этим же подлецам прямо сейчас мстит кто-то другой, так подлецы же! Подлецы, убийцы, выродки, белоглазые твари, против которых все средства хороши. Гибель мальчишки, которого ты учил и наконец научил, не спешиваясь, открывать ворота, это и есть средство. Победу делают из того, из чего можно, Рокэ делал, и ты сделаешь. Ты – командующий армией, а не адепт этого, как его, милосердия.
– Герард, – крикнул Эмиль, распахнув дверь, – зайди.
– Монсеньор, – адъютант щелкнул каблуками, но не улыбнулся. Неужели что-то почувствовал? – полковник фок Дахе пришел.
– Путь подождет. Садись, ты ведь чего-то хочешь? – Пусть сперва скажет, что ему нужно. Если это просьба, если Савиньяки, все четверо, в силах ее исполнить, она будет исполнена.
– Да, Монсеньор! Монсеньор… Вы ведь знаете, как на нас с Сэль… Первый маршал Талига говорил, что нельзя не делать то, что за тебя сделать некому. Вывести из себя бесноватых можем только мы с Сэль, но здесь ее нет, и она девушка. Мы с Арно и Приддом хотели на праздники пойти к Руперту, чтобы проверить, нет ли у Бруно бесноватых, но у фок Ило они точно есть. Нужно, чтобы люди Бруно поняли, кем стали их соотечественники, причем очень быстро. Руперт… фок Фельсенбург говорит, стоять и ждать нельзя, а мы должны дриксам заявить протест. Господин начальник штаба его уже написал, позвольте мне отвезти… Так, чтобы я поехал дальше, к фок Ило.
– Ты хочешь сказать, – чужим голосом уточнил Эмиль, – что берешься вывести эйнрехтских бесноватых из себя и вынудить их напасть на людей Бруно?
– Да, Монсеньор, иначе они могут сдержаться, а со мной у них не выйдет.
– Ты понимаешь, что это значит? Для тебя значит?
– Конечно. Если бы не вы и не Монсеньор Рокэ, меня бы убили еще в Октавианскую ночь вместе с мамой и остальными. Сейчас проще, ведь я пойду один… У меня было два очень хороших года. С Монсеньором Рокэ, потом с вами, я вам так благодарен… И… вы ведь меня отпустите?
– Нет!
– Но иначе может ничего не…
– Теньент Кальперадо! Я никуда вас не отпускаю. Я приказываю вам сопровождать полковника фок Дахе сперва к принцу Зильбершванфлоссе, а затем к фок Ило. Вы должны заставить бесноватых, если они там есть, проявить себя, после чего попробовать выбраться, ни на кого и ни на что не оглядываясь. Шанс невелик, но он есть, а ваши способности в этой войне слишком ценны, чтобы жертвовать ими ради совести. Вам ясен приказ?
Рокэ объяснил бы доходчивей, но он про эту кошачью совесть всё понял уже давно, а ты только сейчас.
– Монсеньор…
– Вам ясен приказ?
– Да.
– Очень хорошо, теперь пригласи фок Дахе. Что-то еще?
– «История Двадцатилетней войны»… Ее нужно вернуть Монсеньору Рокэ.
– Ты что, ее так и таскал с собой?!
– Я думал, эти знания мне понадобятся. Там так хорошо написано, особенно о маневрировании… Монсеньор, пожалуйста, не говорите, что вы позаботитесь о маме и Сэль. Это вы все равно сделаете.
– Сделаю, а ты все-таки безобразник. – Ли улыбается, и ты улыбайся! – Вспомнил о книге и забыл о Мирте. А я было решил, ты стал настоящим конником.